Встречи с поэтом Борисом Орловым
Кто живет без печали и гнева,
Тот не любит Отчизны своей.
Н. А. Некрасов
НАЧАЛО
Известный русский петербургский поэт Борис Александрович Орлов, капитан 1-го ранга, родился 7 марта пятьдесят пятого года последнего века второго тысячелетия от рождества Христова в центре России, в деревне Живетьево Ярославской области. Имеет два высших образования. Окончил Ленинградское высшее военно-морское училище имени Ф. Э. Дзержинского и Московский литературный институт имени Максима Горького. Служил на Северном флоте на атомной подводной лодке. Участвовал в дальних походах.
Автор более двух десятков поэтических книг, лауреат литературных премий им. Константина Симонова, им. Валентина Пикуля, Большой литературной премии России, второе десятилетие — Председатель Санкт-Петербургского отделения Союза писателей России, секретарь Союза писателей России.
За выдающийся вклад в развитие культуры Указом Президента Российской Федерации награжден «Медалью Пушкина».
Действительный член Петровской академии наук и искусств.
Это далеко не полный список званий, наград, достижений Бориса Орлова. Но самое главное — он талантливый поэт. Обладая филологическим и техническим образованием, Борис Александрович относится к тем редким русским поэтам, которые, изучив физическую картину мира, могут отобразить его закономерности не только в математических формулах, но и в художественно-философских категориях и образах. Читая стихи Бориса Орлова, удивляешься их правдивости, проникновенности, начинаешь понимать, что законы нравственности объективны и незыблемы, вместе с поэтом учишься достигать недостижимое, постигать в обыденном божественные смыслы. Стихи поэта такие же яркие, динамичные, запоминающиеся, как имя и фамилия нашего выдающегося современника.
Ваш покорный слуга на своем литературном поприще довольно часто встречался и встречается с Борисом Орловым. Эти встречи не ограничиваются приветствием и рукопожатием. Встретившись, мы всегда, даже когда мало времени, что-то обсудим, поделимся впечатлениями, поразмыслим над планами. Мы говорим о непреходящей роли и периферийном месте книги в современном обществе, размышляем о возможном и необходимом развитии книжной отрасли, о современной поэзии и значении писателя в России и мире, о превратностях творческого пути, обмениваемся мнениями, радостно, как мальчишки взахлеб, делимся воспоминаниями о малой родине.
Если бы записать наши разговоры, то получилась бы, наверное, интереснейшая книга, отражающая важный отрезок исторического времени. Нашего времени! Но... Поэтому сейчас, когда течение жизни с каждым годом убыстряется, я осознаю, как все хорошее мимолетно, как в текущей жизни надо замечать и ценить каждое слово, тем более, если это слово писателя. В старину люди передавали исторические факты, события, свои знания — изустно. Но в наш переполненный информацией век ценность не то что устного — даже письменного слова нивелируется. И все же я решил по памяти сделать записи о героях моего времени, о своих самых дорогих встречах и беседах, о своих дорогих учителях и друзьях, среди которых Борис Орлов занимает одно из самых близких к моему сердцу мест.
Говоря о Борисе Орлове, я не собираюсь исследовать его творчество, о нем много написано литературно-критических статей, эссе, отзывов. Но воспоминаний об Орлове как о личности, как о нашем современнике — не припомню. Непросто в воспоминаниях о нескольких встречах представить человека, который прошел трудный и славный жизненный путь моряка-подводника, закаленного неумолимой морской стихией, впоследствии ставшего редактором известной на всем Военно-морском флоте «Морской газеты» — еженедельника Краснознаменной Ленинградской военно-морской базы и военно-морских учебных заведений Санкт-Петербурга. Во время работы Бориса Орлова в газете она сделалась популярнейшим изданием, где публиковались смелые исторические материалы, очерки о людях, принесших славу России, о которых Родина подчас забывала.
Сколько сил отдает Борис Александрович руководству нашей писательской организацией, известно только Господу Богу, самому Орлову и немного нам, его друзьям, находящимся рядом с нашим уважаемым мэтром. Я вижу, как много бесценного, оторванного от личного творчества времени Бориса Орлова уходит на мероприятия, способствующие проявлению незримого литературного процесса в нашем отделении Союза писателей России, сколько сил отдает наш Председатель облегчению жизни писательского сообщества. Забывая о себе, Борис Орлов помогает другим, выступая и в роли просителя, и в роли попечителя для всех питерских писателей. Он прикрывает собой, своим авторитетом всех нас, прозаиков и поэтов, всех, кто ныне делает великое дело — литературными средствами созидает историю России и российского народа.
Но, конечно, самое главное в жизни Орлова — личное творчество, возлюбленная поэзия.
Каждый день жизнь нам предлагает разные, неожиданные, подчас невероятные ситуации. Но главное в жизни Любовь. Любовь к людям, к родной земле, к Родине. И все это есть в поэзии и жизни Бориса Александровича Орлова.
ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ
«Научимся святость беречь...»
Заседание Общественной палаты, проходившее в Световом зале Смольного, затянулось. Вместо регламентных двух часов оно продолжалось почти три с половиной. Из них — полчаса ждали Губернатора, немалая часть времени ушла на традиционное награждение юбиляров, каждому из которых была предоставлена возможность выступить со словами благодарности. И только после этого перешли к повестке дня. Обсуждалась работа комиссий Палаты. Председатели комиссий отчитывались о проведенных мероприятиях, не забывая подобострастно и многословно поблагодарить Комитеты администрации, которые якобы с большим удовольствием участвовали и помогали членам Палаты.
Все это с самого начала приняло минорную тональность и усыпляющий ритм. Участников совещания было немного, что особенно было заметно в невольном сравнении аудитории с размерами огромного зала. Да и пришедшие не отличались заинтересованностью и внимательностью. Кто-то перелистывал свои деловые бумаги, кто-то беседовал с соседом, кто-то громко разворачивал шуршащую газету. Мне, страдающему от духоты, помогала отвлечься от затянувшегося собрания любимая книга.
Когда, наконец, все закончилось, я одним из первых спешно покинул зал и, оказавшись на воле, подумал, как же мало мы радуемся простым, обыденным жизненным дарам. Разве не чудо — эта сладкая, насыщенная ароматами зелени парка прохлада, которая сейчас мне казалась даром бесценным.
Солнце, покидая небосвод, уже махало питерцам теплыми ладошками своих последних лучиков-ручек, не торопясь забирать с собой за горизонт весь свет. Поэтому было еще светло. Хотя с другой стороны неба на город начали наползать тяжелые ночные тучи. Казалось, они несут дождь, бурю, но по опыту жизни я понимал, что ночь только грозит непогодой, а как только захватит все небо, разляжется от горизонта до горизонта и разнежится, и забудет про свои вечерние угрозы, и, позевывая, утихомирится вместе с городом до утра, когда солнечные лучики-ручки отшлепают ее тучную, неповоротливую и прогонят обратно за горизонт.
Я, как рыба, попавшая в привычную водную стихию, после того как она случайно побывала на засушливом берегу, глубоко вдыхал сладкий воздух, наполненный ароматами близких деревьев и молекулами невской влаги. Медленно спускаясь по огромным ступеням мраморной лестницы классического здания Смольного, боясь поскользнуться на них, отполированных до зеркального блеска, я вздрогнул от неожиданного сзади приветствия.
— Здравствуй, Михаил Константинович!
Голос Бориса Орлова я узнал сразу. Радостно обернулся.
— Здравствуй, Борис Александрович, — откликнулся я с легким удивлением. — Ну ладно мы, общественники прокаженные, протираем здесь штаны и подметки ботинок, а тебя-то какие ветры сюда занесли?
— Да нет, не ветры и не волны... Деньги! Помощь приходил выпрашивать.
— Какие деньги, Борис, в Смольном?
— Самые настоящие. Правда, не в привычном виде, как у меня в кармане, — Борис импульсивно похлопал себя по груди, — а «бесконтактные».
— Ты, председатель Правления Петербургского отделения Союза писателей России, просишь деньги в Смольном?
— Ну а где их еще просить? Только здесь и можно.
— Я не об этом, зачем они тебе?
— О, дорогой мой Михаил Константинович, тебе ли спрашивать, зачем деньги? Они нужны для самого главного в нашем деле — чтобы издавать книги писателей.
— И что, получилось выпросить?
— Расскажу, потом, когда приду в себя, — отшутился от сложного разговора Борис Александрович. — А ты, Михаил Константинович, куда путь держишь?
— До метро хочу прогуляться. Машину специально отпустил. Хоть у меня работа хлопотная, а хожу мало, вот и решил пройтись по любимому городу.
— Мне тоже к метро, пошли потихоньку. Хотя далековато. Может, пару остановок на автобусе проедем?
Пройдя через площадь Пролетарской диктатуры, на углу Суворовского мы долго простояли на остановке. Но ни автобуса, ни троллейбуса не дождались. Как всегда — то ли авария, то ли пробка.
— Пошли дальше, Борис Александрович, тут уж не так много идти до метро осталось.
— Пошли, дорогой Михаил Константинович.
Свернув с Суворовского проспекта, мы пошли по Кирочной. Пользуясь случаем, я старался расспросить нашего Председателя об интересующих меня вопросах из писательской жизни. Он мало того, что знал ее изнутри, подробно, так еще и свое видение имел, суждение Бориса Орлова всегда было интересно.
— Борис Александрович, — начал я с соответствующего ситуации вопроса, — ведь писатели прежде были самыми высокооплачиваемыми людьми. Что ж вы сегодня, как руководитель одной из самых уважаемых в городе организаций, выпрашиваете деньги на издание книг?
— Да, были времена, когда писатель за книгу получал гонорар свыше двадцати тысяч рублей, это когда машина «Жигули» стоила пять тысяч. Союз писателей в советские времена был богатой организацией. Литфонд один имел мощнейшие средства. Традиция повелась из XIX века.
— Кстати, создание литфонда не было оригинальной нашей идеей, писатели взяли в пример английское общество помощи писателям и расширили орбиту его деятельности в соответствии с названием «Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым». А проект устава общества получил Высочайшее утверждение.
— Да, Михаил Константинович, у исторического литфонда есть чему поучиться. Хотя бы тому, из чего складывался его капитал. Ведь достаточно большой вклад вносило в виде ежегодных субсидий Министерство народного просвещения, были членские взносы, единовременные пожертвования. Вносили свой вклад в развитие русской литературы и науки и Высочайшие особы, также поступали отчисления от публичных чтений, концертов, спектаклей, изданий и т. п.
И при советской власти многое сохранилось и приумножилось. Дома отдыха, поликлиника, детский сад, типография и много другого добра было у литфонда на балансе.
— И куда это богатство исчезло?
— Мне трудно сказать, я ведь поэт, а не хозяйственник. Что-то пришло в негодность, так как имущество требует хозяйского глаза, что-то растащили «умные люди», которые всегда появляются там, где можно поживиться. Ты же понимаешь, Михаил Константинович, — что сегодня может заработать писатель? Что-то может, если вдруг произойдет чудо и его заметит издательство. А для этого надо чтобы текст понравился прочитавшему его редактору, тогда издательство вас пригласит на разговор, потом отредактируют так, что своего произведения не узнаешь. Хоть у нас цензуры нет, русскую тему пытаются втихаря притоптать, припрятать, исказить в соответствии с либеральной идеологией. У нас по Конституции идеологии нет, а как будто бы и есть. Посмотрите, кто пользуется благами от культуры? Те, кто пропагандирует низменные пороки, смертные грехи, либеральные, то есть человеконенавистнические идеи. Назвал бы фамилии распропагандированных писателей, режиссеров, художников, да противно свои губы осквернять их мерзкими именами. Раньше было понятие «космополитизм», сейчас его заменили термином «толерантность» или «права человека». А какие это права? Почему никто не говорит о моих правах, о том, что я хочу в России, в своей стране, отвоеванной моими предками для меня, быть русским не только в мыслях и мечтах, хочу свои патриотические стихи донести до молодежи, до народа. Ведь я хочу, чтобы люди стали лучше, умнее, свободнее. А свободу понимаю как волю Божию, не как закон фарисейский, а как благодать Христову.
— Борис Александрович, но мы отвлеклись от темы, от процесса получения гонорара.
— Да, если вы подчинитесь требованиям издательства, тогда только вас напечатают. Автор получает десять процентов с общей прибыли от реализации тиража. При этом знаю по опыту, тираж будет больше, чем указан в выходных данных книги. Но вы об этом вряд ли узнаете. Максимум, что вам достанется — пять рублей с проданного экземпляра книги. И все тонкости про отпускную цену и продажную для вашего понимания будут недоступны. Но тут поджидает еще одна уловка. Если вы написали одну книгу, издатели с вами разговаривать не захотят, нужно, чтобы было две, а то и три книги, чтобы вас можно было «раскрутить». Итогом вашей работы может быть двадцать или тридцать тысяч рублей. Ну как заработок?
— Да, по нашим временам сущие копейки. Согласен, Борис Александрович, несоизмерима эта цена с напряженностью и интеллектуальными затратами писательского труда.
— Но я ведь сказал, что если произойдет чудо, и тебя «заметят», и издательство издаст твою книжку. Видите, сколько «если». Но таких чудес единицы. Поэтому я, как руководитель писательского сообщества, прошу у власти помощи. Какой? Да любой. Искренне радуюсь, что в высших эшелонах российской власти все-таки наступает понимание высокого значения русской литературы и писательского труда, — голос Бориса Александровича от волнения даже изменился по тембру, появились в нем жесткие незнакомые мне обертона, диссонансные сочетания звуков. Но он продолжал:
— Да, сегодня власти регионов, в том числе и Санкт-Петербурга, за счет городского бюджета издают книги писателей, выплачивают стипендии, гранты. И, слава Богу, у нас появился свой Дом писателя на Звенигородской, 22. Появляются и укрепляются и другие формы сотрудничества государства с творческими людьми.
Но все равно — это крохи. Не ошибусь, если скажу, что девяносто процентов писателей не только ничего не получают за свой труд, но вынуждены еще и сами платить издательствам за выпуск своих книжек.
Борис Орлов резко остановился, повернулся грудью к ветру и подставил ему свое пылающее лицо. Ласковые струи, насыщенные не только вечерним благоуханием деревьев, но и сгустившимися парами отработанного бензина, немного успокоили кровь и пафос нашего капитана, примирили с действительностью, которая никогда не бывает идеальной. Ему ли, бывалому подводнику, этого не знать? Но такой уж наш Орлов: стремится в жизни и в творчестве только к правде, к справедливости, к совершенству. К идеалу!
— А помнишь, Михаил Константинович, — уже мягче, спокойнее продолжил Борис Орлов, — были в России в конце XIX — начале XX века такие знаменитые издатели: Суворин, Солдатенков, Сытин. Они думали о народе. Сытин, например, всю свою жизнь посвятил изданию книг для народа, вернее, для его просвещения. Он ведь и издание дешевых книг наладил, и книготорговлю организовал в интересах простых людей, отдавая предпочтение книгам духовно-нравственного содержания, просветительским, фольклорным. Выпустил свой знаменитый «Букварь» для народа. Да, такие как Сытин не только народ просвещали, но сами славу Отечеству составляли.
— А разве современные поэты, прозаики своими стихами и романами не создают славу Отечеству? Мир знает Россию по ее великой литературе, к сожалению, только прошлой. Наверное, в наше время уже не будет великих писателей, Борис Александрович?
— Если никого не печатать, то никого и не будет. Литературному произведению требуется укоренение в сердцах читателей, требуется оценка, только тогда то, что выходит из-под пера автора, становится литературой. А ведь большинство наших коллег пишут в стол, мы практически не допущены к средствам массовой информации, находящимся в руках барышников.
— Ну а как же в других странах? Посмотрю — все книжные прилавки завалены иностранной литературой в красивых обложках. Неужели заграничные писатели умнее и талантливее нас?
Борис Александрович задумался, вздохнул, замедлил шаг. Обвел рукой воображаемый купол.
— Посмотри, Михаил Константинович, какие красивые вокруг дома. Старинная архитектура классицизма, барокко, шедевры конструктивизма первых пятилеток. А там — заводские корпуса, тоже красивые сооружения, выверенные, целесообразные. Талантлив русский человек. Во всем талантлив. Такой красивый город создан трудом и волей наших соотечественников. Без их жертвенной веры в то, что на «топких берегах» можно создать великую столицу, никакие итальянцы ничего бы не отважились напридумывать. Это, например, русский труженик, каменщик, камнерез Самсон Суханов давал Монферрану уверенность в том, что с Божией помощью все возможно: и колонны водрузить без фундамента, и столп поставить на века. Да, велик русский человек. И писателей у нас очень много талантливых. Только не организована связь с читателем. То ли по злому умыслу властей, то ли по их недоразумению.
— Но все-таки за границей жизнь у писателей легче, насыщеннее?
— Да, у них скоординирована система взаимоотношений с властью. Например, в Румынии принят Закон об обязательном пятипроцентном отчислении от стоимости всей ввозимой в страну и производимой внутри нее копировально-множительной и печатающей техники. Эти средства поступают на счет румынского Литературного фонда, таким образом у писателей появляется возможность издавать свои журналы, получать стипендии, гранты, премии и доплаты к пенсиям. Кроме этого решаются многие другие проблемы. В Китае и Северной Корее писательские союзы находятся на бюджете государства.
— У нас, Борис Александрович, стало почти нормой равнение на Соединенные Штаты. А как у них?
— У них тоже хорошо. Там для поддержки творческих людей учреждена должность «писатель при университете», благодаря которой американские мастера получают профессорские оклады и ведут за это во всех учебных заведениях Америки факультативные уроки по истории словесности, организуют литературные студии и мастер-классы. Данная работа обеспечивает достойное материальное существование писателям, освобождая их от необходимости зарабатывать деньги литературной поденщиной, и помогает сохранить высокий культурный уровень нации и вырастить новые писательские кадры.
— При нашем количестве университетов всем бы писателям места хватило.
— Конечно, хватило. Если бы мы не были расколоты.
— Это что за беда у нас такая? Что разъединяет писателей?
— Беда, большая беда. Сегодня писательский мир России разбит на несколько почти не контактирующих друг с другом лагерей, образовавшихся по идеологическим, стилевым, художественно-вкусовым и иным признакам, и группирующихся вокруг литературных журналов и различных объединений. Большинство этих объединений представляют узкие «межсобойные» тусовки, куда закрыт доступ писателям из других союзов. К добру это не приводит и приносит вред российской культуре.
— А что, у нас государство просто наблюдает за этим процессом?
— Ну а причем здесь власть, все объединения некоммерческие, общественные, и государство не вправе вмешиваться в их деятельность. Поэтому у нас на книжном рынке книг выпускается много, а почитать нечего. Ведь за почти тридцать лет не появилось ни одной песни, которую бы пел весь народ вне зависимости от возраста и социального статуса. Где кинофильмы, «как раньше», когда их показывали по телевизору, улицы пустели? Где новые имена?
— Знаешь, я сейчас читаю Валентина Григорьевича Распутина, у него по этому поводу есть замечательные слова.
Я поспешно открыл портфель, достал скромный по оформлению, зачитанный томик любимого моего писателя.
— Послушай, Борис Александрович, вот его книга «Эти двадцать убийственных лет», я взял ее с собой, предполагая скуку заседания: «Издательства перестали выращивать, воспитывать автора, как было в пору моей молодости, когда такой селекционной и творческой работой занимались все издательства, не исключая и областные. Вот почему, начиная с шестидесятых годов до девяностых минувшего столетия, оказались столь урожайными на новые имена. Сейчас государство умыло руки, а у рынка жестокие и нечистоплотные законы выгоды. Издается то, что расходится. Расходится то, что проталкивается, развлекательность, низкопробность, мишура, всяческая наживка на крючок, которая, куда не пойди, постоянно перед носом. Идет беспрерывная и масштабная на всю страну работа отупения человека, его развращения и озверения.
В неполноте своей, в своей национальной отверженности и духовной запущенности можем мы и с именем “русский” перестать ему соответствовать, после чего недолго нас и из имени, как из полегчавшего мешка, вытряхнуть».
Я читал что-то еще, перечитывал особенно важные мысли нашего современника, оказавшегося классиком при жизни. Когда я закрыл книгу, оказалось, что мы уже давно сидим на лавке в Таврическом саду. Разговор об общей боли, понимание этой боли сблизило нас не только духовно, но фактически, с Борисом Орловым мы сидели плечом к плечу, голова к голове склонились над книгой нашего великого Валентина Распутина. Говорили долго, вспоминали Леонида Леонова, о котором большинство нашей молодежи не ведает, ну а уж про Владимира Солоухина помнят только его ровесники или же те, кто жили во времена, когда его произведения звучали потрясающим душу набатом, созывающим людей на борьбу за русскую культуру. Останови сегодня нескольких молодых людей, проходящих мимо, назови ряд имен русских писателей, спроси, что они знают о них. И в ответ услышишь или циничное хамство, воспитанное всякими смехопанорамами, или жалобное мычание — мол, не трогайте, не казните трудными вопросами, ни к чему нам ваши писатели в век компьютерных технологий.
— Послушай, Борис Александрович, но ведь, действительно, современная эпоха, как нас убеждают с телеэкранов, не приспособлена для книг. Сейчас везде Интернет, гаджеты, «лайки». Возможно, мы преувеличиваем значение печатной продукции, пытаемся молодежь повернуть назад, в прошлые времена и моды? А ведь научно-технический процесс — процесс объективный и непрерывный. И никуда не деться нам от идущей вперед жизни. Только следовать за ней и нашей молодежью.
— Ладно тебе ссылаться на то, чего нет. Роль книги в приличном бумажном варианте действительно неуклонно снижается. Но книга жива, и, я думаю, проживет еще долго. Какие тому причины? Каждому человеку книга дорога тем, что, читая ее, он с ней сродняется, оставляет меж ее страниц свои сердечные переживания, мысли, молекулы кожи пальцев, перелистывающих страницы, и даже слезы. Книга ведь как учитель. Хорошего учителя не забывают всю жизнь.
— Но ведь есть любители аудиокниг, — продолжил я задавать Орлову простые вопросы. — У некоторых людей глубже слуховое восприятие. Да и зрительное восприятие в наше время может удовлетвориться чтением книги на планшете.
— Но зрительное восприятие живой книги и книги на планшете различно, — резко перебил меня Орлов. — Это как прекрасная, яркая картина и газетная черно-белая ее репродукция. При чтении на планшете восприятие поверхностно, впечатление недолговечно. Так называемое «клиповое мышление» создано лишь для кратковременного удовлетворения потребностей человека. А печатная книга, тем более в хорошем издании, запоминается как совокупное произведение искусства.
Борис Александрович, воодушевившись затронутой темой, казалось, был готов прочитать мне лекцию. Поэтому я решил наш разговор перевести в оптимистичное русло.
— Однако я вижу, что книги начинают отвоевывать утраченные ранее позиции. Книга вновь стала хорошим подарком, даже в молодежной среде. Ты посмотри, сколько книжных магазинов. Если бы книги не покупали, что, открывались бы новые магазины?
— Так-то оно так, но иногда я слышу даже от депутатов Госдумы, что у нас в стране нет достойной современной литературы, нет талантливых русских писателей. А почему — нет? Потому что их не знают. А я со знанием ситуации заявляю, что есть у нас всё: и выдающаяся литература, и сильные писатели. Являясь заместителем Председателя приемной комиссии Союза писателей России, я хорошо знаю современную русскую литературу. Очень талантливые поэты, прозаики, драматурги есть у нас! Многие из провинции. Однако Федеральное агентство по печати их не знает и знать не желает. Откуда же этим писателям найти денег, чтобы издать свои книги, а надо еще и рекламу заказать. Нет у нас денег, чтобы эту рекламу в метро и по телевизору показать. Только у банкиров есть такая возможность — вот они и становятся самыми популярными писателями. А у наших — в потоке маскульта теряются мизерные тиражи, расходятся среди друзей и родных. До широкого читателя не доходят.
Писатели — великая сила, но их потенциал сегодня не востребован. Они могли бы оказать стране великую помощь в воспитании молодежи, в создании достойного образа России на мировой арене, в решении многих насущных проблем. Взять, к примеру, дорожное хамство — сколько о нем говорят, ужесточают правила дорожного движения, увеличивают штрафы. Но это та сфера, где не законодательными мерами надо действовать, а воспитательными, нравственным примером. И книга могла бы здесь очень помочь. Или демографическая проблема. Образ женщины-матери, верной жены, красота материнства, раскрытые талантливым писателем, могут просветлять женские и облагораживать мужские сердца.
— Но ведь считается, что воспитательная функция книги сомнительна. Еще великий Николай Васильевич Гоголь пострадал от этой иллюзии.
— Не скажи, Михаил Константинович. Вряд ли было бы в нашей стране столько героев, если бы не было книг про «Молодую гвардию», про героическую оборону Севастополя, про блокаду Ленинграда, про подвиги русских миротворцев в Осетии.
Сумерки незаметно стискивали город в своих мягких объятиях. На центральной аллее Таврического сада зажглись фонари, похожие на банки, в которых законсервированы сгустки солнца. Было понятно, что метро к нам не приблизится, поэтому мы встали и пошли к метро сами. Разговор иссяк.
На выходе из выспреннего Дворца бракосочетания, что на Фурштатской, группа молодых людей, окружив молодоженов, весело шумела, высоко поднимая бокалы с шампанским. Мы остановились, полюбовались радостью молодости, неповторимой красотой юного счастья.
— Слушай, Борис Александрович, ты известный поэт, автор многих поэтических книг. Все они свидетельствуют о высоком твоем мастерстве.
— Ну и что?
— Я вот думаю, стоит ли тебе надрывать сердце, напрягать душу, отрывать от творчества время, чтобы быть просителем о других? Может, бросишь все эти походы? И писать, писать...
Борис Орлов ничего не ответил на мое предложение, бессмысленность которого я понял сразу. Поэт сделал вид, что не расслышал меня. Потом то ли мне, то ли самому себе он сказал:
— Ты знаешь, Михаил Константинович, лет сорок назад я прочел слова в одной книге. Сейчас не помню, кто автор и какое название той книги, но фраза запомнилась: «Выше литературы только богословие». Вот какая у нас высокая планка!
И без паузы, кивая головой в такт рифме, Борис Орлов подтвердил поэтически эту аксиому:
Мы в сердце, молитвой согретом,
Научимся святость беречь.
Струится спасительным светом
Алтарная русская речь.
Так было когда-то... Так будет!
Ход крестный. Победный салют.
Красивые русские люди
В намоленном храме поют.
Царит мир, оплаканы войны.
Над храмом — Божественный свет.
Дышу и легко, и спокойно.
Есть вечность... Забвения нет!
Не ожидая моей оценки его стихов, Орлов без паузы продолжил:
— Ну и что, что писательская профессия стала общественной нагрузкой, что гонорары литераторов не идут ни в какое сравнение с заработками других деятелей культуры. Ну и что, что за книгу, которая пишется годами, можно получать гонорар, равный месячной пенсии. Все это второстепенно. Главное — что Бог дал талант, умение видеть, слышать, осознавать и разъяснять людям. Наши читатели — вот главное наше богатство.
— Подожди, Борис Александрович, как это — писательская работа стала общественной нагрузкой? Может, это метафора?
— К сожалению, нет. В списке профессий нашей страны профессии писатель нет.
— И что — у нас нет профессиональных писателей?
— Выходит, нет.
— А как же пенсия?
— Как у бомжей, самая минимальная, или иди, подрабатывай где-нибудь. Зарабатывай на свою пенсию, работая грузчиком, истопником, охранником. Это излюбленные профессии наших писателей.
— То есть писательство является неким хобби?
— Получается, что так.
— И власти этого не видят?
— Конечно, видят, потому и заговорили о патриотизме. Но патриотизм — слишком общее, вернее, идеальное понятие, его нужно наполнять конкретным, даже личным содержанием. И к этому призваны мы, писатели. Только когда нас призовут на самом деле? Вот поэтому хожу и прошу денег на издание новых книг, чтобы наши писатели стали известны стране. И даст Бог, среди них появятся новые Распутины, Твардовские, Дудины, может, даже Шолоховы и Толстые. Хотя, конечно, у каждого времени свои творцы и герои.
ВСТРЕЧА ВТОРАЯ
«Люблю из прошлого мотивы»
Май — из всех месяцев года месяц особенный, месяц-праздник, месяц-победитель, как говорится, «праздник со слезами на глазах». Окружающий мир, воскресая, ликует! Окончились тяжелые Великопостные испытания и ограничения. Именно в майские дни природа полностью освобождается от зимнего гнета, от последствий апрельских ледяных ветров, от неожиданных снежных нападок не сдающейся зимы — правительницы наших северных краев, которые смирились с ее почти полугодовой морозной беспрекословной властью.
Поэтому даже негромкое, только на солнечной стороне майское тепло воспринимается как блаженство необыкновенное. А майское небо?! Какие великие поэты и художники не воспевали его неповторимую красоту. А первая зелень трав и листьев?! Не надышаться! Не налюбоваться!
Май — месяц мира! Месяц Победы! И слез на глазах — когда 9 мая метроном тяжело отсчитывает секунды скорбной «Минуты молчания». Когда, шествуя в тесном строю памяти, ощущаешь себя соучастником «Бессмертного полка», который по численности превышает не только максимальный уставной состав этого воинского формирования, но превосходит его многократно, приближаясь к порядкам, соизмеримым с численностью народонаселения России. А в духовном счислении приближается к величинам, близким к Вечности и Бесконечности.
Май — это месяц труда! В мае в писательской организации, завершающей полугодовой творческий сезон, дел «выше головы». Секции проводят отчетные заседания, отмечают литературные удачи, выявляют организационные недочеты, намечают планы на «летние каникулы». Писатели встречаются с читателями в школах, библиотеках, домах отдыха, университетских аудиториях и воинских частях. Но главное событие — это Международный книжный салон, который с помощью питерской исполнительной власти каждый год проводится в Санкт-Петербурге в последнюю декаду мая. Невозможно в нескольких словах передать напряженность этой подготовки, заняты практически все члены нашего Отделения. Но главной организующей и координирующей силой является, конечно, Борис Александрович Орлов. В один из таких кипучих дней, согласовав в секции свой план участия в Салоне, я заглянул в кабинет нашего председателя.
— Здравствуй, Борис Александрович!
— Здравствуй, Константиныч, — нехотя оторвав взгляд от бумаг и переведя его на меня, устало произнес Орлов. Потом, потирая виски, он снял очки и вопросительно повернул голову ко мне.
— Может, пора домой? Если не против, довезу.
— Довезешь, говоришь? — взбодрился мой начальник по писательскому цеху. — Попробуй. Только дай пять минут на сборы.
— Хорошо, жду внизу.
Когда Борис Александрович уже сидел в моей машине, я его бодро спросил:
— В каком районе живешь? Куда едем?
— В Кронштадт, — невозмутимо ответил он.
— Куда? — уныло переспросил я, надеясь, что неправильно понял своего попутчика.
— В Кронштадт, я там живу. Что, Михаил Константинович, ты уже передумал везти меня? — сказал Орлов и с хитрецой посмотрел на меня.
— Конечно, нет, хотя, скажу честно, никак не ожидал, что ты так «близко» живешь. Интересно, как же ты там оказался?
Борис Александрович не ответил. Видимо, ответ был бы неоднозначным и долгим. Потом задал логичный вопрос:
— А как проехать в Кронштадт, ты хоть знаешь, Михаил Константинович?
— Знаю, по дамбе. Не раз бывал там.
— Дамбу открыли недавно, до этого мы добирались на пароме, теплоходе. Когда метеоры ходили, намного быстрее получалось. А сейчас не нарадуюсь, можно доехать различными видами наземного транспорта: на автобусе, маршрутке, такси.
— А вы-то как добираетесь? — обратился я к Орлову на “Вы”, подчеркивая свое восхищение его каждодневным бытовым подвигом.
— По-разному. Чаще — на метро до станции «Старая деревня», а дальше — на автобусе, это если из города. Из Кронштадта обычно еду на маршрутке до станции метро «Черная речка».
Разведывательная беседа была исчерпана, и мы замолчали. Но Борис Александрович долго молчать не мог и нашел благодатную тему для продолжения разговора.
— Как я попал в Кронштадт, спрашиваешь? — то ли ко мне, то ли к самому себе обратился мой спутник. — Для меня самый любимый город — Ленинград, мой Санкт-Петербург. Я всю жизнь мечтал здесь жить и работать. Но флотская служба не выбирает мест. Где нужен, там и служишь. А как только представилась возможность и появился выбор: Москва или Санкт-Петербург, я, конечно, выбрал морской город. О Кронштадте даже не мечтал. Но так сложилась судьба, за что ей очень благодарен.
Опять пауза. И я молчал, понимая, что перебивать уточняющими вопросами поэтичный монолог моего товарища недопустимо. Это был даже не монолог, а восторженное признание в любви к своему городу и этой любви осмысление.
— Кронштадт ведь тоже Петербург, его неотъемлемая часть, его функциональный орган. Место особенное, подобных ему нет на свете. В свое время Кронштадтская крепость была мощнейшей военно-морской крепостью Европы, ее форты и батареи ни разу не подпустили неприятеля к Санкт-Петербургу.
Она была заложена Петром I. Из-за обычной угрозы войны со Швецией крепость содержалась в постоянной боевой готовности, ее вооружения модернизировались в соответствии с требованием времени. На гербе Кронштадта изображен котел. Знаешь, почему? По версии историка Бестужева шведы под натиском русских, освобождавших остров Котлин, так быстро ретировались с поля боя, что оставили даже котел с готовой кашей, дымящейся на горящем костре. Отсюда и появился этот символизирующий быструю победу знак.
С Кронштадтом меня связывают и родственные узы. Удивительно, но именно здесь в Первую мировую и в Гражданскую служили матросами два брата моей бабушки, Фаддей и Иван. Оба они участвовали в Кронштадтском мятеже.
— Борис Александрович, а как правильно называть, мятеж или восстание? Я интересовался историей этого трагического события и заметил, что в книгах везде по-разному называют этот исторический факт.
— Да, сейчас выступление называют восстанием, а в советской историографии события, которые происходили в 1921 году в Кронштадте, именовались «Кронштадтский мятеж», «Кронштадтская авантюра», «бунт моряков Балтфлота», а его участников называли «мятежниками» и «врагами революции». Понятно, чтобы принизить значение события, подчеркнуть якобы антинародную его сущность.
— Получается, что твои деды тоже пострадали. Там ведь расправа была жесточайшая, безжалостная, со всеми участниками. Большевики-ленинцы «свое» отстаивать умели.
— Пострадали. Но не так, как, скажем, офицеры или организаторы. Мои деды были рядовыми матросами. На них не очень обращали внимание, они все-таки были ближе к народно-революционной массе. Как и другие русские люди, сохраняли тесные связи с деревней, жили простыми мечтами и в пределах мировоззрения крестьян. Хотя недоумевали по поводу новой власти, когда получали удручающие вести с родины: у того последнюю лошадь забрали, у соседа — старика-отца посадили, у третьего весь посев реквизировали, корову увели, все носильные вещи прихватили представители большевиков. А на службе начальству было наплевать на матросов, комиссары-коммунисты увлечены были как всегда внутрипартийными проблемами. Им бы себя показать да соперника уличить. Каждый день речами «захлебывались».
После подавления восстания в качестве обвиняемых были привлечены более десяти тысяч человек, из них больше двух тысяч расстреляно, свыше шести тысяч человек отправлено в лагеря на принудительные работы или в трудовую армию, и только полторы тысячи были освобождены из-под стражи.
Лишь к пятилетию Октябрьской революции ВЦИК амнистировал значительную часть рядовых участников Кронштадтского восстания. В том числе были и мои родственники. Но как бы они ни относились к власти, они всегда оставались русскими людьми и осознанно служили Родине. Родина для них была понятием святым. Поздней осенью сорок первого года, отстаивая Ленинград от фашистов, будучи ополченцами, оба моих деда погибли. Такова тогда была участь миллионов русских людей.
Моя тетя Мария всю войну находилась в Кронштадте, работала на водозаборе.
— Где работала?
— На водозаборе. Сейчас поясню. Вокруг острова Котлин — Балтийское море, Финский залив. Однако течение морской воды преграждает пресная, более теплая вода Невы. Она-то и заполняет морской фарватер. Нева здесь настолько сильнее моря, что долгие годы пресную воду черпали прямо с берега. Перед самой войной на невской сбруе построили водозаборный канал и кронштадтские водопроводные сооружения.
— Зачем же их надо было строить, если вода и так хороша.
— Я не специалист по очистке воды, но думаю, что сооружения потому и называются очистными, что очищают воду от бытовой грязи, от продуктов жизнедеятельности человека. Для очистки добавляют наверняка химические добавки для обеззараживания. Сейчас вода из Финского залива очень редко подается населению.
Еще при советской власти, сразу после войны, по дну Финского залива на остров был проложен напорный участок трубопровода или, как его называют специалисты, дюкер, и жители стали получать подземную воду из Ломоносовского района, она тоже вкусная и имеет отличные химико-биологические характеристики. Подземные источники находятся в экологически чистой местности, где нет промышленных предприятий и сброса сточных вод.
— Борис Александрович, вот вы говорите, что ваша тетя всю войну работала в Кронштадте, а разве там кто-то тогда из жителей оставался?
— Конечно! Кронштадт — город Герой, наравне с Ленинградом, выстоявший 900 дней блокады, сокрушивший немецких захватчиков. Небольшая морская крепость по примеру многих древних русских крепостей сопротивлялась, не сдалась, была крепким орешком, который враг не смог раскусить. Кронштадт надежно прикрывал Ленинград от ударов противника с моря. Крепость систематически подвергалась жесточайшим бомбардировкам авиации противника. Через Кронштадт проходила «Малая Дорога жизни». Из Кронштадта в Лисий Нос и далее в Ленинград шли войска, грузы, эвакуировались люди по льду зимой, летом для этого использовались все маломерные суда вплоть до рыбацких лодок.
В городе находились военные госпитали, поэтому говорить, что Кронштадт был безлюдным, нельзя.
Я внимательно слушал своего спутника, только иногда кивал головой в знак согласия.
— Уверен, в этот город меня привела воля Божия. Какое великое счастье жить в таком священном для России месте. Больше двадцати лет я живу с семьей в Кронштадте, Бог даст, проживу больше.
Мы ехали по КАД к городу, который окружен со всех сторон водой. Поэтому моя ремарка была уместной:
— Конечно, Борис Александрович, даже при дамбе, соединившей Кронштадт с двумя берегами «большой земли», все равно его называют городом-островом.
— Да, его положение и прошлая закрытость все еще сказываются. И сегодня, если у тебя нет колес, трудно попасть в театры или на другие мероприятия, оканчивающиеся поздно. Наверняка останешься ночевать в Питере. Зато автобусы ходят строго по расписанию и никогда не набиваются под завязку. Такое редко встретишь в Петербурге. Я уж не говорю об их современном техническом качестве, что тоже редко встречается в большом городе. Чистые, удобные, с низкой посадкой. Кронштадтцы, несмотря на кризис, строят планы развития города. Надеемся, что к нам переедет филиал киностудии «Ленфильм». Дирекция студии собирается реконструировать здание Мореходной школы, брошенной властями и закрытой в двухтысячные. Здесь, говорят, будет музей ленфильмовских костюмов, как часть филиала знаменитой, европейского уровня киностудии. А в старинном Петровском доке Адмиралтейство планирует разместить музей кораблекрушений.
— А не жалко док отдать под такое дело?
— Петровский док сегодня — это антиквариат. Самый первый сухой док, из которого вода не откачивалась в течение месяца насосами, а уходила самосливом в специальный бассейн, соединенный с доком сухим каналом. И устройство музея в таком месте хорошая идея, сохраняет память о доке. Будет заинтересовывать посетителей побольше узнать об истории города, российского судостроения и мореплавания.
За разговором мы не заметили, что уже почти подъехали к городу, что находимся недалеко от туннеля, где трасса ныряет под морской фарватер. Вокруг нас слева и справа плавни, и сразу после туннеля, ближе к Кронштадту, вырастают из воды знаменитые таинственные форты. Борис Орлов попросил остановить машину, чтобы показать мне зловещий на вид форт Александра I. Действительно, это сооружение вызывало много вопросов.
— Борис Александрович, а почему он такой закопченный? Горел, что ли?
— Он черен от пожара, его развели там специально, нужно было обеззаразить стены этого некогда оборонительного сооружения, в котором до 1917 года находилась бактериологическая лаборатория. Поэтому этот форт имел прозвище «чумной».
На пронизывающем весеннем ветру, своенравном хозяине здешних мест, долго не поговоришь и историю не обсудишь и не осудишь, поэтому я поторопился завершить нашу маленькую экскурсию.
— Очень интересно. Борис Александрович, я обязательно специально приеду, чтобы посмотреть форты. Поможете мне?
— Конечно, с радостью. Писателю надо увидеть все это, окунуться в живую историю. Очень вдохновляет. Вот у меня появились здесь такие стихи:
Люблю из прошлого мотивы.
Груб на словах. Душою нежен.
И волны Финского залива,
И волны трав на побережье.
Приятны белые барашки
У берегов, что дифирамбы.
Фонарь, как мина на растяжке,
Взорвет своим сияньем дамбу.
А я не жду ни с неба манны,
Ни мимолетную удачу.
И впереди Кронштадт туманом
Еще почти не обозначен.
Дорога нам благоволила, шелковая лента ухоженного асфальта плавно ложилась под колеса автомобиля, так что город, казалось, сам выплыл нам навстречу. Но целостное представление о Кронштадте трудно было составить сразу, глаза «разбегались», так много здесь необычных старинных зданий, диковинных промышленных сооружений непонятного назначения. Огромное окно во весь фасад дома в стиле модерн возникло из-за поворота неожиданно и, как мне показалось, преградило дорогу. Так что я с трудом притормозил, мне показалось, что я лечу прямо в это окно.
— Что это за такое архитектурное великолепие! — взволнованно воскликнул я.
— Да, Михаил Константинович, ваш восторг понимаю. Все поражаются красоте этого дома. А назначение его было рядовое. В середине девятнадцатого века на смену парусам пришли корабли с паровыми двигателями, потребовались специалисты трюмного и кочегарного дела. В этом здании открылась Школа кочегаров, через несколько лет ее преобразовали в Машинную школу Балтийского флота, позже был выстроен комплекс зданий — с учебными классами, с машинными залами и мастерскими. Одноэтажный корпус с громадным полукруглым окном, что удивил вас, представлял в подлинном виде кочегарку большого военного корабля с действующей моделью котла. Все было по-настоящему: пылали топки, гудели форсунки, летел уголь в огненную пасть.
Многие выдающиеся деятели Военно-морского флота начали свой путь отсюда. Здесь моряки получали основные навыки и приобретали необходимые знания.
После Великой Отечественной войны Машинная школа превратилась в Морской техникум. В том классе, где когда-то была модель парового котла корабля, сделали бассейн. В нем ученики Водолазной школы проходили водолазную практику. Часть помещений занимала Минная школа.
Ну а сейчас все для этого здания в прошлом. Нет ни учеников в морской форме, ни опытных учителей. Вокруг старинного прославленного комплекса тишина.
Борис выразительно и подчеркнуто глубоко вздохнул. Этот его вздох не был деланным, но выражал сущность моего друга, который страдал от каждой исторической несправедливости, переживал за прошлое, настоящее и будущее России.
Но голос его явно дрожал, когда мы проезжали мимо Екатерининского парка, где когда-то находился знаменитый Андреевский собор, заложенный Петром I и посвященный святому апостолу Андрею Первозванному, о чем мне рассказывал кронштадтец Борис Орлов. С искренним огорчением он поведал о трагичной истории этого некогда великолепного храма, овеянного великими русскими морскими победами, просветленного молитвами самого знаменитого его настоятеля святого праведного Иоанна Кронштадтского. Сейчас от красивейшего храмового сооружения, уничтоженного богоборческой властью в 1932-м для того, чтобы на его месте поставить памятник Ленину, не осталось ничего, кроме памятного камня.
Здесь мы вышли из машины и несколько секунд стояли молча. Склонив свои головы, мы поклонились истории и жизни, которая, как сказал в одном из своих стихотворений Борис Орлов, «не всегда права».
— Не огорчайся, Михаил Константинович. Не все так печально, сейчас мы увидим доказательство тому, что Бог необорим, что пути Господни неисповедимы, и русских людей никакая власть не отвернет от Господа. Наш великий Морской Никольский собор блистает в прежнем величии и неизбывной красоте. А чтобы убедиться в этом, приглашаю тебя в мое скромное жилище. Заодно и чайком согреемся.
Пятый этаж без лифта — тяжеловато. И вот мы уже сидим в небольшой квартирке Бориса Александровича. Из окон хорошо виден Морской Никольский собор. Один из самых красивых храмов Петербурга, если не сказать — России. Белоснежный, с огромным ослепительно-золотым куполом, он не подавляет человека, а наоборот, возвышает, заставляет проникнуться верой в Божественное величие. А осознание того, что этот блистательный купол виден даже в Петербурге, заставляет сердце восхититься Божественной целесообразностью и наполниться гордостью за родную нашу землю, которой нет конца и края, и которой под стать такие огромные, солнцеподобные соборы.
Будто в продолжение моих мыслей Борис Александрович сказал, указывая на собор:
— Этому храму, как и всей стране, пришлось пережить нелегкие времена. Его закрывали, переоборудовали, безжалостно скололи большую часть декора, смыли позолоту с куполов, вырвали богоборцы мраморный иконостас, безжалостная рука какого-то художника-варвара закрасила мозаики и росписи. Чудовищные потери, возмутительное надругательство над Россией-Русью, которое произошло с попустительства самих же русских людей.
— Но, слава Богу, — возразил я, — ведь собор воскрес в своем первоначальном величии и как прежде украшает город. Забудем геростратов.
— Нет, — сухо ответил Борис Александрович, выразительно покачав головой. — Такое забывать нельзя. — И прекратил эту болезненную тему. Но к предмету его любви — Кронштадту — разговор вернулся скоро.
— Знаешь, здесь у меня порой появляется такое чувство, что я продолжаю жить на корабле, — глядя в окно, по-детски радостно признался Борис Александрович. — Посмотри, как каналы рассекают твердь города, соединяя море и сушу, обильно питая влагой скверы и парки, расположившиеся вдоль водных артерий. А эти крепостные стены плотной каменной кладки! Толстыми массивными дугами они, как борта крейсера, обнимают город, защищая островные строения не только от неприятеля, но и от балтийских волн. Всюду проникает морская стихия, море бьется о дамбу, о рукотворные форты, плещется у крепостных стен города-корабля, клочки волн в ненастную погоду залетают даже вот в эти мои окна. Кронштадтское шоссе, улица Восстания, Якорная площадь, улица Советская, улица Аммермана и другие магистрали центральной части города-острова не жмутся к домам, их широкие тротуары кажутся мне палубой военно-морского корабля.
— Красиво, поэтично вы говорите, Борис Александрович. Хоть и чувствуются в ваших словах метафоры и преувеличения, но с ними не поспоришь: чистота в городе идеальная, действительно, как на палубе авианосца.
— Это одна из особенностей нашего города, даже при том, что дожди у нас частые гости, грязи нет, обувь после прогулки можно не мыть, она всегда чистая.
Еще здесь раздолье для велосипедистов и любителей роликов. Они летят по широким тротуарам, никому не мешая, наслаждаясь свободой и своим мастерством. Но эти удобные тротуары предназначались не для них и не для нас, построены они не в теперешние времена и не в советские. Они были спроектированы как плацы, необходимые для марширующих матросов. Рота под барабаны размеренно шагала по тротуару, никому не мешая.
Кронштадт — идеальное место для жизни. Люди здесь пешком ходят на работу, дети в школу. Недавно после ремонта открылась детская библиотека. Оригинальный проект в морском стиле, новейшие компьютеры, большой выбор литературы.
А если к этому добавить спортшколу, теннисный клуб, газпромовский бассейн. Мечта любого горожанина!
— Борис Александрович, в вас говорит любовь к городу. Вы «песню» ему поете, по вашим словам — здесь недостатков нет. У меня на предприятии работают жители Кронштадта. Встают рано, возвращаются поздно, им не до тренировок в теннисном клубе и рекордов в бассейне.
Не приведи, Господь, заболеть. Проблема здравоохранения общая для России, но с местными особенностями. В Петербурге мощные медицинские центры, прекрасное оборудование, хорошая диагностика, но чтобы любому кронштадтцу к этому добраться, нужно быть здоровым человеком. Если ребенка положили в клинику в Питере, а родители живут в Кронштадте — возникает множество проблем, особенно с посещением ребенка. Другие сложности перечислять не хочу.
— И не перечисляй, у любого места, города, села найдется и хорошее, и плохое. Но мой Кронштадт — самый лучший, героический, великий город. Я тебе это докажу, Михаил Константинович прямо сейчас. Вот послушай:
Острым льдом зарастают дороги.
Превращается в айсберг Кронштадт.
Рядом с тральщиком парусник в доке.
Туча — словно дырявый штандарт.
В рундуках спят матросские ленты.
Тонут плацы в крылатом снегу.
Не на мостиках — на постаментах
Адмиралы встречают пургу.
Маршируют учебные роты,
И труба над заливом поет...
Колыбель океанского флота —
Этот город, врастающий в лед.
— Да, Борис Александрович, вашему городу повезло, что у него есть такой певец. Вы, говоря словами Жуковского, «певец во стане русских воинов». И «горе! горе, супостат! То грозный наш, Суворов!» — процитировал я классические строки. Вы воспитаны на героической литературе в воинственную советскую эпоху.
— Да, первая моя публикация была в школьные годы. Меня, безо всяких «связей», печатали всесоюзные издания. Не то, что сейчас! Молодежи негде печататься. А я просто посылал подборки, и они публиковались в известных на всю страну толстых журналах и в популярных газетах.
— Вам и сегодня грех жаловаться на невнимание к себе читателей.
— Мне действительно грех жаловаться, я вошел в литературу с теми, кто был меня старше, мудрее, опытнее. Ездил на выступления вместе с писателями-фронтовиками. У меня с ними сложились прекрасные взаимоотношения. Мои учителя и друзья — Михаил Дудин, Сергей Давыдов, Вадим Шефнер, Всеволод Азаров, Егор Исаев. Можно еще многих назвать. Без них не было бы меня, поэта Бориса Орлова. Михаил Дудин рекомендовал меня в Союз писателей. Помню, что в Союз писателей СССР от Ленинграда в год принимали всего пять-шесть человек. Состоять в Союзе было престижно, но и уровень писательского мастерства члена был высочайшим.
Мы пили чай за столом, залитым лучами заходящего солнца, прямыми и отражающимися от золотого купола собора. То, что время позднее, я понял, не увидев на улице ни одного человека. Якорная площадь безмолвствовала. И только было слышно, как волны бьются о крепостные стены.
Поторопившись, поблагодарив хозяев уютного жилища, Бориса Орлова и его заботливую жену Татьяну, я через несколько минут уже сидел за рулем своего комфортного автомобиля. Выезжая из Кронштадта, я почувствовал справедливость его названия — город-корабль. Окруженный со всех сторон бурливыми волнами, он уверенно шел курсом истории, строго соблюдая свое предназначение — быть водным замкóм, морским редутом, защищающим великое детище царей и простых русских тружеников, великих архитекторов и умелых оружейников — Санкт-Петербург. И еще подумалось мне, что Борис Александрович Орлов тоже своего рода редут, мощное укрепление в бурном море литературы, которую он защищает от духовных разорителей и приспособленцев, от барышников, сутяжников и склочников, стремящихся подорвать, разорить литературный процесс, подстроить его под свою выгоду и амбиции. Дай Бог нашему Орлову здоровья и мудрых помощников в его героическом общественном служении, требующем воинской выдержки, силы духа, терпения и смирения. И, конечно, новых личных поэтических достижений. Дай Бог!
(Окончание следует)
