Патриотический этюд
«Россия, Русь! Храни себя, храни!»
Николай Рубцов
Википедия характеризует Невский пятачок как плацдарм на левом берегу Невы, между городом Кировском и поселком Павлово, который удерживали советские войска во время Великой Отечественной войны. До войны на этой территории находилась деревня Арбузово. Повисший над вражеской обороной, выгнутый к юго-востоку, в сторону наикратчайшего расстояния до Большой земли, этот небольшой лоскут отчего пространства таил надежду на вызволение Ленинграда из пыточного блокадного кольца. За кромкой облаков в хорошую погоду отсюда виднелась полоска петербургских шпилей и куполов.
На пятачке стоял непрерывный гул от стрельбы, бушевал огненный смерч. Уже спустя несколько дней боев в Арбузове не стало ни домов, ни сосен, ни рано выпавшего снега. Кругом воронки, затянутые коркой грязного льда. Здесь и поныне нет ни стен, ни рвов, ни валов, ни бастионов. Плоское пустое пространство с заплывшими траншеями, сухая трава. Несколько памятников, обсаженных тополями. Братские могилы. И всё. Тем не менее, это — крепость. Место одной из самых кровавых битв Второй мировой войны. Наш народ отстоял эту землю от фашистов — никто в Европе не устоял, а наш народ с неудачными предводителями, ослабленный репрессиями, все-таки устоял.
Не стану вдаваться в хронику Невской битвы: она известна. Один из авторов истории 170-й пехотной дивизии вермахта, наступавшей на Ленинград, Х. Кардель вспоминал:
«Только старые командиры, познавшие бойню Первой мировой войны, могли припомнить, что видели нечто подобное Невскому плацдарму. Лишь изредка торчал раздробленный пень дерева на земле, перепаханной тяжелой артиллерией, реактивными минометами и авиабомбами. Подбитые танки стояли возле глубоких воронок и окопов, ведущих к русским траншеям. Из стен окопов торчали руки и ноги убитых русских солдат. Все остальное было засыпано землей после взрывов снарядов. Кругом были минные заграждения».
Так выглядело это место глазами фашистов.
Поэт Арсений Тарковский, тяжело раненный посередине снежного щита, но выживший, глотая холодный и благословенный воздух, чеканил пылающие ненавистью к захватчикам строки:
«Вы нашей земли не считаете раем, / А краем пшеничным, чужим караваем, / Штыком вы отрезали лучшую треть, / Мы намертво знаем, за что умираем, — / Мы землю родную у вас отбираем, / А вам — за ворованный хлеб — умереть».
У верховного командования вермахта было огромное желание переправиться через Неву. Об этом свидетельствует запись в «Военном дневнике» Ф. Гальдера, начальника Генштаба сухопутных войск Германии, от 5 октября 1941 г.: «На Карельском фронте действуют лишь незначительные финские силы, которые, однако, смогут начать наступление, если мы форсируем Неву».
Замысел понятен: в этом случае прекращение связи с остальной страной делало капитуляцию 2,5-миллионного города неизбежной.
Вспомним: в Ленинграде уже в ночь на 23 июня 1941 г. прозвучала первая сирена воздушной тревоги: вражеский бомбардировщик № 1 был атакован зенитной батареей и сбит.
На 21 июля 1941 г. гитлеровцы намечали банкет в гостинице «Астория» по поводу взятия Санкт-Петербурга.
Фольклор это или историческая правда (про фашистский банкет), но с 19 июля 1941 г. в городе были введены карточки на продукты и промтовары.
В июле 1941 г. Анна Ахматова написала четырехстрочную «Клятву»:
«И та, что сегодня прощается с милым, / Пусть боль свою в силу она переплавит. / Мы детям клянемся, клянемся могилам, / Что нас покориться никто не заставит!»
Поэтесса Ольга Берггольц вскоре оказалась в группе самозащиты своего дома на улице Рубинштейна и написала об этом в книге «Дневные звезды»:
«Уже сгорели Бадаевские склады — продовольственные запасы Ленинграда, и когда они горели, маслянистая плотная туча встала до середины неба и закрыла вечернее солнце, и на город лег тревожный, чуть красноватый сумрак, как во время полного солнечного затмения — первый вестник голодного мора, уже вступившего в наш осажденный город.
Мы были взволнованы странной листовкой, которую разбросал во время последней бомбежки немец, уже после пожара Бадаевских; она состояла из одной только фразы: “Ждите серебряной ночи”, и, конечно, внизу подлая виньетка и буквы “шт. в з.” — что означало “штык в землю”».
В начале сентябре 1941 г. немцы пыточным поясом блокировали город с суши полностью, и не перерезанной осталась лишь узкая полоска через Ладогу. Большего фашисты достичь не смогли, остановились. Поняли: легче — голодом уморить, запереть и уморить голодной смертью, с воздуха растолочь, превратить в пылающий костер, в груду развалин эту Северную Пальмиру, в пепел, в сажу, в город-труп. В допетровское болото.
Немецкий военно-морской штаб издал секретную директиву «О будущности города Петербурга»:
«Фюрер решил стереть город Петербург с лица земли. После поражения Советской России нет никакого интереса для дальнейшего существования этого большого населенного пункта. Предположено тесно блокировать город и путем обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбежки с воздуха сравнять его с землей».
С газетных страниц врезались в память стихи Анны Ахматовой: «Вражье знамя / Растает, как дым. / Правда за нами, / И мы победим!»
Ленинград олицетворял великий искупительный подвиг народа перед судом истории — 900 дней и ночей в пыточном кольце врага, потеряв миллион жителей от голода и холода, бомбежек и артобстрелов, город выстоял, не сдался и потряс мир исполинским духом и мужеством.
Это потрясение спокойно выразил ленинградский поэт Сергей Давыдов, как часть автобиографии: «Ленинградец душой и родом, / болен я сорок первым годом. / Пискаревка во мне живет. / Здесь лежит половина города / и не знает, что дождь идет. / Память к ним пролегла сквозная, / словно просека через жизнь. / Больше всех на свете, я знаю, / город мой ненавидел фашизм. / Наши матери, наши дети превратились в эти холмы. / Больше всех, больше всех на свете мы фашизм ненавидим, мы!»
В том числе и благодаря этому сопротивлению летом и осенью 1941 г. форсировать Неву фашистские войска не смогли. Нева с ее державным теченьем стала единственной водной преградой в Европе, которую гитлеровцы не одолели. К августу 1941 г. моторизованные танковые корпуса противника прошли 750 км по земле Прибалтики и оказались практически у стен Ленинграда, предвкушая достаточно скорый его захват. В тот момент немцам даже не могло прийти в голову, что сражение за город на Неве отвлечет на себя почти пятую часть сил вермахта, продлится 900 дней и в итоге будет проиграно.
Помогала родная природа России. Александр Прокофьев, красный боец еще гражданского лихолетья, такой увидел родную ему Ладогу 1941 г.:
«Мы постучали в Ладогу, / В просторы льда, / И Ладога ответила / Нам тогда: / — Давай, давай — я выдержу / Борьбу с бедой, / Давай, давай — я выдюжу / Бои с ордой! / Пускай же не для вида / Гремит окрест: / Ладога не выдаст, / Фашист не съест!»
Споры о том, нужен ли был или нет крохотный плацдарм, вошедший в историю под названием «Невский пятачок», не утихают до сегодняшнего дня. Они ведутся историками, очевидцами тех событий и представителями послевоенного поколения, которые оценивают его целесообразность с точки зрения цены человеческой жизни.
Прямоугольник земли длиной 2 км и шириной 800 метров вместил многое: и героизм бойцов, стоявших насмерть, и неоправданные приказы командиров, бесцельно губившие людей, и печально знаменитые заградотряды НКВД.
Владимир Путин, отец которого воевал на пятачке, так ответил журналистам: «Я думаю, что на войне всегда бывает много ошибок. Но если ты воюешь и думаешь о том, что вокруг тебя все ошибаются, никогда не победишь. Они тогда думали о победе». Отец Путина, Владимир Спиридонович, солдат 330-го стрелкового полка 86-й стрелковой дивизии, получив в ноябре 1941 г. тяжелое ранение на Невском плацдарме, был искалечен той войной навечно.
Бои на Невском пятачке стали одними из самых кровавых эпизодов не только в битве за Ленинград, но и в истории всей Второй мировой войны. Когда поисковики просеяли грунт, взятый с одного произвольно выбранного квадратного метра Невского пятачка, в нем обнаружилось около 10 кг осколков и 38 пуль.
Сегодняшние кинематографисты открывают для зрителя, что телами погибших бойцов оставшиеся в живых укрепляли окопные бруствера. Но именно об этом писал в 1941 г. сражавшийся на Невском пятачке поэт Сергей Наровчатов:
«Здесь мертвецы стеною за живых! / Унылые и доблестные черти, / Мы баррикады строили из них, / Обороняясь смертью против смерти. / За ними укрываясь от огня, / Я думал о конце без лишней грусти: / Мол, сделают ребята из меня / Вполне надежный для упора бруствер. / Куда как хорошо с меня стрелять, / Не вздрогну под нацеленным оружьем... / Все, кажется, сослужено... Но глядь, / Мы после смерти тоже службу служим!»
Эти настроения пророчески высказывают посетители сайта Невского пятачка в Интернете:
«Сюда приходили умирать, чтобы жили другие... Это похоже на электромагнитную индукцию, ибо участники событий, пропустившие сквозь себя ток Истории, были из того же “материала”, что и мы с вами».
Абсолютно верное суждение. Оно так перекликается со строками поэта Ивана Демьянова, служившего шофером на Дороге жизни:
«Когда от бомб, казалось, мир оглох / И друг мой пал из нашей роты первым, / Я знал — нужны не слезы и не вздох, / А мой свинец, мой шаг вперед и нервы! / Мне смерть страшна, но в битвах не робел, / В атаку шел, других не гнулся ниже... / Шел смело в бой не потому, что смел, / А потому, что трусость ненавижу!»
Рядом с могилами в мае 1999 г. на пятачке, пропитанном болью и отчаянием, поставлена часовня Святого Георгия Победоносца. Она была построена за 11 дней. Целесообразность религиозного символа на месте боев вызывала некоторые сомнения: в СССР вера в Бога не поощрялась по умолчанию.
Но есть известная истина: на войне атеистов не бывает. Более того, в нашем городе около сорока священнослужителей были награждены медалями «За оборону Ленинграда». В вымирающем от голода городе ежедневно совершалась Божественная литургия. В храмах молились о даровании победы нашему воинству. Икона Казанской Божией Матери — покров города и всего народа, перемещалась из одного храма, попавшего под обстрел, в другой, становившийся кафедральным. Исполнялось предсказание старца Митрофания, высказанное Петру I: «До тех пор, пока Казанская икона будет в столице и перед нею будут молиться православные, в город не ступит вражья нога». На богослужениях иногда присутствовало командование Ленфронта во главе с Л. А. Говоровым.
С покровителем российского воинства связана и дата главного праздника России: сломили врага и привели к славной Победе нашего народа в день Святого Георгия Победоносца на Пасху 1945 г. Парад Победы на Красной площади был тоже неслучайно назначен на 24 июня и приурочен к дню Святой Троицы в том памятном году. Тем самым подчеркнуты ценности русской Православной цивилизации, ее подвиги и жертвы.
Особый интерес вызвал у меня размещенный в Интернете рассказ Валентина Бирюкова, старейшего ныне священнослужителя Новосибирской епархии. Он в составе орудийного расчета защищал Невский плацдарм, в грязи, под шрапнельным огнем, в багровой каше торфа, летящей брызгами вверх. А затем и Дорогу жизни, был ранен, и не единожды:
«Много страшного пришлось повидать. Запомнил, как при бомбежке дома летели по воздуху, как пуховые подушки. А мы молодые — нам всем жить хотелось. И вот мы, шестеро друзей из артиллерийского расчета, все крещеные, с крестиками под гимнастеркой, решили: будем жить с Богом. Молились, взывали к Господу, когда истребители немецкие зависали прямо над нами. Страх исчезал, Бог нас миловал. Никто из нас никогда не лукавил. Икон не было, но у каждого на груди крестик. И горячая молитва. И Господь спасал нас в самых страшных ситуациях».
Рассказ священника так перекликается с эпическими строками древнерусской летописи: «Истинно вам говорю: война — сестра печали, горька вода в колодцах ее, и многие из вас не вернутся под сень кровли своей. Но идите. Ибо кто, кроме вас, оградит землю эту».
