Интервью с Николаем Николаевичем Селивановским
К 70-летию Великой Победы
Выпадают такие удачи, и нам удается повстречаться с интересными людьми. Но о такой встрече и не мечталось. Мы однажды узнали, что живет и здравствует на московской земле человек, можно сказать, легендарный. С учетом того, что занимал он крупные посты и в Великую Отечественную войну, и в послевоенный период, имя его встречается то здесь, то там и в мемуарной литературе, и в художественных произведениях. Это историческая личность, и ее никак не обойдешь, когда речь идет о нашей истории. Радость наша тем более объяснима, что, занимаясь подготовкой сборника о чекистах Сталинградского сражения, нам удалось выйти на самое первое лицо — руководителя всей военной контрразведки той исторической битвы. Телефонный звонок, приглашение, и вот мы сидим в гостеприимной и уютной квартире. Наш собеседник — генерал-лейтенант в отставке Селивановский Николай Николаевич, бывший начальник Особого отдела Сталинградского фронта, впоследствии — заместитель министра государственной безопасности СССР, ныне пенсионер.
Первый вопрос наш был такой:
— Расскажите, Николай Николаевич, о Вашей службе в органах государственной безопасности, о том, какой путь Вы прошли в них до Сталинградского сражения?
— Вероятно, можно сказать, что я счастливый человек. И совсем не потому, что жизнь моя, как кому-то может показаться (все же дорос до замминистра!), была безоблачной. Как раз меня-то судьба совсем не жаловала. Но я все равно счастлив, потому что в буквальном смысле являюсь ровесником века (родился в 1901 году), и мне посчастливилось принять непосредственное участие в самых заметных событиях бурного нашего века, разделить как радости, так и беды своей страны.
Сейчас почти легендарно звучит название Московской школы красных командиров имени ВЦИК РСФСР (в 20-е годы ее называли Школой кремлевских курсантов), а ведь я в ней учился! Я был кремлевским курсантом, готовился стать артиллеристом. Но в 1922 году меня и еще 30 человек-отличников досрочно отозвали из школы и направили учиться на курсы ОГПУ, которые располагались на улице Покровке. Там в течение полугода я постигал науку контрразведчика, а по окончании курсов был направлен на Туркестанский фронт, где воевал с басмачами. Хоть и являлся оперативным работником — уполномоченным 65-го, а затем 12-го кавалерийских полков, но фактически я ничем не отличался от других командиров и солдат — в сабельные атаки ходил вместе со всеми. Честно говоря, никогда не любил отсиживаться за чьей-то спиной, этим и горжусь. Зато всегда мог людям честно смотреть в глаза. Кроме того, я очень боялся уронить звание чекиста. И так было всю жизнь: я этим званием всегда гордился и очень им дорожил.
В начале 1927 года, когда Туркестанский фронт прекратил свое существование, меня направили работать в Особый отдел Ленинградского военного округа. Долго там прослужить не удалось, хотя Ленинград мне очень понравился: уже на следующий год был я направлен учиться в Московскую высшую пограничную школу.
Должен сказать, что это было в тот период лучшее контрразведывательное учебное учреждение в стране. Преподавателями являлись виднейшие чекисты, которые участвовали в таких крупных операциях, как "Трест”, «Синдикат” и др. Например, лекции по основам контрразведки читал на моем курсе А. Х. Артузов, виднейший теоретик и практик советской контрразведки.
Когда началась война, я работал в 3-м управлении Наркомата обороны и занимал должность начальника отдела, который курировал все высшие военные учебные заведения страны. Вызвал меня к себе Мехлис, начальник Главного политуправления, вручил документы.
— Поезжай, — говорит, — к Буденному, будешь у него начальником 3-го отдела.
Это означало, что я должен был возглавить военную контрразведку Юго-Западного направления, которое возглавлял маршал С. М. Буденный. Дали мне в помощь шифровальщика. С ним на разведывательном самолете Р-5 я и прилетел под Полтаву, где располагался штаб Буденного. Там началась моя фронтовая жизнь.
Должен сказать, что была эта жизнь, особенно в первые месяцы войны, ох какой нелегкой. Сейчас тяжело и не совсем удобно об этом вспоминать, но подразделение контрразведки всего Юго-Западного направления первоначально состояло... из двух человек — из меня да шифровальщика. Мне сказали: на месте разберись, подбери себе работников... А из кого подбирать, если специалистов не было совсем? В общем, неразбериха царила несусветная. Правда, в составе Юго-Западного и Южного фронтов, которые входили в Юго-Западное направление, военная контрразведка была, я являлся прямым ее руководителем, но непосредственно мне не подчинялся почти никто. Это был, конечно, нонсенс. Вышел из положения тем, что набрал несколько человек из местных территориальных органов — они все равно эвакуировались.
Далее события разворачивались трагически. В сентябре немцы несколькими танковыми клиньями пробили нашу оборону, окружили основные силы Юго-Западного фронта. При выходе из окружения тысячи людей погибли. В том числе командующий фронтом Кирпонос, почти весь Военный совет, начальник Особого отдела фронта Михеев.
В Ахтырке, где расквартировался штаб, я сформировал из вышедших из окружения чекистов свой Особый отдел. Эти мои офицеры и вошли почти все в будущий Особый отдел Сталинградского фронта. Боевые были ребята, обстрелянные. Тогда, в Ахтырке, я представил их всех к наградам. До сих пор храню фотографию, где сидят награжденные, только что вышедшие из окружения чекисты рядом с членом Военного совета Юго-Западного направления Н. С. Хрущевым и С. К. Тимошенко — командующим направлением. Жалко только, что меня среди них нет: не мог же я сам себя к награде представить. Хотя сфотографироваться, конечно, с ними можно было, чего уж там.
Потом опять мучительный, длиною еще почти в год путь отступления: Харьков, Воронеж, Ростов-на-Дону... До самого Сталинграда. Постоянные тяжелые бои, потери боевых товарищей... Постепенно, но все же удавалось создавать условия для контрразведывательной работы в тех экстремальных условиях. Начиная с Харькова, мы стали серьезно и системно проводить оперативную работу в тылу — как своем, так и немецком, выявили нескольких вражеских агентов среди военнослужащих, выходящих к нам из окружения. Примерно тогда же занялись формированием и заброской во вражеский тыл партизанских отрядов. Кстати сказать, мне лично довелось участвовать в комплектовании, подготовке и переброске через линию фронта партизанского отряда знаменитого разведчика, Героя Советского Союза С. А. Ваупшасова. Прибыл он ко мне из Москвы с небольшой группой опытных и умелых чекистов, а отряд мы ему сформировали под Воронежем зимой 1942 года. Оттуда он и пошел по немецким тылам в Белоруссию...
С лета 1942 года началось сражение за Сталинград, и я был назначен начальником Особого отдела Сталинградского фронта.
— Дайте, пожалуйста, свою оценку роли и значения чекистских органов в Сталинградском сражении.
— В этом вопросе, как, вероятно, ни в каком другом мне трудно быть до конца беспристрастным: ведь я лично эти органы и возглавлял. И все же, если уж быть сугубо объективным, я могу сказать однозначно: чекисты внесли очень большой вклад в дело разгрома немецких войск под Сталинградом.
Во-первых, необходимо воздать должное их роли в чисто военном отношении. Я всегда стремился поставить дело так, чтобы мои подчиненные не отсиживались по штабам да по тылам, а всегда, в самой боевой обстановке находились среди воинов тех подразделений и частей, которые они курировали. Только в бою можно по-настоящему узнать человека и люди начнут уважать тебя лишь тогда, когда они убедятся, что сам ты не трус. Я столкнулся с этой человеческой особенностью еще в гражданскую, когда, будучи молодым чекистом, сам ходил в атаки на басмачей. Чекисты — живые люди. Так же, как и другие солдаты Великой Отечественной, они нередко гибли на полях сражений. Немало полегло их и под Сталинградом.
И наша совесть перед участниками того грандиозного сражения чиста.
Мы всеми силами старались хоть как-то воодушевить людей. Помните, был в Сталинграде дом, защитники которого под руководством сержанта Павлова выстояли в самое суровое время, отбили все вражеские атаки. Честь и слава этим воинам! Не все, однако, помнят, что был еще дом, тоже выстоявший во время самых ожесточенных уличных боев. Это было здание бывшей водолечебницы. В ее подвале размещался Особый отдел Сталинградского фронта. Штаб фронта, а после его перебазирования на левый берег Волги — штаб 62-й армии (командующий — Чуйков), располагались, как известно, на «высоком волжском берегу» под сорокаметровой его толщей. Мы могли бы разместиться там же и быть в безопасности. Но мы остались в городе, вместе с его защитниками жили и работали там под обстрелами и бомбежками в условиях постоянного боя. Я уверен, что это оказывало на участников Сталинградского сражения воодушевляющее воздействие, ведь люди рассматривали это так: если Особый отдел, который знает обстановку лучше, чем другие, не уходит из города, значит, обстановка эта не так уж и плоха. Мы-то, конечно, знали, что положение временами становилось критическим, но решили так: пусть погибнем вместе со всеми, но будем стоять до конца.
Несмотря на тяжелейшие условия, мы проводили большую контрразведывательную и разведывательную работу. Положение на театрах боевых действий и в тылу войск мы знали неплохо. Должен сказать, что ни одно серьезное решение штабов армий и фронта не принималось без детальных консультаций с военными контрразведчиками.
Вели мы и большую работу по внедрению своей агентуры в спецорганы противника. Со второй половины 1942 года стали активно практиковать перевербовку выявленных агентов абвера и засылку их в Полтавскую и Варшавскую абверовские разведшколы. Под различными легендами направляли туда и своих, полностью подготовленных нами разведчиков. Полученные разведданные сразу же направляли в Центр. В конечном итоге, проводимые нами оперативные мероприятия и предпринимаемые меры не позволили гитлеровской разведке получить своевременные данные о концентрации советским командованием крупной военной группировки под Сталинградом и подготовке ее к наступлению.
Нередко приходилось вмешиваться в кадровые вопросы. Делали это мы не по своей, как говорится, воле, а так требовала боевая обстановка. При назначении кого-либо на руководящие должности командование фронтом обычно согласовывало кандидатуры с нами, особистами — мы ведь действительно знали людей хорошо. Так было, например, с назначением генерала А. В. Горбатова на должность командующим армией. Вызвал меня к себе член Военного Совета фронта Н. С. Хрущев, поинтересовался:
— Какое твое мнение о Горбатове?
А тот был у нас командиром дивизии, смелый человек, старый военный, воевал грамотно. Я так и ответил: знаю только с хорошей стороны.
— Но ведь он же сидел? — задает мне каверзный вопрос Хрущев.
— Если выпущен и ему доверена дивизия, значит, ничего за ним нет, — ответил я, — а воюет он хорошо, всем бы так воевать.
— Ладно, сомнения мои ты развеял, — удовлетворенно мотнул головой Хрущев. — Будем назначать Горбатова командующим армией.
Или вот еще характерный случай. 25 июля 1942 года после снятия Тимошенко с должности командующего Сталинградским фронтом на эту должность был назначен В. Н. Гордов. Я воспринял это назначение как крупную кадровую ошибку, так как знал Гордова, как человека грубого, не пользующегося авторитетом среди участников битвы за Сталинград, в военном отношении не очень искушенного. Естественно, у нас имелись все подтверждающие это материалы.
Все это я изложил в телеграмме, которую направил лично И. В. Сталину, а копию — Л. П. Берии. Что тут началось! Меня вызвали в Москву, и Берия долго меня ругал, заявляя при этом, что я сую нос, куда не следует, что назначение командующих фронтами — это прерогатива Верховного командования, а не меня — особиста. Потом по указанию Сталина на Сталинградский фронт приезжал В. С. Абакумов и проверял, насколько я прав в своих доводах. Честно говоря, я сильно рисковал и, будь что не так, не сносить бы мне головы... Но данные мои, видно, подтвердились, и вскоре Гордов под благовидным предлогом от командования фронтом был отстранен.
Говоря о вкладе военных чекистов в нашу победу над фашистами, не могу с горечью не заметить, что вклад этот в силу мало понятных для меня причин в мемуарной литературе искусственно замалчивается. Взять того же Н. С. Хрущева. В боевой обстановке он не уставал отмечать славные дела и роль чекистов, а в его нашумевших мемуарах об этой роли — ни слова. Бывший командующий 62-й армией В. И. Чуйков в 1949 году позвонил мне по ВЧ из Берлина (он был тогда главнокомандующим Группой войск в Германии):
— Николай Николаевич, я книгу воспоминаний пишу о Сталинградском сражении. Хочу твоих ребят-чекистов и тебя упомянуть добрыми словами. Не будешь возражать?
— О ребятах, — говорю, — пожалуйста, буду очень рад. А обо мне не надо.
Прочитал я его книгу в середине 50-х, о чекистах не сказано ни слова. Даже не назван в своей должности и лишь мельком упомянут Витков, начальник Особого отдела 62-й армии. А ведь с ним-то Чуйков состоял не то что в приятельских, а просто в дружеских отношениях.
Все это выглядит не вполне порядочно.
— Нельзя ли привести примеры верности долгу, стойкости и мужества чекистов, проявления ими лучших человеческих качеств?
— С удовольствием это сделаю. Среди моих подчиненных были, например, люди, которых я с радостью представил бы к званию Героя Советского Союза. Таких, например, как Белоусова, Васильченко, Чуракову. Они проявили себя как бесстрашные, мужественные люди, очень квалифицированные оперативные работники. Примеры истинного бесстрашия показывали и представители высшего нашего руководства. Когда на Сталинградском фронте находился В. С. Абакумов, он активно практиковал посещение боевых порядков.
Например, однажды в беседе с командующим стрелковым корпусом Тапасчишиным неожиданно выяснилось, что тот намерен атаковать железнодорожную станцию, чтобы отбить ее у немцев. Со стороны станции раздавались взрывы, над ней летали немецкие самолеты.
— Если станция занята немцами, то почему ее бомбят немецкие самолеты? — спросил Абакумов Тапасчишина, пока солдаты готовились идти в атаку. Не получив вразумительного ответа, Абакумов сел в машину и сказал:
— Еду в район станции. Если там немцы, и я вступлю с ними в бой, то приказываю открыть по моей машине артиллерийский огонь: мне нельзя попадать в плен.
Мне ничего не оставалось делать, как сесть в машину к Абакумову. И на очень большой скорости (чтобы противник не мог вести по нам прицельный огонь), мы поехали к станции. Честно говоря, я прожил при этом не самые лучшие минуты в своей жизни, но что было делать? Не мог же я отправить прямо в лапы немцам своего руководителя. Лучше уж было погибнуть вместе, потому что, если бы с ним что-нибудь случилось, с меня бы потом три шкуры спустили. Кроме того, не хотелось перед бойцами ударять в грязь лицом.
Нам очень повезло: на станции немцев не оказалось. Кое-как вернулись из-под бомбежки назад. Абакумов крепко поругал руководство корпуса, и я считаю, за дело: зачем зря подставлять под бомбы бойцов? Надо было просто провести разведку, вот и все. Чтобы это понять и принять правильное решение, не нужно было быть большим стратегом.
Помню еще случай, когда мне пришлось ходить с бойцами в атаку. Сейчас, когда вспоминаю, улыбаюсь, а в тот момент было не до смеха.
Перед нашим наступлением поздней осенью 42-го приехал я как-то в Особый отдел одной из дивизий. Ищу начальника. Его нет, говорят, он находится у командира дивизии. Я туда. Но там нет ни комдива, ни моего подчиненного особиста. Дежурный докладывает: они отбыли в такой-то полк. Но и там никого не оказалось. Все руководство, в том числе и мои ребята, ушли в расположение такого-то батальона. Прибыл я туда и увидел такую картину. Командир дивизии жутко ругает комбата за то, что тот не может взять высоту, которая находилась как раз в зоне действий его подразделения, и это мешает выпрямлению рубежей дивизии перед наступлением. А комбат, видно опытный, обстрелянный и решительный человек, держится твердо и отвечает, что он не может наступать, так как не хочет губить остатки своего батальона, что у него всего-то осталось человек двадцать пять.
— Ах так, — кричит в запале командир дивизии, — тогда мы прямо сейчас пойдем в атаку, и я сам поведу батальон!
И что бы вы думали? Он, действительно, рассредоточивает людей, готовит их к атаке. С ним вызвались идти и мои особисты. Я препятствовать не стал, но куда мне-то самому было деваться в такой ситуации? Сесть в машину и уехать? Это было бы великим позором не только для меня лично как генерала и начальника Особого отдела фронта, но и как представителя военной контрразведки.
И мне пришлось идти в атаку на высоту вместе со всеми. Более того, я вынужден был ее возглавить как самый старший по званию и по должности.
Встали мы, группа офицеров, из траншей во весь рост, я закричал: «Вперед, за Родину, за Сталина!» и все побежали по снегу на высоту, за нами — солдаты. Бежать было ужасно тяжело: я в полушубке, в валенках, одет тепло — не собирался ведь в атаку ходить. Помню, бежал, и без остановки палил из автомата. Рядом падали убитые и раненые. Потом была рукопашная... Когда высоту уже взяли, мы вбежали в какую-то деревеньку, я заскочил в дом и у порога свалился без сознания. Трудное это дело — ходить в атаку, когда тебе уже за сорок, да без привычки. Выручила, наверно, память: в гражданскую не раз приходилось хаживать в штыковые атаки на пулеметы...
Потом мое начальство меня ругало и спрашивало, мол, мне, наверно, заняться больше нечем, если уж я в атаки с солдатами стал бегать?
Теперь, на старости лет, не хочу кривить душой и скажу, как считаю: воины-чекисты в период Сталинградского сражения проявили себя более достойно и честно по отношению к защитникам города, чем некоторые представители военного командования.
Взять хотя бы того же Ф. И. Голикова, заместителя командующего фронтом. Н. С. Хрущев в своих воспоминаниях рассказывает, как генерал Голиков в буквальном смысле слезно умолял разрешить ему перебраться из города на другой, безопасный берег Волги. И он все-таки покинул нас. Помню, мы с Белоусовым стояли на берегу Волги, а люди Голикова складывали его хозяйство в лодки. Он сам тоже садился в катер и уезжал... Белоусов затем рассказывал мне, что на моем лице в тот момент отражалось явное желание расстрелять Голикова как дезертира. Не стану отрицать его наблюдения...
Сам Никита Сергеевич тоже, как я считаю, слишком рано без особой на то необходимости переехал Волгу вместе со штабом.
Он доложил в Москву, что немцы просто одолевают штаб, поэтому надо срочно перебазироваться. Я специально вслед за этим послал на автомобиле одного из офицеров проверить, насколько же реально «одолевали» немцы штаб? Оказалось, что в радиусе как минимум километров пятидесяти их и в помине еще не было. Безусловно, я доложил об этой ситуации своему прямому руководителю Абакумову. Тот, естественно, Сталину. А Сталин дал хорошую взбучку Хрущеву. Никита Сергеевич долго потом на меня обижался... Но все равно, считаю, что был я прав: нельзя крупному руководителю проявлять малодушие. Люди ведь все видят, и их боевой дух отнюдь не становился выше от такого поведения высшего руководства.
Что касается проявлений чекистами лучших человеческих качеств, то их было достаточно. Конечно, тяжелая война — это не время для сантиментов. Мы были вынуждены быть порой суровыми. Но разве нельзя, допустим, отнести к проявлениям высокого гуманизма то, что начальник Особого отдела 62-й армии Битков подобрал потерявшего родителей мальчонку, выходил его, сделал своим приемным сыном?
Помню, когда однажды, в самое тяжелое для Сталинграда время заболел командующий 64-й армией М. С. Шумилов, я пришел к нему. Он с трудом открыл глаза, чуть приподнялся, увидел начальника Особого отдела и забеспокоился:
— Что-то случилось?
— Да нет, — говорю, — пришел навестить вас, Михаил Степанович, пожелать выздоровления.
И так его растрогал мой, казалось бы, совсем обычный человеческий поступок! Он даже прослезился и прошептал: «Надо же, такая тяжелая обстановка, и вы нашли для меня время...»
— Но ведь были, вероятно, в работе военных контрразведчиков и промахи, и просчеты?
— Не обошлось, конечно, и без них, чего уж там. Например, вспоминая теперь нашу работу, с сожалением отмечаю, что в борьбе с противником не всегда отдавали мы должное проведению по-настоящему чекистских, оперативных мероприятий, использованию тонких методов. Да, нам удалось, как я уже отмечал, наладить агентурную работу как на передовой, так и за линией фронта, и в нашем тылу, но вот крупных мероприятий по дезинформации противника мы почти не проводили. Лучшим средством для этого было бы завязывание с абвером радиоигр. Но до такой степени оперативного искусства мы тогда еще не доросли. Хотя, безусловно, могли этим заниматься, ведь нами было захвачено большое количество вражеских лазутчиков. Многие были с исправными рациями... Это наш просчет.
В разговоре с вами я отметил факты малодушия у представителей командования фронтом и армиями. Довольно неприятно об этом вспоминать, но такие факты, хотя и очень редко, встречались и у моих подчиненных. Например, в самый ожесточенный момент битвы за город бросил одну из армий начальник ее Особого отдела и удрал вместе со своим отделом на левый берег Волги. Этот случай я и сейчас расцениваю как дезертирство. Признаюсь честно, что, будь моя воля, я бы поступил с ним, как это положено по законам военного времени.
О случившемся я доложил телеграммой Абакумову, и тот отстранил труса-руководителя от занимаемой должности. Потом этот дезертир мне отомстил одним из приемов, которыми пользуются такого рода низкие люди. Когда в 1951 году я был вместе с Абакумовым и другими генералами по незаслуженным обвинениям заключен в Лефортовскую тюрьму, он активно строчил на меня всякие доносы. Что поделаешь, подлецы встречались и среди военных чекистов.
С сожалением вспоминаю также, что не всегда удавалось отстоять людей, которые были жертвами чьих-то интриг.
Вот, например, такой случай. Приехали однажды на Сталинградский фронт Г. М. Маленков и Г. К. Жуков. Ночью у меня раздается звонок. У телефона — сотрудник их охраны, просит меня зайти. Прихожу в указанную землянку. Оба они лежат на походных кроватях — раскладушках, — и Маленков, и Жуков. Один слева от двери, другой — справа.
Никто из них меня даже не поприветствовал, как говорится, не сказал ни «здравствуйте», ни «до свидания». Жуков лежит, читает что-то, на меня — ноль внимания. А Маленков, не поднимаясь с постели, спрашивает:
— У нас к вам только один вопрос. Что вы можете сказать о работниках штаба фронта?
Я ответил, что по моей линии претензий к офицерам штаба нет, что все они проверенные и надежные люди.
— Можете идти, — сказал мне после этого Маленков.
Странный это был разговор, и я тогда ничего не понял. Тем более что был обескуражен подчеркнуто пренебрежительным к себе отношением. Мне казалось, и кажется теперь, что, будучи далеко не последним лицом на фронте и вообще боевым генералом, я такого отношения к себе не заслужил. Думаю, что это было проявление самого обычного хамства.
А той ночью был арестован и увезен в Москву один из офицеров штаба фронта. Я потом говорил с Абакумовым, спрашивал, за что же был арестован офицер? Абакумов ответил, что это указание идет сверху и обсуждению не подлежит. Сотрудник штаба затем года два сидел в тюрьме и, в конце концов, был отпущен, так как в отношении него, действительно, не было никаких материалов. Ясно, что он пал жертвой чьей-то грязной интриги.
— Было бы интересно узнать, каково Ваше отношение к приказу Наркома обороны СССР № 227 от 28 июля 1942 года?
— Этот известный сталинский приказ, в обиходе называвшийся «Ни шагу назад!», оказал огромное воздействие на ход военных действий, поэтому ваш интерес к нему вполне оправдан.
Лично я испытываю к нему двойственное отношение.
С одной стороны, он как бы подставил под удар военных контрразведчиков. Потому что именно особисты полностью возглавили деятельность заградительных отрядов, направленных в тыл действующих армий и боровшихся против паникеров, дезертиров, изменников и вражеских шпионов. Особый отдел поэтому приобрел как бы карательные функции, вследствие чего многие бойцы, не знавшие сущности работы военной контрразведки, стали побаиваться Особых отделов, считать их сугубо репрессивными органами. То есть с выходом приказа № 227 отношение к нам в войсках сильно изменилось.
С другой стороны, полностью признавая довольно жестокий характер сущности этого приказа, нельзя не отметить, что он сыграл серьезнейшую стабилизирующую роль в нормализации боевой обстановки на нашем фронте. Практически полностью прекратились случаи массового бегства солдат в тыл с передовой. Трудно не согласиться с тем, что в тяжелейших условиях Сталинградской битвы это было крайне важно.
Приказ сдержал смятение даже в сфере высшего руководства. В. И. Чуйков уже после войны мне сам рассказывал, как он в тяжелейшую минуту битвы за Сталинград однажды сам дрогнул и вместе со своим штабом хотел было перебраться на другой, безопасный берег Волги.
— Уже сели мы в лодку, — вспоминал Чуйков, — собрались отплывать, но в последнее мгновение я передумал. Я просто представил, что потом сделает со мной Селивановский в соответствии с приказом № 227?
Исходя из всего этого, я считаю, что такой приказ был необходим. Он был вынужденной и суровой, но правильной мерой.
— Николай Николаевич, что бы Вы пожелали сегодняшним и завтрашним чекистам?
— Что может пожелать старый солдат молодым воинам? Конечно же, самой святой любви и верности нашей Родине! Сейчас она попала в беду, в сердцах и душах многих людей царит смятение. Думаю, что корень зла заключается в том, что мы в одночасье позабыли и позабросили идеалы, за которые умирали миллионы наших сограждан на полях Гражданской и Отечественной войн. Идеалы — это ведь стержень человеческого духа, а его-то у многих теперь и нет. Поэтому чекисты, как представители лучшей части нашего народа, должны делать все, чтобы вернуть эти идеалы. И тогда снова вернутся на нашу землю мир, спокойствие и вера в завтрашний день!
Подготовил Павел Кренев
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Беседы с Николаем Николаевичем Селивановским состоялись в октябре 1990 года, почти накануне его девяностолетия. Потом было и участие в его юбилее...
Большое участие в подготовке встреч с этим славным человеком принял генерал-майор в отставке, бывший начальник Управления КГБ СССР по Иркутской области Виктор Иванович Демидов. Именно он разыскал в Москве Н. Н. Селивановского, вместе с автором этого материала он присутствовал на всех встречах с ним, принимал активнейшее участие в беседах, записях этих бесед. В. И. Демидов — полноценный соавтор всей работы.
К великому сожалению, их обоих уже нет рядом с нами. Выразим глубочайшее уважение тому и другому.
