После прихода к власти в России в конце 1825 г. Николая I британскому правительству необходимо было выработать основы политики по отношению к новому императору. Сделать это оказалось непросто. С одной стороны, Лондон был заинтересован в сохранении дружественных отношений с Петербургом — одним из главных стражей венской системы международных отношений, установленной в Европе после поражения Наполеона. Английские купцы, торговавшие с Россией, и промышленники, использовавшие привозное сырье, тем более не хотели потерять выгодные связи. С другой стороны, британские власти очень опасались того, что император, в отличие от своего знаменитого брата Александра I, окажет действенную поддержку грекам, с 1821 г. боровшимся против турок. И.С. Звавич отмечал: «Слухи о русско-турецкой войне беспрерывно встречаются в английской печати первой половины 1826 г.; на эти слухи биржа реагировала одновременными колебаниями русских и греческих ценных бумаг». Ослабление Османской империи никак не входило в планы лондонского кабинета, поскольку угрожало европейскому «балансу сил» и британским экономическим интересам в данном регионе, а, кроме того, могло нарушить пути коммуникаций с английскими владениями в Индии. Для того, чтобы держать Николая I под контролем, его сначала постарались связать международными дипломатическими обязательствами. В 1827 г. в английской столице была принята совместная конвенция Англии, Франции и России, побуждающая Османскую империю как можно скорее примириться с греками. Примирения не произошло и тогда 20 октября (н.ст.) 1827 г. объединенный англо-франко-русский флот под общим командованием английского вице-адмирала Эдварда Кодрингтона нанес поражение в Наваринской бухте турецко-египетскому флоту. Но после этого союзники не предприняли никаких совместных операций, надеясь на постепенное восстановление status quo. Султан Махмуд II расценил такое положение как слабость своих противников, отказался соблюдать договоренности с Россией, выдворил всех русских подданных из своих владений и закрыл для русских судов пролив Босфор. В ответ на это Россия в 1828 г. объявила Османской империи войну, которая в следующем году завершилась крайне выгодным для Петербурга Адрианопольским миром. Тревожные предчувствия заставили англичан усилить разведывательную работу в России еще в преддверии русско-турецкой войны.
Неопубликованные документы Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА) и Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ) рассказывают о британцах, которые вели работу по сбору информации о внутреннем положении в России в 1826–1827 гг. Их деятельность осуществлялась разными путями и с разной степенью эффективности. Иногда русские власти принимали за шпионов обычных туристов, недовольных порядками в чужой для них стране. Иногда английские разведчики маскировались под простых путешественников. Эти сведения дополняют документы Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ), которые, возможно, рассказывают о секретном канале связи между британцами, находившимися в России, и их заграничными корреспондентами. В любом случае, новые архивные источники свидетельствуют: в Лондоне хотели знать об оборонительном потенциале и ресурсах России гораздо больше, нежели это могли позволить в Петербурге. Британские власти использовали для ведения разведывательной работы англичан, которые уже давно жили в России и обзавелись здесь многочисленными знакомствами, например, подпоручика на половинном жалованье Томаса Лаутона (половинное жалованье (half-pay) в целях экономии государственных средств получали офицеры британской армии и флота, имевшие освобождение от служебных обязанностей в периоды прекращения военных действий).
Как сказано в «Справке...», подготовленной дежурным генералом Главного штаба Е.И.В. генерал-адъютантом А.Н. Потаповым, британец «...прибыл в С. Петербург в 1823 году с намерением видеть дядю своего, здешнего винопродавца Гордона, и заняться преподаванием Английского языка; в том же году отправился в Астрахань будто бы для обозрения сего города, но в Казани занемог и остался там в звании учителя у отставного порутчика (так в тексте – А.О.) Козливцова (далее в документе он назван Кисловцовым), оттуда возвратился в С. Петербург... 23 Августа 1825 г. По сему о поездке Лаутона в 1823 году в Астрахань требованы сведения от Казанского и Астраханского Комендантов...». Правда, поступившие сведения сильно отличались друг от друга. Казанский комендант донес о том, что Лаутон, будучи «...приглашен находившимся в С. Петербурге Посольством Персидским ехать в Персию для устройства тамошней Артиллерии, отправился с чиновником посольства водою в Астрахань, на пути познакомился с женщиною [из] Гарема Посланника, высажен на берег в Ярославской Губернии, где, по незнанию Российского языка, взят крестьянами и представлен в Город Ярославль, откуда отправлен в Казань во след за персиянами; в Казани остался и проживал в доме г. Кисловцова учителем; поведения не весьма хорошего, имеет беспокойный нрав и не воздержан в употреблении напитков». Астраханский комендант сообщал: Лаутон «...из Нижнего Новгорода отправлен [персидским поверенным в делах] Мирзою Салепом с обозом водою в Астрахань, но... занимаясь во время пути съемкою (т.е. зарисовкой – А.О.) по Волге лежащих городов, поссорился с прикащиком (так в тексте – А.О.), не хотевшим для сих занятий его останавливаться и высажен, не доезжая Казани, на берег. К сему Комендант присовокупляет, что Лаутон в Астрахани не был, но что находящихся там членов Шотландского Библейского Общества* просил о пособии, от коих и послано ему 100 рублей».
*Общество шотландских миссионеров было учреждено в Астрахани в 1815 г. с разрешения министра внутренних дел. Их главной целью являлось печатание книг Священного Писания на татарском и персидском языках, распространение Библии среди местных мусульман и проповедование им Евангелия. Подробнее об этом см.: Зайцев И.В. Западное христианство на восточном рубеже Российской империи.
Изложив полученные сведения, Потапов завершал «Справку...» словами о том, что за Лаутоном в Петербурге (а по выезде его в Москву в апреле 1826 г., и в этой столице) был установлен секретный полицейский надзор. Почему же пьяницу и бабника Лаутона не выслали тогда же за границу? Возможно, за него ходатайствовал британский посол П.К.С. Смит виконт Стрэнгфорд, которому офицер написал личное письмо. Копию и перевод перехваченного письма по приказу Николая I начальник Главного штаба генерал-лейтенант И.И. Дибич передал управляющему Министерством иностранных дел гр. К.В. Нессельроде. Лаутону позволили беспрепятственно уехать в Москву и, видимо, ослабили надзор за ним. Это свидетельствует о нежелании императора в трудный для него начальный период правления даже по частным поводам (повод выглядит не таким уж частным, если вспомнить, что, согласно сообщению астраханского коменданта, Лаутон снимал планы волжских городов) портить отношения с основным союзником и партнером – Великобританией.
Но, в то же время, император поставил перед Главным штабом следующую проблему: ужесточать ли контроль за подданными европейских государств, прежде всего, Англии и Франции, или не делать этого, чтобы не вызвать в Лондоне и Париже ощущения неуверенности российских властей в своих силах, тем более, что было хорошо известно, кто именно из сотрудников посольств собирает разведывательную информацию. В записке Главного штаба о французском подданном Л.-В. Дюбаре (Dubart), уехавшем из Москвы без паспорта, и Лаутоне говорилось: «Не полезно ли бы было разведать, какие причины побуждают к отъезду подобного иностранца (Лаутона – А.О.) или всякого другого, тем более, что он находится под надзором полиции; достаточно ли бы было, или нет, спрашивать по сему предмету каждого отъезжающего при его отправлении, и не нужно ли бы было постановить правилом, чтоб высший надзор был бы вовремя и в точности извещен о имени отъезжающего, его звании и о причинах его отъезда. Вследствие сего, должно ли распорядиться по всей строгости смысла, или половинными мерами. Нужно ли так распорядиться, например: в рассуждении Англичанина, который сопровождает в Киев в качестве человека доверенного и для сотоварищества Графа Олизара (Comte Olyzar)*, который выедет отсюда на сей неделе. Ни малейшего нет сомнения, что Ешенбах (Eschenbach) от Английской Миссии, а Валлад (Vallade) от Французской, бдительно надзирают, чтоб быть в известности о всех происшествиях, слухах и делах, также и о разговорах, бывающих во всех обществах. Валлад, например, сказывал, что он знает о существовании высшего надзора, и по некоторым его речам заметно, что он склонен оному служить».
*Скорее всего, имеется в виду гр. Густав Олизар – польский поэт, публицист, мемуарист, общественный деятель. Не исключено также, что здесь упоминается его старший брат – гр. Нарцисс (Наркиз) Олизар, политик, мемуарист, публицист, талантливый художник-пейзажист. Они оба были активными деятелями польского национально-освободительного движения.
Контроль за иностранцами, переданный в ведение III-го Отделения Собственной Е.И.В. Канцелярии (т.е. дело пока ограничилось, в духе всех административных реформ начала правления Николая I, централизацией), тогда не был серьезно ужесточен. Российские власти, видимо, надеялись перевербовать кого-то из разведчиков западных держав и через них получать необходимую информацию, если именно так можно понять слова о готовности Баллада служить петербургскому «высшему надзору». Лаутон вновь попал в сферу внимания тайной полиции в марте 1827 г., когда начальник 2-го (Московского) жандармского округа генерал-лейтенант А.А. Волков в одном из отчетов о московских происшествиях и слухах, регулярно направляемых им главному начальнику III-го Отделения генерал-лейтенанту А.Х. Бенкендорфу, спрашивал своего шефа: «Не известны ли Ваше Превосходительство об Агличанине (так в тексте – А.О.) Лаутоне (Lawton), которой прибыл сюда в Москву еще во время пребывания герцога Девонширского*, и после отъезда его остался здесь. Для Москвы, чтоб быть у всех принятым, довольно быть иностранцем, а потому он во всех наших домах принят хорошо, и я везде встречаюсь с ним. Он, сказывают, сын Аглинского пивовара, что, впрочем, и не могло бы унижать его, но сей Британец, сколько можно было заметить, будучи без состояния и нуждаясь в деньгах, главнейшею промышленностию имеет карточную игру, а образ поступков его и самого обращения не показывает в нем отличной благовоспитанности. Живет он в доме г. Жоли, и теснится в комнатах у нанимающей женщины, а перед тем переменил уже несколько квартир».
*У.Дж.С. Кавендиш герцог Девонширский был официально направлен королем Георгом IV в Москву для участия в церемонии коронации Николая I в 1826 г. Его резиденция находилась во дворце предпринимателя и мецената И.Р. Баташева на Таганском холме (Яузская ул.). 25 декабря 1827 г. герцога Девонширского наградили высшим российским орденом Св. Андрея Первозванного.
Бенкендорф запросил Нессельроде о том, «...не имеются ли в Министерстве Иностранных Дел какие сведения о сем иностранце...». Нессельроде через неделю ответил: «По первым сведениям, собранным мною о сем иностранце, я должен заключать, что он не заслуживает доброго о себе мнения, ибо и некоторые из соотечественников его отзываются о нем не совсем с хорошей стороны». Он обещал сообщить Бенкендорфу «...в непродолжительном времени о последствии дальнейших осведомлений о Лаутоне...». Но, к сожалению, найденные архивные документы не дают информации о том, чем закончилось дело Лаутона. В августе того же 1827 г. Потапов передал Бенкендорфу перлюстрированное московскими жандармами письмо шотландца Алана (Алена) Стивенсона к Джеймсу Борисайду (Борнсайду?) в Эдинбург, уведомив, что «...по Высочайшему повелению сообщено... Московскому Военному Генерал Губернатору (кн. Д.В. Голицыну – А.О.), дабы он имел должный надзор за Стивенсоном и за Олифантом, и известил бы, чем они в Москве занимаются и с которого времени там находятся».
По собранным полицией сведениям британский подданный Чарлз (Карл) Олифант приехал в Москву 8 июля, а Стивенсон – 14 июля 1827 г. Последний уже 19 июля уехал из Москвы в Петербург, но перед отъездом имел неосторожность отправить по почте письмо, которое и стало поводом для установления за ними секретного надзора. Надо сказать, что это письмо любопытно само по себе для характеристики отношения британцев к некоторым особенностям русской жизни, а также для того, что именно могло вызвать опасения властей, когда не прошло еще и двух лет после подавления восстания декабристов. Стивенсон писал: «...я избрал Москву пределом моего путешествия, ибо теперь помышляю только о том, чтобы скорее возвратиться в Шотландию. Мне наскучил Российский Деспотизм. Вы не можете себе представить совершеннее лекарства против безрассудного Торизма, как посещение сего Государства, где вы в точном смысле арестант на цепи, которая, хотя и имеет некоторую длину, однако, не менее того отяготительна для Великобританца». Впрочем, деспотизм этот заключался для Стивенсона в корыстолюбии чиновников, один из которых ради получения взятки хотел подвергнуть его аресту в Гельсингфорсе, утверждая, что турист снимал план крепости, но по приказу коменданта вынужден был отказаться от своего намерения. Насмешку шотландца вызвал суеверный обычай русских вешать иконы с закопченными изображениями святых над дверями чуланов, служащих уборными. «Впрочем, – говорилось в завершение письма, – я весьма доволен своею поездкою, и не сожалею, что видел Москву, где сошелся с одним из вашего общества Карлом Олифантом; я с ним подружился, и он показался мне человеком весьма странным по его непостоянному характеру».
Видимо, слова о каком-то обществе, в котором состоял Олифант, и вызвали подозрения жандармов. Оба британца находились под надзором до самого их отъезда из России. Стивенсон 9 августа отбыл на корабле из Кронштадта. Олифант направился в Варшаву, собираясь оттуда через Германию и Францию вернуться в Англию. Вслед за ним полетела просьба Бенкендорфа о продолжении слежки, обращенная к наместнику Царства Польского вел. кн. Константину Павловичу. Ответ пришел в Петербург через две недели. В документе на именном бланке цесаревича, подписанном «генерал-инспектор всей кавалерии Витт [?]», с оттенком недовольства сообщалось: «...по заведенному мною порядку всегда учреждается Секретный бдительный надзор над подобными иностранцами, здесь проезжающими, каковой был учрежден и над Олифантом с самого дня его прибытия сюда 23-го минувшего Августа и по оному оказалось до сего времени только то, что он, остановясь в Виленском трактире, имеет знакомство с Графом Генрихом Лубинским*, Фабрикантом Портера Англичанином Галле, банкиром Френкелем**, здешним Английским Купцом Эвансом*** и у них бывает в домах; а Граф Лубинский неоднократно приезжал к нему и вместе ездили прогуливаться; а также с Англичанином Галле был он в деревне Беневице Помещика Вильгельма; сверх того, бывает у стоящего в одном с ним Трактире приезжего из Москвы в одно время Английского Купца Валкдена, приведшего сюда из России лошадей для продажи, и у Английского же Дворянина Бомонти****. А затем не оставлено будет иметь и дальнейшее над ним наблюдение, в протчем по сие время ничего за ним не замечено подозрительного». 10 сентября 1827 г. Олифант уехал из Варшавы в Вену. В последнем донесении о нем говорилось: «... особенного же ничего за ним не замечено, кроме того, что он много писал, но бумаг его ни каким образом не можно было достать».
*Гр. Генрих (Генрик) Лубинский - представитель графского рода Лубинских, принадлежащего к польским дворянам герба Помян. Род ведет начало от Феликса Лубинского, Старосты Накельского, который был возведен в графское достоинство прусским королем ФридрихомВильгельмом III (1797-1840) и пожалован грамотой 1798 г., изменившей фамильный герб. Известно, что Лубинский в 1820-1821 гг. был почетным членом киевской масонской ложи «Соединенных славян» (Les slaves reunis).
**Основатель и владелец банкирского дома «С.А. Френкель» в Варшаве Самуил-Леопольд-Антон Френкель (1773-?). Он был одним из учредителей Главного общества российских железных дорог, пайщиком банкирского дома «Жадимеровский, Баймаков и К0» в Петербурге и других предприятий.
***Британский фабрикант T.M. Ивэнс (Evans), владевший в Варшаве литейным заводом.
****Молодой респектабельный англичанин (полковник британского ополчения) Вентворт Бомон (Бомонт, Бомонд, Beaumont) попал в поле зрения русских властей еще 10 лет назад. Представитель Александра I в Царстве Польском сенатор Н.Н. Новосильцев в феврале 1817 г. писал Литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову из Варшавы: «Необыкновенная для путешественника его деятельность, пронырство и тесные связи, которые он завел с домами, на нашем щету (так в тексте – А.О.) не самыми расположенными к Правительству, возродили в нас подозрение. По воле Его Императорского Высочества Цесаревича он находился здесь под присмотром Секретной Полиции. Наблюдении (так в тексте – А.О.) сии утвердили нас еще более в том мнении, что г. Бомонт не простой путешественник, имеет более в виду занятие политическими интригами, нежели любопытство». Впрочем, император не дал разрешения на какие-либо «насильственные меры» в отношении Бомона, хотя и согласился на установление (после прибытия англичанина в Петербург) тайного надзора за ним. В дальнейшем, по ходатайству британского посла в России У. Шоу лорда Каткарта, Бомону позволили осмотреть Шлиссельбургскую крепость (главную политическую тюрьму империи) и совершить путешествие по части страны (Москва – Черкасск – Тифлис – Крым –Одесса – Киев – Варшава).
В случаях с Лаутоном и Стивенсоном подозрения жандармов остались лишь подозрениями. Но по отношению к Олифанту они не ошиблись в своих предположениях. Американо-канадский историк Алексис (кн. А.С.) Трубецкой сообщает о том, что этот «предприимчивый авантюрист» в 1830-х гг. сумел пробраться в Севастополь и «...умудрился собрать сведения о его оборонительных возможностях». После возвращения домой он опубликовал книгу о своих путешествиях, уделив особое внимание Севастополю. Здесь говорилось: в случае начала войны город легче всего будет взять, высадив десант южнее, в одной из шести подходящих бухт между Севастополем и Херсонским мысом. Взяв и разграбив город, можно сжечь и флот. Перед началом Крымской войны 1853-1856 гг. разработчики ее планов в британском военном ведомстве обратили внимание на эти соображения Олифанта. Накануне отплытия из Англии лорд Раглан* встречался с Олифантом и по результатам их беседы пришел к выводу, что нападать на Севастополь следует с юга». Как известно, в 1854 г. союзники (англичане и французы) избрали другой план нападения – не с юга, а с севера, высадившись у Евпатории. Это, вкупе с героическими действиями защитников города, возможно, и привело к тому, что осада Севастополя затянулась почти на год.
*Ф.Дж.Г. Сомерсет барон Раглан – британский генерал-фельдмаршал (с 5 ноября [н.ст.] 1854 г.). В феврале 1854 г. Раглан принял начальство над английскими войсками, посланными против России, сохранив его до самой смерти. Умер под Севастополем от холеры 28 июня (н.ст.) 1855 г.
Обратим внимание на то, что важным каналом получения информации для российских властей была перлюстрация переписки, особенно переписки иностранцев. При каждом почтовом отделении существовали «черные кабинеты». Поднадзорные знали об этом, поэтому искали новые способы тайной отправки корреспонденции за границу. В 1829 г. разгорелся скандал вокруг английского парохода «Георг IV», принадлежащего британскому подданному Жолифу. Как сообщал главноначальствующий над Почтовым департаментом кн. А.Н. Голицын (бывший министр народного просвещения и «доверенное лицо» Александра I) вице-канцлеру Нессельроде, капитан корабля Питер Блак «...осмелился провезти потаенно из Санкт-Петербурга 18 писем, чему последовали и некоторые пассажиры, провезя равномерно письма потаенным образом». Поскольку «...Капитан Блак потаенным провозом писем нарушил правила, постановленные в Высочайше утвержденной 3-го Июня 1827 года записке г. Министра Финансов ...», Голицын предлагал «...объявить ему (Блаку – А.О.), что если он сего не прекратит, то приезд в Россию во все будет ему запрещен». Нессельроде известил о происшествии британского посла сэра Уильяма А'Корта барона Хейтсбери (Гейтесбюри). «На сие Лорд Гейтесбюри отозвался, что он никоим образом не может употребить посредства своего в сем деле, ибо оное вовсе не касается до Правительства Великобританского, и для сего последнего есть совершенно частное; а при том и Капитан Блак не состоит в действительной Аглинской службе. Находя такой отзыв совершенно основательным, я полагаю, что за сим Почтовому Начальству не остается другого, как объявить прямо Капитану Блаку, что, ежели он не будет соблюдать в точности заключенных с ним условий, то пароход его лишится права пользоваться предоставленными ему у нас выгодами, и что как сам Блак, так и пассажиры, которые будут потаенно провозить письма, подвергнутся положенному почтовыми уложениями взысканию», – писал вице-канцлер.
Шпиономания иногда порождала курьезные случаи, подрывавшие «европейский» имидж русского правительства. Так, в ноябре 1827 г. по приказу императора за границу выслали английского путешественника дворянина Ричарда Сандерсона, который обратил на себя внимание властей странным поведением. Во время двухмесячного пребывания в Оренбурге, он, в основном, находился в своей комнате, которую приказывал запирать снаружи и сам запирался изнутри, закрывая занавесками окна. «...Находясь, таким образом, один, как замечено полициею, [Сандерсон] занимается всегда письмом и чертежом каких-то планов. Все сие и подобные поступки Сандерсона дают повод подозревать, не занимается ли он снятием границ Российского Государства и собранием таких сведений в отношении оного, которые Иностранцам не должны быть известны...», – докладывал Николаю I оренбургский военный губернатор генерал от инфантерии П.К. Эссен.
За Сандерсоном была установлена тайная слежка, но она не дала никаких доказательств его шпионской деятельности. Рижский военный губернатор маркиз Ф.О. Паулуччи, к которому тоже обращались по данному вопросу, предполагал: Сандерсона, по сходству фамилии, перепутали с агентом Британского и Иностранного Библейского общества (British and Foreign Bible Society) Гендерсоном или Андерсоном, «...о коем, вместе с известными Патерсоном и Пинкертоном упоминается в делах библейских обществ, а, именно, в отчетах Комитетов Лондонского и С. Петербургского; он предпринимал в разные места путешествия и, если не ошибаюсь, также в Астраханскую и Кавказскую Губернии, содействуя по библейским предметам проживавшим там Англичанам, – даже обучился он одному из Азиатских языков для ускорения переложения БИБЛИИ (так в тексте – А.О.) на разные диалекты». Тем не менее, Николай I приказал выслать Сандерсона за границу, известив об этом Бенкендорфа постфактум и даже не сообщив ему о причине такого решениям. Глава IІІ-го Отделения узнал об этом из секретного отношения генерала Потапова почти через 4 месяца после совершившегося события. Потапов писал Бенкендорфу: Эссен, по распоряжению императора, сам выслал Сандерсона через Радзивиллов в Австрию. Причинами высылки стали: переписка англичанина с Персией (с Мирзой Солли), нелестные отзывы о России в письме к матери, находящейся в Англии, от марта 1827 г., а также то, что он – человек «...самого дурного поведения и вздорного характера...». Такие странные объяснения доказывают: император не знал, как именно следует поступить с Сандерсоном и, в конце концов, принял, на его взгляд, Соломоново решение. Но нелепая история быстро получила огласку («преступник», конечно, не собирался ничего скрывать) в России и за границей. Ее отзвуки (в искаженном виде) еще долго тревожили покой Николая I. Живший во Франции декабрист Н.И. Тургенев кратко рассказал о ней читателям в своей книге «Россия и русские» («La Russie et les Russes»), впервые изданной в Париже в 1847 г., передав слухи о поездке по России в 1820-х гг. какого-то «слепого» англичанина. «Там его принимают за шпиона, и вскоре из Петербурга приходит приказ выслать бедного путешественника за границу. В это время правительству казались подозрительными даже благочестивые протестантские миссионеры, оправлявшиеся проповедовать со своим обычным рвением Евангелие среди диких племен: им помешали продолжать их святую проповедь, которую они хотели производить в самых отдаленных и наименее цивилизованных областях империи. Власть усмотрела в них эмиссаров европейского либерализма».
Были и другие, куда более серьезные, поводы, заставлявшие российские власти в течение длительного времени следить за одним и тем же иностранцем, подозреваемым в намерении развернуть в России широкую агентурную и подрывную деятельность. Посол в Париже гр. Ш.-А. (К.О.) Поццо ди Борго в приложении к своему секретному донесению от 26 февраля /10 марта 1826 г. доставил Нессельроде записку директора полиции Франции (le directeur de la police generale). В ней говорилось о том, что эмиссар тайных обществ Питер Джозеф Браун (Brown), предположительно англичанин, намеревается в скором времени проникнуть в Россию. По сведениям, собранным французской полицией, Браун находился в Париже с 1 по 10 января (н.ст.) 1826 г., потом переехал в Брюссель и оттуда через Гамбург и Лейпциг направился к русской границе. В двух последних городах он получил крупный кредит в 100 тыс. ф.ст., которые должен был доставить в Россию вместе с секретной корреспонденцией. К записке директора полиции был приложен словесный портрет 40-летнего заговорщика. Нессельроде немедленно известил об этом Николая I и тот приказал «...не впускать [Брауна] в столицу, а если приедет через Ригу, взять и прислать со всем, что на нем есть, прямо сюда». Начальник Главного штаба Дибич передал приказ императора в Варшаву вел. кн. Константину Павловичу, главнокомандующему 1-й армией генералу от инфантерии гр. Ф.В. фон дер Остен-Сакену, управляющему Министерством внутренних дел B.C. Ланскому и Паулуччи. В рапорте Дибича вел. кн. Константину Павловичу говорилось: «...Его Величество желает, чтоб на сего иностранца обращено было секретным образом особенное внимание, и еслиб он оказался где в Царстве Польском или в Губерниях, управлению Вашего Высочества вверенных, то схватить его со всем тем, что при нем окажется, и отправить с нарочным ко мне в С. Петербург со всеми его запечатанными бумагами, взяв предосторожность, чтоб он не мог ни одной из них скрыть или уничтожить».
Впрочем, Паулуччи вскоре сообщил: англичанин Браун ни через Ригу, ни через Митаву или Полангенскую таможню в Россию не въезжал, но что уже отданы надлежащие распоряжения «... для приведения Высочайшей воли В достодолжное исполнение, КОЛЬ скоро Иностранец сей ПОЯВИТСЯ... ». Ждать пришлось 10 лет и лишь в 1837 г. Браун действительно появился в России. Во всеподданнейшем отчете III-го Отделения за этот год говорилось: «Множество было... доставлено от посольств наших в чужих краях... сведений об отправленных будто бы в Россию и Польшу эмиссарах; но указания сии по самым тщательным изысканиям и по самому внимательному наблюдению не оправдались, за исключением только прибытия в здешнюю столицу в начале осени англичанина Брауна. До приезда еще его было получено случайным образом известие, что он отправлен из Англии обществом покровителей польских выходцев для собрания как в столицах, так и в Царстве Польском, разных сведений и для исполнения каких-то поручений. Сведения сии, хотя и были весьма неопределительны, но по ним можно было заключить, что англичанин Браун посылается с целью неблагонамеренною для нашего правительства, и потому немедленно по прибытии его сюда было ему сделано надлежащее внушение, убедившее его, что цель его приезда известна, и он, увидев себя обнаруженным, охотно последовал данному ему совету возвратиться, откуда приехал, и чрез несколько дней по прибытии сюда вновь отплыл на первом отходящем пароходе».
Итак, архивные документы убеждают в следующем: разведывательная деятельность англичан в России качественно изменилась с конца 1820-х до начала 1830-х гг. Николая I следовало всеми возможными мерами отвлечь от деятельности по расширению границ его империи, укреплению ее военно-политической и экономической мощи. Это порождало опасность для тех регионов мира, которые британцы давно уже привыкли считать зонами собственных интересов. В такой ситуации переход от разведки к подрывной деятельности мог представляться антироссийски настроенным представителям британских правящих кругов удачным и ловким политическим ходом. Но, поскольку Британия продолжала активно вести с Россией взаимовыгодную торговлю, Лондон действовал крайне осторожно и до поры до времени опасался дразнить «русского медведя». Складывавшиеся столетиями англо-русские отношения взорвет Крымская война 1853-1856 гг. После нее они уже никогда не будут такими, как прежде. Тем не менее, появление в лице объединенной Германии европейского игрока, в начале XX в. действительно сломавшего «баланс сил», заставит Англию и Россию вновь объединить свои усилия в борьбе против агрессора.
Источник: Сборник «Актуальные проблемы новой и новейшей истории зарубежных стран: материалы ежегодной научной сессии кафедры новой и новейшей истории МПГУ» 2017 год
