«Только и всего...» или двадцать лет спустя

Утонул теплоход «Булгария» с людьми. Не потерпел крушение, а просто, булькнув, ушел утюгом под воду. То есть завершил естественный процесс полной амортизации. Все эти падающие самолеты, тонущие суда и горящие «хромые лошади» связывает нечто общее, и дело здесь не в физическом старении, в пресловутом исчерпании советского технологического ресурса, хотя и это тоже верно. 1955-й год постройки — отнюдь не приговор судну. Если только вы осуществляете текущие капитальные ремонты согласно существующим регламентам. Поэтому так предельно глупо выглядят административные реакции — запретить плавание судов типа «Булгарии» или полеты самолетов Ан-24. Ан-24 — вообще самый надежный самолет в мире, правда, при условии грамотного техобслуживания. И опять же, дело здесь не в нарушениях регламентов только. Это вообще проблема не техническая, а социальная. В результате катастрофы, лишившей нас бывшего не слишком здорового государства и не слишком здоровой социальной системы, мы освоили модель запредельно чудовищную, построенную на максимальной предельной ликвидности: выжать денег здесь и сейчас и из того, что попалось под руку. Основной и практически единственной причиной выбытия тех или иных мощностей, плавающих, летающих и ползающих средств является их физическая смерть. С людьми или без — это как карта ляжет.

Это модель, в которой никак нельзя дождаться следующей итерации, второго передела, чтобы как-то расхитить доход, поскольку на первой итерации расхищаются расходы — авансы и кредиты. Эти люди всегда «последний день гуляют», и каждый следующий день «гулянья» — gift — подарок изменчивой судьбы. Это воровская экономика по сути, по своей доминирующей мотивации. Ничего иного естественным инерционным путем из этого постсоветского материала выстроить было невозможно. Поскольку основным политэкономическим смыслом постсоветской эволюции и была легализация и легитимация воровства. Кстати, довольно смешно смотреть, когда люди, стоявшие у истоков этой эволюции, ее запускавшие и обслуживавшие, теперь требуют демократии и поносят коррупцию.

Но что произошло 20 лет назад? Что это было? Сам по себе так называемый путч по причине ничтожности в отношении контекста есть вопрос второстепенный. А вот 20 лет без супердержавы, без великой страны — это уже достаточный исторический срок, чтобы гораздо лучше увидеть то, чего не было столь наглядно видно тогда.

То, что Путин назвал «величайшей геополитической катастрофой», безусловно, таковой и было — это очевидный факт вне всякого отношения к предыдущим и последующим процессам.

Это была, понятное дело, катастрофа не только геополитическая, но и нравственная, социальная и экономическая, в том числе глобального масштаба — о чем свидетельствует как раз нынешний кризис.

Если говорить о политической катастрофе, точнее о катастрофе мироустройства — то это очевидным образом была катастрофа для социализма, причем очевидно, что не только так называемый «социалистический лагерь» с реальным социализмом издохли. Самым причудливым образом это оказалось катастрофой для социализма либерального, для социализма социал-демократического, западного. Потому что выяснилось то обстоятельство, что гарантом, политическим и экономическим стимулом для его существования, то есть для мощного социального перераспределения, во всяком случае, в пределах «золотого миллиарда», — было наличие «реального социализма». И тот демонтаж социальных институтов, которые выстроил капитализм, тот механизм микширования, собственно, настоящей, вполне хищнической природы капитализма — он сейчас демонтируется. Он демонтируется вне воли и сознания — бывший теперь уже «золотой миллиард» никто спрашивать не будет, поскольку не будет уже «золота» на миллиард голов.

И главное: это оказалось катастрофой для «реального капитализма».

Оказалось, что капиталистическая система управления миром, система управления экономикой, система управления финансами, система управления интересами нуждалась в противовесе. И в конкуренте (СССР не был напрямую конкурентом экономическим, но он был конкурентом системным). Лишившись его, система пошла вразнос. Опять же, если представить себе нынешний кризис в условиях действующего СССР в параметрах дееспособности хотя бы 1975 года — это означало бы одномоментную победу социализма во всемирном масштабе. Именно поэтому такого кризиса никогда не могло произойти. Мировая капиталистическая система не позволила бы себе нынешнего аферизма, авантюризма и разгильдяйства, которые она себе позволила после того, как почувствовала себя полноправным и безраздельным победителем.

Все фукуямовские химеры по поводу «конца истории», весьма очевидно, приказали долго жить. Мы сейчас видим, что история не только не кончилась, политическое развитие не то, что не остановилось, достигнув своих высочайших толерантно-либеральных вершин, — мы видим, что история только начинается. Причем начинается эта новейшая история с таких критически опасных и непредсказуемых форм, перед которыми известные катаклизмы начала прошлых веков просто отдыхают.

А теперь все-таки вернемся к локальным событиям. Что это было с точки зрения конкретного эпизода августа 1991 года. Ровно 20 лет назад господина Горбачева привезли на самолетике из Фороса, как мешок. Все про господина Горбачева уже известно: и опубликованы документы, и масштаб личности подтвержден. На самом деле Горбачев здесь — очень показательная фигура. Все, что мы видели 20 лет назад, было проявлением системного кризиса и, простите за тавтологию, кризиса советской системы. Суть системного кризиса в том, что система, сталкиваясь с вызовом, неспособна адекватно ответить на него. То есть система своими «ответами» усугубляет ситуацию, идет вразнос. Сама фигура Горбачева является идеальной персонификацией системного кризиса. Есть блестящая фраза в одном из его интервью. Когда его спросили: что ж вы из Фороса сами-то не уехали — там и охраны никакой не было, и заборчик низенький... — он ответил: «Не президентское это дело — лазить через заборы!» Человек, с одной стороны, неспособный завершить синтаксическую конструкцию, то есть неспособный органически системно видеть ситуацию, а с другой стороны идеально «аппаратно адекватный» системе — это просто подарок для катастрофы. История, как правило, заслуженно дарит недееспособным системам такие подарки.

Самый главный ресурс, который отсутствовал у системы, — это способность к легитимному насилию. Понятно, что идея путча была — продемонстрировать некую волю, напугав призраками исторической памяти. Но она совершенно не была рассчитана ни на какое реальное организованное насилие. Виталий Найшуль как-то определил легитимную власть от обратного, как «власть, которая имеет право стрелять в своих». Это определение точно. И точно видно было, что путчисты при всех своих благих намерениях свою власть легитимной не считали. Поэтому случайно подавленные бронетехникой наивные пылкие юноши стали той минимально достаточной каплей, которая обвалила всю конструкцию так называемого путча. Ничего другого быть не могло.

И тут есть два очень важных урока, крайне актуальных сегодня.

Во-первых:в отличие от того времени, сегодня наше общество просто беременно насилием. Тогда никто, никакая силовая структура, не был готов отдать приказ стрелять. Теперь легче пристрелить, чем послать. Проще, дешевле и меньше проблем.

Кстати, лелеемый либералами образ силовиков, отказывающихся стрелять в народ, — совершенно не означает отказ от насилия. Товарищи никак понять не могут, что автоматически может подразумеваться как раз намерение стрелять. Но не согласно приказу, а согласно собственному разумению, собственному социальному и нравственному (или безнравственному) выбору. Что никаким образом не ведет ни к каким последствиям либералообразного характера.

Во-вторых: колоссальная катастрофа, геополитическая и экономическая, социальная и прочая, не привела к каким-то прямым выплескам социального насилия, к гражданской войне, как этого можно было ожидать при таких масштабах обвала и при таких масштабах последующих трансформаций. По одной простой причине: что бы там ни болтали на «тему борьбы с привилегиями», мы были классово однородным обществом. И уровень социальной ненависти в нем был минимален — некому и не на кого было идти в гражданской войне. Опять же — урок: на сегодняшний день уровень социальной неоднородности нашего общества мягко говоря, латиноамериканский. Поэтому в случае обвалов, обрывов даже несоизмеримо меньшего характера, чем трансформация 20-летней давности — потенциал гражданского столкновения в стране огромен.

Практически все, что происходило за 20 лет (даже с учетом усилий последнего десятилетия по стабилизации и смягчению социальной напряженности) — в глубинном плане было наращиванием этого потенциала гражданского противостояния. Крах советской системы выдал новым властям некий ресурс толерантности. Той самой легитимности, которой уже не было у советских предшественников.

Новая система получила мандат на то, на что уже не имела мандата советская — на легитимное насилие, экономическое насилие, политическое и даже физическое. И все это власть использовала крайне быстро и безответственно. Мандат на экономическое и социальное насилие полностью, скорее всего, исчерпался дефолтом. Характерно, что, начиная с нулевых, с путинского периода, у нас резко растут социальные расходы и вообще внимание к социальным вопросам. Наша социальная система, безусловно, не шибко эффективна. Но уже на генетическом уровне власть понимает, что вне зависимости от любых среднесрочных трансформаций в краткосрочном плане необходимо заливать, если есть возможность, социальные раны бюджетными деньгами.

Мандат на физическое насилие был масштабно использован в октябре 1993-го. Можно представить себе: если бы на такое решились гэкачеписты, коммунисты бы висели на всех столбах как, в Будапеште в 1956-м. Еще раз: легитимная власть — имеет право стрелять в своих. Но, воспользовавшись этим правом, легитимная власть принимает на себя колоссальную ответственность. После 1993-го тогдашний «переходный режим» принял на себя колоссальную безответственность. Чем на самом деле исчерпал свою легитимность. Как раз где-то к концу 90-х.

Сегодня, если говорить о насилии полицейском — то нынешняя власть, педантично и жестко пресекающая все неразрешенные гражданские якобы акции, которые на самом деле являются в первую очередь именно провокациями насилия, — поступает совершенно точно: именно с пониманием ограниченных возможностей масштабного насилия. Поскольку, потеряв контроль над такими, якобы смешными и ничтожными, акциями, она может столкнуться с необходимостью куда большего и серьезного насилия, применять которое власть не хочет и не может. Эта тактика абсолютно адекватна.

В целом можно сказать: за эти 20 лет мы сохранили остаточный потенциал, но не решили ни одной проблемы. Само событие 20-летней давности не было решением — оно было, повторимся, катастрофой. Идеологической, ментальной основой этой катастрофы была великая иллюзия. Пока общество этого не осознало, ничего ни с обществом, ни со страной сделать было нельзя. С этой точки зрения Ельцин также был вполне адекватной политической фигурой. Он был идеальным председателем свободного падения в пропасть. Пока страна не ударилась о дно пропасти. Большая удача, что шок от удара привел не к гибели, а к частичному пробуждению сознания.

Главное, чего мы добились, — разгрома интеллигентской либеральной иллюзии. Это уже само по себе большое счастье. С этой точки зрения последние конструкции — вроде эксперимента над живым телом Михаила Прохорова — абсолютно бессмысленны. Ничего, кроме дорогостоящего фарса, из них не выйдет.

Теперь о стране, которой нет 20 лет. Что от нее осталось? Остался «остаточный» потенциал советской системы, который оказался на удивление огромен. Не мы тащим на себе останки советской системы: это останки тащат на себе нас. Тащить осталось еще лет пять от силы. Это первое. Второе: живо поколение, которое еще помнит ту страну, то есть оно помнит то, что воспроизводить не надо ни при каких обстоятельствах — и оно помнит иной масштаб жизни, задач, мышления, самоидентификации. Причем не только в России: в Молдове, Грузии, Прибалтике. Этому поколению осталось тоже лет пять в нынешней позиции. Потом придет другое — можно положиться на его генетическую память, но Бог знает, что там эта память нарисует в мозгах катастрофного поколения. Наконец: лет пять нам еще осталось протянуть на дорогих энергоносителях. И все: дальше — осторожно, двери закрываются.

...И о реванше. Почему при очевидно благоприятном социальном фоне, при спросе на реванш — реванша не получилось? Чтобы был реванш, нужна полная и окончательная катастрофа. Ее не произошло. Вот царскую Россию возьмем: к 20-му году от нее вообще ничего не осталось. Она практически была уничтожена. Германия после мировой войны была разгромлена, унижена и разоружена. Феномен же Советского Союза заключался в том, что его победители решили, что все уже кончилось. К 1999-му году они были уверены, что страна, проигравшая войну чеченским бандитам, неспособна ни на что. Что ее ядерный и прочие потенциалы не представляют ни серьезной угрозы, ни серьезной задачи. Они могли бы нас тогда замочить — но из жадности они этого делать не стали.

Впрочем, квазиреванш нулевых годов у нас тоже был в определенной степени анестезией. Уже осознав катастрофу, страна физически, материально, геополитически была неспособна радикально лечиться. И у власти на это не было ни мандата, ни ресурса. Никаких других ресурсов, кроме как на анестезию и первичную реанимацию, не было. Вот когда эта анестезия закончится — выяснится, что рана не зажила. И во второй раз анестезия не поможет, придется резать.

«Экономика вечна — смертны люди», — по поводу выхода из нынешнего кризиса заметил Леонид Вальдман, блестящий аналитик, кстати, уважаемый в либеральных кругах. Эта мысль невольно приходит в голову при взгляде на людей, собирающихся на петербургском экономическом форуме. Как известно, девиз его — «Лидеры для новой эры». Оставим в стороне лидеров. Что касается новой эры — вот чего нет, того нет. Не то что видения ее, нет простого смирения согласиться со смертью старой эры. Весь этот сбор по сути является одним из сотен заседаний ликвидационной комиссии по старой эре. При этом комиссия упорно, вместо конструктивной деятельности по ликвидации, занимается религиозными камланиями по ее реанимации. Кандидаты в «лидеры для новой эры» рассказывают нам, что экономика выходит из кризиса. При этом астрономические долги не рефинансируются практически нигде. Они покрываются чистой эмиссией. И, естественно, выигрывает тот, кто эту эмиссию может осуществлять в нечеловеческих масштабах. При этом уже сейчас видно, как эта эмиссия начинает разрушать спасаемую финансовую систему. Разница между Америкой и Европой — это разница в возможностях выбора антикризисной политики: быстрый конец или достаточно длинная агония. Последняя надежда спасения старой эры — Китай — уже вошел во вполне предсказуемый штопор: невозможно поддерживать могучий рост только за счет не окупаемых госинвестиций, если никаким образом невозможно оживить глобальный спрос... Это, так сказать, финансовая составляющая.

Кстати о финансах — бывший министр финансов Алексей Кудрин, прославившийся в свое время предложением спасти американскую экономику с помощью наших огромных валютных резервов, решился на рецидив. На этот раз он предложил российскую помощь в спасении Европы. Так, 30–40 миллиардов отслюнявить. Грандиозность мысли трудно переоценить, особенно если учесть, что это единственная, наверное, самобытная идея, рожденная лидерами новой эры...

«Макроэкономическое равновесие будет восстановлено любой ценой». Это аксиома, которая кого-то должна порадовать, а кого-то напугать. Тем не менее, ее невозможно игнорировать. Хотя именно этим занимаются «лидеры новой эры» на своих форумах. Все, что мы будем наблюдать в перспективе, — это процесс восстановления этого макроэкономического равновесия. Возможно, это произойдет довольно быстро, но переходный период на этом не закончится. В том числе и потому, что никаких действительно новых лидеров и новых идей не видно. Старая эра, старая модель — не жилец. А новой пока нет. То, что нам предлагают в качестве альтернативы, — это большей частью наброски и реинкарнации моделей еще более старых, которые по определению не жильцы. Они уже успели не выжить. Ни в коем случае не претендуя на то, чтобы такую модель описать, попробуем хотя бы обозначить задачу, как мы ее видим.

Мы, если кто помнит, строили общество, цивилизацию, ориентированную на внеэкономические цели (не мы первые, но здесь не об этом). По факту эта цивилизация не справилась с экономическим механизмом реализации этих целей.

Наши конкуренты строили общество, ориентированное исключительно на экономические цели, проще говоря, на наживу. В процессе конкуренции с нами они вынуждены были перенимать и воспроизводить наши социальные ценности и институты. После победы в этой конкуренции оказалось, что в такой системе нет ни стимулов, ни ресурсов поддерживать эти институты. То, что мы сейчас наблюдаем на «Западе», — это демонтаж избыточных социальных институтов, которые система не хочет и не может кормить.

После крушения советской системы мы попали в колею той же общественной модели, только в самом ее примитивном периферийном варианте. Кстати, вся эта «монетизация» социальных институтов, а точнее их демонтаж — это освобождение системы от громоздкого, абсолютно чуждого ей бремени.

Собственно задача: после того как макроэкономическое равновесие будет восстановлено, проще говоря, когда все это накроется медным тазом, выстроить модель общества и цивилизации, ориентированную на внеэкономические цели (потому как иная цивилизация в принципе безбожна и бессмысленна). Только такую модель, которая обладала бы экономическими механизмами реализации этих целей. Такими механизмами, которые обеспечивали бы ее выживание. То есть гарантию конкурентоспособности. Только и всего.