«Есть предел... Но есть нечто еще за пределом...»

ВДАЛИ ОТ РОССИИ...

Вдали от России
                          непросто быть русским поэтом,
Непросто Россию
                         вдали от России беречь.
Быть крови нерусской...
                        И русским являться при этом,
Катая под горлом великую русскую речь.
 
Вдали от России
                   и птицы летят по-другому —
Еще одиноче безрадостно тающий клин...
Вдали от России
                  труднее дороженька к дому
Среди потемневших,
                  среди поседевших долин.
 
Вдали от России...
                Да что там — вдали от России,
Когда ты душою порой вдалеке от себя...
Дожди моросили...
               Дожди, вы у нас не спросили,
Как жить вдалеке от России, Россию любя?..
 
Вдали от России
               круты и пологие спуски,
Глухи алтари,
               сколь ни падай в смятении ниц.
Но крикни: «Россия»...
              И эхо ответит по-русски,
Ведь русское эхо нерусских не знает границ...

 

* * *

По русскому полю, по русскому полю
Бродила гадалка, вещая недолю.
Где русская вьюга, там русская вьюга,
Там боль и беда подпирают друг друга.
Там, слыша стенанья, тускнеют зарницы,
Пред ворогом там не умеют клониться.
Там ворон кружит, а дряхлеющий сокол
О небе вздыхает, о небе высоком...
 
О, русское поле! Гадала гадалка,
Что выйдет мужик, и, ни шатко ни валко,
Отложит косу и поднимет булáву
За русское поле, за русскую славу.
И охнет... Но вздрогнут от этого вздоха
Лишь чахлые заросли чертополоха...
Лишь сокол дряхлеющий дернет крылáми
Да ветер шепнет: «Не Москва ли за нами?..»
 
О, смутное время! Прогнали гадалку...
И в Храме нет места ее полушалку.
Кружит воронье, а напыщенный кочет
О чем-то в лесу одиноко хохочет.
Аль силы не стало? Аль где эта сила,
Что некогда ворога лихо косила,
Что ввысь возносила небесные Храмы?..
Куда ни взгляни — только шрамы да ямы.
 
Лишь пес одичавший взирает матеро,
И нету для русского духа простора.
В траву одиноко роняют березы
Сквозь русское зарево русские слезы...

 

* * *

Эта робкая сирость нищающих тихих берез...
Снова осень пришла... Все опять удивительно просто —
Если ветер с погоста печальные звуки донес,
Значит, кто-то ушел в ноздреватое чрево погоста.
 
И собака дичится... И женщину лучше не трожь —
Та похвалит соседку, потом обругает ее же...
И пошла по деревьям какая-то странная дрожь,
И такая же дрожь не дает успокоиться коже.
 
Только женские плачи все чаще слышны ввечеру...
Увлажнилось окно... И я знаю, не будет иначе —
Если в стылую осень я вдруг упаду и умру,
Мне достанутся тоже скорбящие женские плачи.
 
Постоишь у колодца... Почувствуешь — вот глубина!
А потом напрямки зашагаешь походкой тяжелой.
Но успеешь услышать, как булькнет у самого дна
Та ночная звезда, что недавно светила над школой.
 
Вслед холодная искра в зенит вознесется, слепя
Обитателей теплых и похотью пахнущих спален...
И звезду пожалеешь... И не пожалеешь себя...
Да о чем сожалеть, если сам ты и хмур, и печален?

 

* * *

Взъерошенный ветер к осине приник...
Одна вековая усталость,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась.
 
На бой не взывают ни горн, ни труба,
Вдали не рыдает гармошка...
Лишь тополь печаль вытирает со лба
Да птицы воркуют сторожко.
 
Вражина коварен и так многолик!..
Но воинство насмерть сражалось,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась.
 
О, смерд, погибающий в час роковой —
Ему ни креста, ни могилы.
Зарублен, он вновь становился землей,
И голубь взлетал сизокрылый,
 
Когда он предсмертный выдавливал рык,
И падал... Все с пеплом мешалось,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась.
 
Заброшено поле... Не скачет гонец.
Давно покосились ворота.
Неужто все в прошлом?.. Неужто конец?..
Неужто не вышло полета —
 
Туда, где лебяжий предутренний крик,
Где спеет рассветная алость,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась?..

 

* * *

По хлипкой тропинке брести осторожно...
Былое размылось... Выдумывать — лень...
Неправда, что нá сердце так же тревожно,
А правда лишь то, что зачахла сирень.
 
Неправда все эти слова о разлуке,
О вечной судьбе, что одна на двоих.
Неправда, что помнят озябшие руки
Тревожащий трепет ладоней твоих...
 
Есть Черная речка, Нева и Непрядва...
И дождь, что за шиворот нехотя льет.
Есть Слово... И все остальное — неправда,
А правда, что птицам сегодня в отлет.
 
Неправда, что ждать остается немного —
Закрутит, сломает, ударит под дых...
А правда лишь то, что раскисла дорога
Да ветер свистит в колокольнях пустых.

 

* * *

...И голою грудью Отчизна коснулась меня,
А я растерялся, привычный к тоске и безлюдью...
Но пел жаворóнок, трава набухала, звеня,
И голую грудь я почувствовал голою грудью.
 
И прямо сквозь кожу вливались в голодную плоть
Рябиновый воздух и звезды, упавшие в реку.
И сердце устало всю жизнь ожидать и колоть,
Когда человечье шепнет человек человеку?
 
Вилась паутина... Куда-то печаль отошла...
Но травы звенели о скорой и долгой разлуке.
И вещая птица в реке полоскала крыла,
А в крыльях все зрились зовущие женские руки.
 
И стало тревожно стоять среди шумного дня,
Схватясь за лицо, что, казалось мне, стало безлико.
Так пепел не знает, что он — продолженье огня,
Тиши невдомек, что она — продолжение крика.
 
Куда ты, Отчизна, куда ты? Я так изнемог!
Ты белою кожей от женщины неотличима.
Туманится небо... На теле саднящий ожог...
Уснувший огонь, обернувшийся струйкою дыма...

 

* * *

Клокотал, задыхался, сердился базар многоликий,
Где сначала обманут, а после осудят обман...
И, перстом поманив, мне зачем-то стакан ежевики
Пересыпала бабка в залатанный старый карман.
 
Я взглянул на нее... Как у прочих, простая косынка
И почти уходящий, слегка затуманенный взгляд.
— Не тащить же назад, — улыбнулась, — мне ягоды с рынка,
Хворь совсем одолела... Самой притащиться б назад...
 
Что-то нынче Господь осерчал, — все хвораю, хвораю,
И в районной больнице упрямо молчат доктора...
Потихоньку молюсь за прямую дороженьку к раю...
Ишь ты: «К раю... По краю...» ...Одно понимаю — пора!

Погляди на людей — все бегут, все спешат, суетятся,
Все зачем-то хватают с прилавков заморскую снедь.
Все грешат и грешат... Ни судьбы, ни Христа не боятся...
И того не успеют, что надобно в жизни успеть...
 
Я пытался спросить — что же так обязательно надо
В этой жизни свершить?.. Но старуха, лицом поскучнев,
Побрела к остановке... За ворот струилась прохлада
Да лениво редели неспешные кроны дерев...

 

* * *

То ли это судьба... То ли так, по наитью,
Я забрел в этот маленький камерный зал...
Помню женщину в белом... И мальчика Митю,
И оркестрик, что Моцарта тихо играл.
 
Крепко спал билетер... Никаких декораций.
Прямо в сердце со сцены лилась ворожба.
Мне казалось — вот так Ювенал и Гораций
Тоже звукам внимали, а муза ждала.
 
Я спешил... И ушел посреди перерыва,
Тихо вышел, прикрыв осторожную дверь.
И во след мне сквозь окна плыла сиротливо
Эта музыка частых разлук и потерь.
 
Есть предел... Но есть нечто еще за пределом,
И являются, если с душой не в ладу,
Этот камерный зал... Эта женщина в белом...
Этот стриженый мальчик в десятом ряду.

 

* * *

Вспоминается сумрачным часом,
Когда к горлу подкатит и жмет,
Птичий посвист в просторе безгласом,
Шепот листьев, что птицам — в отлет.
Мамин стон... Детский крик пуповинный,
Эта жажда идти до конца,
Это кресло в холодной гостиной,
Эта желть восковóго лица...
И дорога, ползущая косо
Через память, раздумья, года
Вдоль заросшего ржавью откоса,
Над которым поникла звезда...

 

* * *

Ласточка порхает по весне...
И опять являются ко мне:
Вещий голос, синяя тетрадь,
И желанье Блока повторять.
Так уже давно — не первый год:
Белый цвет над яблоней взойдет,
Вскинет пики шалая трава,
Оживают мысли и слова.
Оживает в памяти сквозной
Домик с занавескою резной,
Где старуха смотрит из окна —
Неприступна, злобна и больна.
Там крыльцо... И старый палисад,
На веревке лифчики висят...
А в корыте плещется вода,
И сквозь пену щурятся года.
Время мчит... Но так же по весне
Что-то дятел шарит на сосне,
И долбит кору, долбит, долбит...
А душа, как в юности, болит.
Потому что снова вещий глас
Нашептал мне слово и потряс.
И осталось только записать
Пару строчек в синюю тетрадь...