«Имя нам русский народ»

* * *

Душе чего-то не хватает,
она, как рыба, на мели.
Спешу туда, где пролетают
над сельским полем журавли.

Здесь тоже пьют, и нет порядка,
и та же смертная тоска,
но отчего так сердцу сладко,
а мысль покойна и легка?

Пускай тут грязь лежит по пояс
и комарья невпроворот,
на светлых заводях покоясь,
синей и чище небосвод.

Пускай болотная трясина
связала ноги тополей,
святая суть твоя, Россия,
таится тут, среди полей.

ДВЕ КАТЮШИ

Укрепленья бетонные руша
и железо сгибая в дугу,
знаменитая наша «Катюша»
заступала дорогу врагу.

И другая Катюша — девчонка
выходила на берег реки
и нехитрою песенкой звонкой
поднимала в атаку полки.

И была в этой песенке сила,
что бросала на доты парней.
Две Катюши спасали Россию,
неизвестно, какая сильней?

ДУРОЧКА

Ютится маленькая улочка
в тени развесистых ракит,
а на крылечке Маня-дурочка
с улыбкой ясною сидит.

Разобнажила дева юная
все цыцы-прелести свои,
а люди здравые, разумные
снуют вокруг, как муравьи.

Они рассорились со сказками,
им тошен этот маскарад,
они с усмешкою неласковой
на сумасшедшую глядят.

Весь мир, как волк в засаде, мечется,
звериной злобою кипит,
одна любовью к человечеству
лишь эта дурочка горит.

Она глядит с улыбкой нежною
и на людей, и на собак,
и не понятно мне по-прежнему,
кто тут мудрец, а кто дурак?

РОДИНА

Тебя, моя Родина — Русь, не понять:
всего тебе Богом отпущено много, —
чего же ты кружишь в тумане опять,
когда под ногами дымится дорога?
Хазары и гунны тебя не сожгли,
и коршун-стервятник не выклевал очи,
опять над тобою трубят журавли,
и грезит о чем-то в полях колокольчик.
Тебя истязали мечом и кнутом,
а ты улыбалась в ответ супостатам,\
нередко была на подъеме крутом
и падала сызнова в бездну куда-то.
Еще одна ямка тебе предстоит,
еще одна горка тебя ожидает,
а сердце за мамку болит и болит,
а тучка над Русью висит и не тает.
Эй, Сивка-конек, позовут — появись,
боец без коня — не боец, а букашка!
Иван-богатырь, я прошу, протрезвись,
не время гулять, если Родине тяжко!

РУССКОЕ ИМЯ

Разлетелось княжеское слово
и осело в душах и умах, —
шли пешком па поле Куликово,
ехали на собственных конях.
Вот пришла из Суздали подмога,
воевода весел и румян.
«Как зовут?» — спросил Димитрий строго.
Отвечал с достоинством: «Иван».
«Хорошо ответствовал, толково, —
князь подумал, — Краше слова нет».
«А тебя?» — спросил он у другого.
«Иоанн» — послышалось в ответ.
Все назавтра повторилось снова,
и попробуй не смутиться тут:
прибежал ярыжка из Ростова,
оказалось, Ванькою зовут!
Словно застолбили это имя
или все вокруг сошли с ума:
шлет Иванов Углич и Владимир,
подсыпает Брянск и Кострома.
«Ох уж эти Ваньки! Надоели!» —
вскрикнул князь, доспехами звеня, —
«Посмотрю, какие вы на деле,
а не то дождетесь у меня!»
Ничего, что часто были пьяны
и носили ветер в голове,
показали русские Иваны,
где зимуют раки, татарве,
шли на бой спокойно и красиво,
понимая — нет пути назад...
Что же ты стесняешься, Россия,
называть Иванами ребят?

ЮРОДИВЫЙ

Прошло уже три века,
а Питер все таков...
Сидит в пыли калека,
ругает мужиков.
Замызгано пальтишко,
сивухою разит.
«Да это ж Тюрин Мишка!
нажрался, паразит!»
Пошутит, посмеется
улыбчивый народ,
беспечно отмахнется
и за угол свернет.
Слабеют звуки улиц...
Вот так же и тогда:
беспечно отмахнулись—
и грянула беда!..

ПАЛОМНИК

Жил он с размахом, судьбою играя,
пламя души заливая вином,
был он хозяином этого края,
ну а, вернее, его паханом.
Мимо церквей пролетал он со свистом,
но в Гудауте, где пальмы в дыму,
было виденье ему, атеисту,
ангел небесный явился ему.
И услыхал он, с запоя опухший,
не в состоянье поднять головы:
«Хочешь спасти свою грешную душу,
пеший поход соверши до Москвы!»
Шел он на север смиренно и скромно,
ночь коротая порой в шалаше,
что-то впервые светло и огромно
в закостенелой вставало душе.
Кланялись в поле вьюны и ромашки,
солнце тянуло навстречу лучи...
Матерь Россия! Грехи твои тяжки,
но и молитвы твои горячи!
Верю тебе и последнему вору
руку, как брату родному, подам,
вместе взойдем на Поклонную гору,
где золотится Спасения храм...

ОСТРОВКИ СВЕТА

Засосет житейское болото,
завлекут компании не те,
постучишь в церковные ворота:
«Приютите, братья во Христе!
Приютят, дадут и кров, и пищу,
распахнут окошко в мир большой.
Все в святой обители отыщешь,
исцелишься телом и душой.
Будет жизнь осмысленной, иною,
расцветет молитвой и трудом.
А за монастырскою стеною,
на Руси, Гоморра и Содом.
Кто тебя излечит, мир обманный,
исцелит от горя и тоски?
На земле, окутанной туманом,
храмы — словно света островки.

* * *

Мокнут под забором горбыли да доски.
Лень свою отрину, одолею грусть,
отыщу в чулане инструмент отцовский,
плотницкому делу разом обучусь.

Я построю дом свой окнами на солнце,
сад мой белоснежный распахнет крыла,
и меня приметит, нежно улыбнется
лучшая невеста нашего села.

— Заходите в гости, милые соседи!
Пейте-веселитесь, добрые друзья!
Да никто сегодня не идет, не едет, —
ходят злые тучи, бедами грозя.

Ветхие избушки, улицы косые,
в поле позабытом травы-ковыли.
Что же сотворили мы с тобой, Россия?
На какие муки сдуру обрекли?

Стройка не ведется, песня не поется,
со стены из рамы хмурится отец.
Скоро ли Россия спящая проснется,
в топоры да пилы грянет наконец?