Антикультура против русскости
Удивительное направление советской и современной русской литературы – «писатели-деревенщики»! Казалось бы, нет на свете более мирной темы, чем воспевать сельскую пастораль, пастушескую Аркадию, однако никому более «деревенщиков» не достаётся больше критики и отторжения от представителей деструктивных субкультур. Относительно «деревенщиков» едины «леваки», буржуазные либералы-западники и представители декаданса, а также адепты «дегенеративного уклона» народного сознания.
Так называемый «канал «Агитпроп», за которым стоят левацкие бунтари, такие как Константин Сёмин, позиционирующие себя, как «самые чистые коммунисты» («пуритане» – смеёмся мы над этой сектой), недавно разродился статьёй «Полуфеодальные пережитки и контрреволюция». Пуритан левизны возмущает феномен «деревенщиков»:
«В советское время случился такой «безобидный» литературный феномен – писатели-деревенщики. Дескать, социализм с индустриализацией – это хорошо, но было бы здорово сберечь для потомков и простую крестьянскую избу. Классический пример: «Прощание с Матерой» В.Распутина. В жертву промышленной гигантомании и Братской ГЭС приносится бабушка, её избушка, а заодно и (в подтексте) – тысячелетняя история великой Руси. Рядышком образовался «Матрёнин двор» Солженицына, а там... сам собою, незаметно развернулся «Архипелаг ГУЛаг».
Ведь злые большевики губили русский народ, жгли его в костре мировой революции, не щадили в горниле мировой войны. Кроме того, взрывали храмы, стреляли священников и топили избы ради своих ядовитых заводов и гидроэлектростанций.
Далее был небольшой шажочек к созданию Всесоюзного общества защиты памятников (читай, изб – от коммунистов), затем еще один – уже к обществу «Память». Где-то рядышком группа «Черный кофе» затянула тоскливую песнь про «Деревянные избы Руси», а «Калинов мост» – про «Назад, в подвалы». К концу 80-х наши ценители родной истории уже гордо взметнули черно-желтое знамя борьбы с мировой картавой закулисой, сгубившей «Россию, которую мы потеряли». Собственно, эта линия никак не противоречила официальному курсу на демонтаж заводов и приватизацию дьявольских электростанций.
Ну а нынешние птенцы деревенщицкого гнезда – просто фашистствующие интернет-фрики в царских сюртуках, косоворотках и квашеной капустой из «Ашана» в бороде».
Вона как! Литераторы наших дней, в основном молодые ребята, которые создают «Новую волну деревенской прозы», издали свой литературный манифест, поди и не знают, что где-то в тупике их так ненавидят некие леваки! «Новая волна» – явление мирное, не полемическое. Как сами о себе пишут продолжатели дела Распутина и Белова – «Такое название вовсе не означает, что здесь будут публиковаться исключительно произведения о деревне. «Новые деревенщики» – это не только прозаики, но и поэты. «Новые деревенщики», с одной стороны, продолжают традиции «деревенской прозы», заложенные в 60-70-х годах прошлого века, с другой – сталкиваются с новыми вызовами и проблемами, творчески осмысливают происходящее сегодня в деревне и шире – в русской провинции».
А оказывается, у них капуста из «Ашана» в бороде не обсохла!
Коллектив Сёмина строчит дальше, складывая пасквиль из «р-р-революционых» фраз:
«…Как столичный интеллигент Дугин, не знающий, с какой стороны подойти к корове, они (т.е. новые деревенщики – А.Л.) проповедуют отказ от завоеваний промышленной революции, проворачивание исторического фарша назад и переселение в хижины. Как многократно разведенный Холмогоров, они размахивают своей православной многодетностью.
Все это выглядит беспомощно и жалко. Улыбку вызывают их одинокие аккаунты с закрытыми комментами. Недоумение – конвейерно возводящиеся, но полупустые храмы.
Жизнь в современной российской деревне – тяжелый, монотонный, неблагодарный труд, пахнущий навозом и потом, а не мужской косметикой Антоновского.
Но нам стоило бы задуматься еще вот о чем. Деревенское сознание – мелкобуржуазное сознание, сознание мелкого собственника и мелкого производителя. Оно будет сопротивляться любым формам обобществления, укрупнения, насильственного внедрения новых методов хозяйствования: как коммунистическим (колхозы), так и капиталистическим (монополисты-агрохолдинги).
Кроме того, как мы хорошо помним из истории, именно из этой «купели народного самосознания» черпали силы все европейские фашистские движения. Собственно, лицемерие их вождей давно известно. Пасторально-крестьянская ширма всегда скрывала звериный оскал крупного империалистического капитала.
Сегодня мы наблюдаем нечто похожее. Проклятия в адрес советской власти, славословия в адрес «хозяйственников-кулаков» щедро оплачиваются выгодоприобретателями рыночной коллективизации: хозяевами гигантских латифундий и агрокорпораций – Дерипаской, Ткачевым и прочими.
Заунывная тоска по разрушенной коммунистами избе нисколько не мешает этим «деревенщикам» владеть не только распроданной землей, но и заводами-электростанциями.
Ну а вообще влияние полуфеодальных пережитков на ход контрреволюции в России – тема интересная и, как мне кажется, малоизученная. Если не считать усилий советской литературы, где помимо Распутина, Астафьева и Солженицына были еще и Толстой, и Горький, и Шолохов».
Это – сознаюсь, новая для меня, как автора, грань враждебности к «деревенщикам». Гораздо чаще и дольше я сталкивался вовсе не с упрёками в измене Распутина и Белова «делу коммунизма»(?!) а с упрёками носителей «дегенеративного уклона»: мол, они скучные.
«У них нет сюжета, они не умеют «захватывать» читателя, ничего нового и умного сказать не могут. Кому, мол, интересна долгая и нудная смерть полуграмотной старухи? Где приключения, и чего оригинального от слабоумной бабки услышишь?».
Вообще, «дегенеративный уклон» в литературе – это взгляд на литературу как форму развлечения, досуга, исключающий читательский труд, приобщающееся восхождение читателя. Потому он так и называется – «дегенеративный». Вначале выберем из сложного – что попроще, потом из отобранного самое простое, потом из простого – самое-самое простое и так – «до мышей» (как в анекдоте про лилипутов).
Дегенеративное направление в литературе – ныне очень влиятельно, потому что примитивность и штамп, дешевизна клише – востребованы более всего коммерческим сектором издательств. Дегенеративное направление прямо противоположно по смыслу классическому взгляду на литературу, суть которого – писатель должен быть учителем, проповедником – но не шутом и не собутыльником алкашей.
Дегенеративная тенденция антиотбора в литературе была органичной частью антисоветчины, выраженной в формуле либерального министра: «мы должны воспитывать не творцов, а потребителей». Дегенераты и выступили со своим «скушно» (им вообще всё скушно, кроме забав пастуха Онана) как первые и главные критики «деревенщиков».
А теперь вдруг и леваки туда же! И не они одни. Либерал и западник, враг народа (теперь уж можно так без кавычек его величать), иноагент Дмитрий Быков о писателях-деревенщиках 1970-80 годов в статье «Русское почвенничество как антикультурный проект» писал так:
«В русской литературе 70-х годов XX века сложилось направление, не имеющее аналогов в мире по антикультурной страстности, человеконенавистническому напору, сентиментальному фарисейству и верноподданническому лицемерию. Это направление, окопавшееся в журнале «Наш современник» и во многом определившее интеллектуальный пейзаж позднесоветской эпохи, получило название «деревенщики», хотя к реальной деревне, разумеется, отношения не имело.
…Все, что можно было сказать о наступлении города и умирании древних богов, уже сказал Есенин в «Сорокоусте», а в менее концентрированном виде – Клюев. Проза и поэзия деревенщиков – литература антикультурного реванша, ответ на формирование советской интеллигенции и попытка свести с нею счеты от имени наиболее несчастного и забитого социального слоя – крестьянства.
…Ненависть деревенщиков к городу – не что иное, как реакция на формирование нового класса или, если угодно, нового народа. Сам факт появления авторской песни в 50-60-е годы свидетельствует о появлении этого класса: народом называется тот, кто пишет народные песни. С 50-х народом работали Окуджава, Матвеева, Визбор, Ким, Анчаров, Галич, позднее Высоцкий.
Прослойку, голосом которой они стали, ненавидели многие и за разное. Солженицын заклеймил её именем образованщины, а так называемые деревенщики, не решаясь поддержать Солженицына впрямую, клеймили её за оторванность от почвы, за неумение своими руками растить хлебушко.
…Некоторые писатели из славной когорты действительно умели писать, у них не отнять было корневой изобразительной силы; случались очень талантливые, как Шукшин и Распутин, Можаев и Екимов (но это и не деревенская, не «тематическая», а просто хорошая проза). Был несколько менее одаренный, но все равно заметный Белов с пресловутым «Привычным делом». Подверстывали к ним и Астафьева (оказавшегося, однако, много шире любых рамок). Деревенщики отличались от горожан, примерно, как кулаки от середняков или, точней, как Россия от Европы: у них в активе было несколько очень ярких, но монструозных личностей, тогда как общий фон деревенской прозы и сельского же кинематографа был удручающе сер. Среди горожан-западников, напротив, было куда меньше по-настоящему одаренных писателей, зато средний уровень был повыше и проза пограмотней.
Даже самые талантливые деревенщики не могли убежать от схемы «город – ложь и разврат, деревня – источник благодати». В ранг благодати возводились все сельские прелести: неослабное внимание к чужой жизни, консерватизм, ксенофобия, жадность, грубость, темнота. По логике деревенщиков выходило, что все это и является условием духовности – тогда как духовность в России, особенно в сельской местности, всегда существовала как раз вопреки этому.
…Деревенщикам не было никакого дела до реальной жизни деревни. Их подмывало обличить в жидовстве и беспочвенности тот новый народ, который незаметно нарос у них под носом и в который их не пускали, потому что в массе своей они были злы, мстительны, бездарны и недружелюбны.
…Правда, как всегда, никому не нужна. Как никому не нужна и та сельская Россия, которая ежегодно лишается полутора сотен деревень, отрезаемых от транспорта, застраиваемых коттеджами, безвозвратно стираемых с карты».
Эта инвектива от Быкова очень помогла бы молодым психиатрам в учёбе, как хрестоматийный пример проявления мании величия. Прямо хоть в учебник (психиатрии) копируй! Перепутав себя с Богом, Быков щедро лепит ярлыки за личной подписью – кто талантлив, а кто нет…
Но, интересно отметить, Быков в данном случае избежал аргументов «от дегенератизма». Да, видно, что ему было непросто, ведь он очевидный дегенерат, со свойственным дегенератам «обратным восприятием» (это когда всё, что кажется нормальному человеку прекрасным – отталкивает, а всё, что вызывает у нормальных людей омерзение – патологически притягивает, восхищает дегенерата).
И, тем не менее, Быков не использует аргумент двоечников «скушно»! Он – отдадим ему должное – понимает в недрах своей предательской, людоедской души, что аргумент «скушно» – не аргумент. Предельно тупому человеку скучно всё, кроме предельно-тупых занятий. В терминальной стадии «кластерной смерти», наступающей не мгновенно, не одноразово, а по мере отмирания познавательных интересов, одного за другим, происходит утеря интереса к какой-то из сфер человеческого знания, искусства. Человек «упрощается», отбрасывая одну за другой темы для размышлений, и в итоге получается совсем мёртвый мозг. Если полнота интереса ко всему на свете означает полноту жизни, то убывание интересов, сокращение, «складывание» их спектра – это шаги умирания. Постепенно становится «скушно» вообще что-либо читать, включая даже и комиксы, для дегенерата уже и они предстают «заумью»…
Быков, камуфлируя свой зоологический дегенератизм под пафосными фразами, пытается выставить деревенщиков врагами прогресса в координатах западнического либерализма. При этом от барских щедрот своих кидает им как кость: «некоторые даже были немножно талантливы, немножко интересны». Надо же! А где же дегенеративное «скушно»?! Быков уходит от обвинения в умерщвлении человека соблазном кластерного отмирания интересов в безыдейности. Он выступает (или пытается выступить) идейным борцом за цивилизацию, в том виде, в каком её понимают проспиртованные «спиритом» Европы до кишок либералы.
Нам тут интересен факт «смычки»: леваки, якобы коммунисты, Быков, который якобы ненавидит большевиков сильнее папы римского, дегенераты, которым «скушно» при всякой попытке задать им вопрос сложнее уровня младшего дошкольного возраста…
Чего они, все и разом, – «докопались» до деревенщиков?
* * *
Говоря сухим языком энциклопедизма, деревенская проза – это направление в русской литературе 1960-1980-х годов, а также, с некоторым перерывом, в современной прозе. Сегодня направление представляют писатели Наталья Мелёхина (Вологда), Анастасия Астафьева (Костромская обл.), Максим Васюнов (Москва) и Артём Попов (Северодвинск). Многие из этих новых имён открыты «Днём литературы».
Как в советское время, так и сегодня, направление стремится осмыслить драматическую судьбу русского крестьянства, русской деревни в XX веке, отмеченную обостренным вниманием к вопросам нравственности, к взаимоотношениям человека и природы.
Отдельные произведения начали появляться уже с начала 1950-х, а к середине 1960-х «деревенская проза» достигает наивысшего накала художественности, чтобы оформиться в особое направление. Тогда же возник и сам термин.
Крупнейшими представителями, «патриархами» направления считаются Фёдор Абрамов, Василий Белов, Валентин Распутин. Ярким и самобытным представителем «деревенской прозы» младшего поколения стал писатель и кинорежиссёр Василий Шукшин. Также деревенская проза представлена произведениями Владимира Крупина, Виля Липатова, Евгения Носова, Бориса Можаева, Владимира Личутина и других авторов. Как водится в апостольских общинах – среди апостолов русизма оказался и Иуда Искариот: Виктор Астафьев. Иудство его (о котором подробнее поговорим в другой раз) – тоже вполне себе укладывается в канву евангельской истории, как и жития остальных крупнейших «деревенщиков».
В узком смысле о деревенщиках писали так (из серии ЖЗЛ): «Создаваемая в эпоху, когда страна стала преимущественно городской и веками складывавшийся крестьянский уклад уходил в небытие, деревенская проза пронизана мотивами прощания, «последнего срока», «последнего поклона», разрушения сельского дома, а также тоской по утрачиваемым нравственным ценностям, упорядоченному патриархальному быту, единению с природой. В большинстве своем авторы книг о деревне – выходцы из неё, интеллигенты в первом поколении: в их прозе жизнь сельских жителей осмысляет себя. Отсюда – лиричность повествования, «пристрастность» и даже некоторая идеализация рассказа о судьбе русской деревни».
Такой узкий взгляд – попытка втиснуть непонятное и широкое в узость понятного, исхоженного, отработанного. В приведённом отрывке содержание явления подменено его формой выражения, причём весьма поверхностно считанной.
«Деревенщики» – это как бы рубрикатор: авторы, пишущие о деревне. По месту действия как бы определяется и смысл творчества: «что вижу, о том и пою». Между тем мы видим, даже по оголтелой критике, что для врагов вовсе не место действия главное! Для дегенеративного уклона тексты Распутина и Белова «сложные», «не увлекательные», потому что призваны заставить думать, а у дегенерата мысль уснула, как рыба на берегу, и шевелить плавниками не хочет. Для леваков деревенщики – идейные враги, для либералов – тоже. При этом и Сёмин, и Быков попросту подчёркивают, что о деревне, как месте действия, есть и другие книги, которые им куда больше по вкусу. Вопрос не в том, о чём писано, а в том, как: в этом Сёмин и Быков, брызгая слюной ненависти, вполне сходятся.
Поверьте, читатель: вовсе не сельская местность раздражает так неистово представителей деструктивных субкультур в деревенщиках! Их – имя которым легион – раздражает русскость. Русскость перечисленных авторов как явление, как русский дух, который трудно уловить, потому что русскость не в описании избы, лаптей, самоваров – какими бы мастерскими, или наоборот топорными описания оные ни были!
Русскость – это отношение к жизни в предельном обобщении, в предельном абстрагировании мировоззренческой символики, в ощущении (а не словах): «чаю воскрешения мёртвых и жизни грядущего века».
Деревенская литература не проговаривает русский символ веры, она им просто дышит. Зачастую – и это особенно бесит врагов – даже и сама для себя не рационализирует, не заключает в рамки формулы этот русский дух, который «где хочет, там и дышит». То есть – чаще, чем нам с читателем хотелось бы, – русскость русского человека посторонним и чужим видна гораздо яснее, чем ему самому. Сам-то он просто живёт, как умеет, и только чужаки, глядя на его быт, изумляются: «ты посмотри, какой странный, всё у него не как у людей» (т.е. у чужаков, у дегенерата Быкова, полагающего тушу свою идеалом человеческого вида).
* * *
И тут скажем самое общее: у цивилизации, вообще всечеловеческой, у культуры, вообще мировой, всеобщей, – есть и чёткая формула, и ясная тысячелетиями логика. Цивилизация, культура – есть устройство, которое должно перевести мыслящее существо из биосферы в Ноосферу. Из зоологических реалий, в которых все всех пожирают, в царство чистого Разума, в царство идей, изначально существующих только как Идеалы (посреди грязи и крови биосферы).
Эта формула, эта логика вселенского восхождения (вне которой людям не имело смысла покидать пещеры) – появилась задолго до русского суперэтноса, русской ветви цивилизации. Когда каннибалы передумали быть каннибалами, и стали друг друга с интересом слушать, вместо того чтобы сразу скушать, а потом и записывать услышанное (таким интересным оно им казалось, мечтали для потомков сохранить) – рождается цивилизация Книги-Вселенной с её коллективным разумом, живущим в библиотеке.
И противопоставленным, в диалектическом единстве и борьбе крайностей, Кухне-Вселенной, на которой всё время чего-то жрут. Задумывались ли вы, что крайний аскетизм светочей разума, бежавших в пустыню, – был, по сути, именно бегством от желудка во славу мозга, средством монашеской крайней (доходящей до изуверства) аскезы отринуть плоть во имя торжества Духа? Совсем не есть человек не может, но для Духа в этой склонности пожирать всё съедобное отчётливо видна угроза людоедства: чуть недоглядишь, и он уже возродился, снова чавкает ближними, вместо того чтобы учить их и у них учиться!
Любая цивилизация обречена усмирять материю в пользу Духа – иначе получится судьба советской цивилизации, самой перспективной, но оказавшейся при этом самой беззащитной. Человек человеку интересен как пища – или как источник духовных откровений?
Шли века, тупиковые ветви цивилизации умирали, а наиболее перспективной явила себя христианская. Но, явившись вначале некоей целостностью, она потом раскололась, разделилась в себе. Так ветвь, которая сохранила в себе полноту формулы цивилизации – оказалась противопоставленной неполноте, черпающей грязь бортами. Возникли два брата, с виду близнецы, но один полноценный, а другой – с генетическими отклонениями, с задатками мутанта.
Полноценный брат развивался гармонично, а мутант – негармонично. А что такое «негармоничное» развитие для цивилизации? По аналогии с живым телом – это когда ноги растут, а руки нет. Или наоборот. Развитие одного органа у мутанта гипертрофировано, а другого – атрофировано.
Но ведь именно это Запад собой и явил – в наши дни это же очевидно! По изначальном замыслу цивилизации (т.н. теозису) она должна была развиваться строго определённым образом. А именно: в гармоничном, органичном единстве научно-технического, нравственного и правового сознания. То есть, по нашей аналогии, руки растут и ноги растут, и туловище растёт – всё растёт синхронно друг другу, как генетически заложено!
«Всё, что было лишним, – рассказывает в своей книге «Лад» именно об этом великий Василий Белов, – или громоздким, или не подходящим здравому смыслу, национальному характеру, климатическим условиям, – всё это отсеивалось временем. А то, чего недоставало в этом всегда стремившемся к совершенству укладе, частью постепенно рождалось в глубинах народной жизни, частью заимствовалось у других народов и довольно быстро утверждалось по всему государству».
А что дали искажённые, западные ветви христианства-мутанта? Научно-технические знания развиваются бешено, как раковая опухоль, а нравственное и правовое сознание скукожились до рудимента! Тело взрослого атлета, а голова, управляющая всей этой горой мышц (возможностей), – как у злого и, главное, недоразвитого ребёнка!
Если научно-технический прогресс идёт сам по себе, а не в гармонии с нравственным развитием и прогрессом правосознания, если он идёт не по теозису – он из благодетеля рода человеческого превращается в его убийцу.
Потому что нормальный рост клеток в гармонии с другими клетками – это жизнь, а раковый рост клеток, когда клетки одного вида пожирают клетки другого вида – это смерть, онкологический диагноз!
Теозис – главное, что сумело удержать русское Православие, и не сумели удержать в Европе ни католицизм, ни, тем более, протестантизм. Потому в своих технических метастазах западная цивилизация из достижений для человека превратилась в растущее громадьё достижений против человека. По мере того, как мутант духа открывает для себя всё новые и новые возможности отмычками науки и техники – он всё ближе и ближе к своей дегенеративной цели: убить человечество, поднять «прогресс» до такой высоты, чтобы получить возможность «ващще всех убить».
* * *
Так и вышло, что русскость слилась, совпала (не сразу, а по итогам многовекового развития) с полноценной цивилизованностью, гармонической полнотой культуры. Русскость – как самосознание цивилизованного человека (к которому приходит человек любой нации, если гармонично развивается в рамках цивилизации) – оказалась противопоставлена питекантропу с ядерной дубиной и его механическим монстрам. Накачивая «мускулы мозга», обрастая всё более совершенными средствами уничтожения, подавления – западный антропологический тип так и не смог избавиться от пещерной узости кругозора, примитивного зоологизма своих базовых потребностей.
Вооружённый немыслимой технической мощью, мутант Запада так и не научился мечтать ни о чём сверх животной мечты «всех убить, всё отнять», господствовать и доминировать. Западный человек не перестал быть первобытным людоедом, умудрившись при этом обзавестись ядерной бомбой…
Потому весь путь Запада, при несомненном внешнем блеске его заманух, – оказался (теперь-то это всем видно!) кривым и в никуда. И лестницей вниз. А цивилизация должна вести наверх! Понимаете?! Ну это же азы теории цивилизации! Нафига она нужна, со всякими техническими ухищрениями, если она в ад ведёт, во мрак небытия?!
Если цивилизация нормальна, если она не мутант – то главное её свойство – гармоничное развитие человека. Его «обожение», его выход в Ноосферу, важной (но далеко не единственной) частью которого является выход в Космос, космическая мечта и социальная справедливость, мечта о разумной и доброй организации отношений, о «семье народов», идущей на смену идее «саванны народов», в которой народы-хищники гоняются за травоядными народами-жертвами…
Запад может сколько угодно на нас обижаться, что подлинная культурность, цивилизованность личности делает человека духовно «русским», но виноват в этом Запад только сам. Это он предал идею гармоничного развития личности, противоестественно скрещивая, вопреки заветам Пушкина, гения и злодейство. Итоговый продукт Запада таков, что все его идеи не только чудовищны, но и бредовы, очевидным образом ненормальны, неадекватны жизни.
Это и идея всё человечество выморить, «радикально сократив население». Она – свехпопулярная у экологических фашистов Запада – могла родиться только в голове маньяков. Ну, согласитесь?! «Светлое будущее» цивилизации в том, что 9 из 10 людей будут убиты или уморены тем или иным способом? А 1 из 10, который останется, – получить беспредельное счастье в виде… чего? Беспредельного потребительского обжорства? Зашкаливающего и разрушающего здоровье, как физическое, так и психическое, потреблядство?!
Ну, скажите, кто мог породить такую стратегию «развития» и всерьёз её рассматривать? А рядом с ней другая, не менее популярная и не менее долбанутая: счастье человека заключается в тупом, механическом наращивании материальных благ, чисто количественном, лишённом представления о качестве! Прогресс в том, говорят они, чтобы потребление, например, мяса, росло изо дня в день. Ты будешь жрать всё больше и больше, не спрашивая зачем, – и когда у тебя пузо лопнет, ты достигнешь вершины счастья по западной шкале «американской мечты».
Но это же безумие – очевидным образом порождённое мутацией Духа в момент цивилизационного раскола. Просто набивать карманы безо всякого смысла, цели и выхода, видеть смысл жизни в росте нолей на электронном табло…
Поскольку это для всех невозможно – они придумали ещё кое-что, не менее безумное. Счастье – говорят они теперь, когда колбасный рай Европы оказался надувным, – это эйфория позитивного мышления. Надо ужраться наркотой, тебе станет очень весело – даже и без шопинга, вот ты и достиг цели жизни, сверкающей вершины развития человека! Человек рождён для счастья, а счастье мутант понимает, как «смех без причины», как эйфорию, и такое «счастье» с одной таблетки достижимо…
Либералы в 1990-м году врали, что для счастья нам не хватает колбасы; а теперь устами Клауса Шваба «мировое правительство» утешает нас уже не призраком изобилия колбас, а услаждающими галлюцинациями: «К 2030 году у вас ничего не будет, но вы будете счастливы!» – обещает ВЭФ и Давос с такой улыбкой, от которой мурашки по спине[1].
Ну, и о болезненной для советских граждан теме колбасного изобилия: ВЭФ пообещал миру: «Вы будете есть гораздо меньше мяса – мясо будет редким на вашем столе»[2]. За что боролись, на то и напоролись!
Скажем кратко: западные ветви христианской цивилизации вместе со своим порченным христианством утратили и остатки разума, превратившись, по сути, в маньяков бредового прожектёрства. У них 42 (!) пола, нескончаемо-гниющие войны всех со всеми, у них «американская мечта умерла» – хотя изначально была больной, и про мясо – вы уже прочитали…
* * *
Если человек не развивается гармонично, как предписано формулой цивилизации, если он мутант, у которого правое полушарие мозга – как у Лейбница, а левое – как у бабуина, то в итоге получается такая вот фигня, как современный содомитский и людоедский Запад.
Но, кроме собственно Запада (Содома) – есть ещё и влияние Запада (содомия, вывезенная гостями Содома в свои города). Запад, конкретно англосаксы (люди, чья психика катастрофически деформирована шестью веками бесчеловечно-изуверского образа жизни), оказали огромное духовно-тлетворное влияние на современную РФ. Она сама по себе – попытка влиться в Запад, спровоцировать у себя те же самые мутации диспропорционального развития, которые почему-то в какой-то момент времени показались «модными», привлекательными. РФ – общество очень тяжело больное и очень проблемное, как, впрочем, и вся колониальная периферия, в которой дегенератизм ядрового Запада умножается на униженность второсортно-служебной роли.
Но – будем честны! – разве советское общество не было подвержено влиянию Запада, субкультуры пост-католичества и пост-протестантизма? Разве мало советский образ жизни, наука и культура черпали из этого мутного и проблемного источника, отправившись к нему по шерсть, а вернувшись стрижены?
Русизм как наиболее полно отражённая в творческом наследии писателей-деревенщиков традиция русской православной картины мира – потому и ненавистен до рвоты всем западникам. С цивилизациями Востока агрессивный Запад легко расправлялся в силу их технической и военной отсталости, так что проблемы в них не видит. Себя Запад видит образцом, эталоном, социал-дарвинистским пожирателем-очистителем (земли от дикарей). А вот русские для него – аномалия, которую он не может понять.
Русские в многочисленных и страшных войнах с объединённой Европой доказали свою способность к техническому паритету, к инженерной мысли, если не превосходящей, то уж точно не уступающей Западу.
С русскими «опиумные войны» не проходили – это вам не Африка, не индейцы, не Иран и не Китай с Индией! Создав супероружие – Запад снова и снова сталкивался со встречным супероружием русских, зачастую ассиметричным по ответу на вызов, но достаточно эффективным, чтобы похоронить завоевательные армады «сверхчеловеков».
Русизм отличается от восточных цикличных культов тем, что не блокирует научно-инженерной мысли, способен к научно-техническому прогрессу, но при этом руками людей полноценных, с высокой цивилизационной мечтой, человечной милосердной культурой нравственно и с точки зрения правосознания не ущербных. Кратко говоря:
– русские – это сталь, обладающая сердцем;
– тогда как Восток – это сердце, не обладающее сталью;
– а Запад – это сталь, не обладающая сердцем.
Если вы внимательно рассмотрите последние 6 веков исторической практики англосаксов – то увидите во всех их действиях устойчивый архетип тяжко искалеченной ущербной психики, чья мания величия вытекает из острого комплекса неполноценности. Их патологический индивидуализм выходит из многовекового издевательства над человеком, его бесправия и ограбления (начатого ещё норманнами, установившими первый нацистский режим над покорёнными, признанными недочеловеками англосаксами), духовного и физического растления.
Это порождает не просто одержимость личным успехом и персональным первенством (что само по себе, возможно, и неплохо) – но одержимость ради мести, как болезненную страсть урода отомстить всем полноценным за собственные увечья. Так, с этой мотивацией творит Фауст, продавший душу дьяволу учёный, «сумрачный германский гений».
Но вдвойне и втройне творит с этой мотивацией ещё более сумрачный английский гений! Вот уж где под стальной броней технических инноваций сокрыто то, о чём проницательно писал великий Лев Толстой:
«Англичане – самая удивительная нация в мире, разве исключая зулусов. В них искренно только уважение к мускульной силе. Если бы у меня было время, я написал бы небольшую книгу об их манерах. И потом эта страсть их ко всякого рода боям, экзекуциям! Русская цивилизация, конечно, груба, но самый грубый русский человек всегда ужасается обдуманного убийства. А англичанин!.. если бы его не удерживало чувство приличия и страх перед самим собою, он с бесконечной радостью поел бы тело своего отца»[3].
Добавим к этому, что наркоторговлю в мире веками «крышевала» британская королевская семья, в которой к тому же многовековые сильные, хорошо известные историкам и подробно описанные традиции гомосексуализма. Английский работорговцы, чтобы увеличить плодовитость рабынь и осветлить кожу раба (что давало прибавку к его рыночной цене), – обыденным порядком осеменяли своих рабынь, после чего торговали (без зазрения совести!) собственными биологическими детьми. А когда их в этом пытались упрекнуть – смеялись: «спермы много, её не жалко». Разве удивительно, что люди с таким многовековым (из поколения в поколение!) анамнезом – стали создателями фашизма (Гитлер только ученик), концлагерей, самыми жестокими и самыми успешными колонизаторами во всех частях света?
Далеко ли ушли от этих светочей садизма континентальные европейцы? Не очень далеко…
Конрад Лоренц, великий австрийский ученый, Нобелевский лауреат, основоположник такой науки как зоопсихология, первооткрыватель основных законов звериной психики, впервые оказался в России врачом полевого госпиталя вермахта. Замечания, обличающие его зоркий взгляд психолога, выдают его изумление многими русскими особенностями: в стайке белоголовых белорусских ребятишек обязательно крутились две-три собаки, в то время как «нормальная верхненемецкая собака, завидев нормального верхненемецкого мальчишку, улепетывает со всех ног». «Говорящая деталь!» – комментирует эти воспоминания Лоренца видный экономист Андрей Паршев.
* * *
Способность Запада производить великолепную, порой весьма завидную технику при сложении с этим садистским менталитетом меняет знак с плюса на минус. Конечно, двигать цивилизацию может только умный человек, глупому это не дано. Но если речь идёт об умном маньяке, об интеллектуальном серийном убийце, о блистательном докторе Ганнибале Лектере, то уповать на развитие цивилизации силами извращённого разума Ганнибала-каннибала, мягко говоря, наивно.
Чем умнее маньяк, чем он более технически развит – тем хуже. А не лучше.
Западные ветви христианской цивилизации взяли от христианства способность к развитию разума, которая, по словам Вернадского, «делает человека геологическим, а потом и космическим фактором Вселенной». Это когда человек, вооружённый наукой и техникой, способен уже творить горы и моря, реки и континенты, планеты и звёздные системы – а потом и целые Галактики…
В отношении Запада эта способность к технической стороне теозиса (уподобления могуществом Богу) – очевидна, но не менее другой очевидности: могучие силы интеллекта оказались подчинены злу, в силу дефектов христианской модели Запада. И вместо обожения (теозиса) в итоге получилась сатанизация этой ветви человечества. Отчего мы и называем её «тупиковой» – а не потому, что они нам не нравятся!
Речь вообще не может идти в координатах «нравится – не нравится», нельзя объективность продления (или смерти) цивилизационного преемства, первородства подменять субъективными оценками личных удовольствий или симпатий.
Если человек способен создать могучую индустрию, но не способен гармонично спараллелить это с созданием социализма, если его индустриализация поражает воображение не только своими масштабами и техническим блеском, но и животными, рептильными мотивациями в духовном мире её создателей – то тогда они строят не просто фабрику. Они строят «фабрику смерти», Освенцим, Бухенвальд.
Они строят не машину для блага жизни, а машину для удобства смерти, обслугой у которой (и высокоинтеллектуальной обслугой) в итоге оказываются.
* * *
Вывод: без русизма не будет не только России и русских. Без него (так уж получилось) – не будет вообще человеческой цивилизации. Она очевидным образом захлебнётся в крови, поднимая снова и снова ставки в животных конкурентных играх, зверящих и скотинящих человека, строящими успех индивидуалиста на бедствиях и несчастьях, которые он создаёт обществу даже не цинично, а органично, не задумываясь, рефлекторно.
Но точно так же, как сталь высших марок не тождественна руде, из которой её извлекают, выводя бесчисленное множество разновидностей шлака (от глины до вкраплений чужеродных металлов), русизм с его формулой цивилизации вовсе не тождественен России.
Царская Россия, СССР, современная Россия, вновь вставшая поперек пути мировому абсолютному злу, – только куски руды, из которых нужно выплавить русизм, очистив его от шлаков.
То есть уникальную способность русского православного человека развиваться умственно, линейно, восходя, разомкнув мёртвый круг замкнутого цикла вечных повторений, но в отличие от Запада – развиваться не как раковая опухоль, а как полноценный, гармонично уравновешенный организм.
В основе этого (кстати сказать, уникального только исторически, а так-то в перспективе всем доступного при желании) свойства – особенности русского мышления, взошедшего «хлебом насущным» на православной закваске. Именно такое мышление, свободное и конструктивное, не безымянно-безликое, но и не патологически-эгоистичное, мышление, в котором успех немыслим безнравственным, а нравственность является двигателем научно-технической смекалки, мышление, которому мы обязаны лучшими сторонами советского социализма, (а худшие его стороны – привнесены с Запада) – как раз и раскрывается в добрых и чутких ладонях писателей-деревенщиков.
Если сидящему в нирване рационалистический прогресс науки вообще не нужен, если западному менталитету он нужен только как «исполнитель желаний» злобного, примитивно и мелочно-мстительного ущербного человека, то как раз деревенщики со всей силой своей русскости задают главный вопрос: «Зачем?».
Мышление западного типа, в том числе и у этнических русских, пропитавшихся вестернизацией, не может с этим справиться, в нём процессор перегорает (и началось это с их знакомства с Достоевским).
Западное мышление дальше вопроса «как?» идти не может.
– Мне нужен стальной кулак, чтобы ударил с силой в 2000 атмосфер! Что значит – зачем? Мне надо, я такое задание дал научному коллективу! Я им плачу – нафига им знать, зачем мне такой кулак?! Они пусть мне объяснят, как его сделать, а с зачем разберёмся потом…
И так Запад лепил всяких техномонстров вплоть до удушливых газов и атомной бомбы.
Потому что достигаторство, делократия – имеют амбиции, но не стратегию, запросы, но не цели. В том числе – сужаясь до нашей темы – и в литературе, в отношении к ней.
В западной литературе идёт приспособление авторов к читателю (клиент всегда прав), каким бы примитивным он ни был. Это сфера услуг, и она должна удовлетворить потребителя, а не себя.
Но в русизме литература – это не развлечение, а духовное служение, сакральное занятие внутри цивилизации книги (и это объективно верно, ибо цивилизация наша, от самых первых шумерских табличек и египетских папирусов – цивилизация книги). Русская литература ведёт читателя не в бордель, а в храм, и не от жизни в иллюзорные миры облегчения, а из всех иллюзий в подлинную, предельно-реальную жизнь.
А теперь, осознав это, посмотрите снова на то, что либералы и троцкисты, и дегенеративные уклонисты наговорили на деревенщиков в цитатах начала этой статьи! Леваки Сёмина не любят Быкова, Быков не любит леваков, дегенераты вообще вне политики (пока булки на майдане не начнут раздавать), но все они – продукт западного механицизма, слева направо в одной шеренге.
* * *
Главный урок деревенщиков – их удивительная, потрясающая способность противопоставить целостность фрагментарности, органичное – механическому, и, в конечном итоге, выявить через противопоставление человечности и машинерии разграничение между жизнью и смертью.
Уродливое, многими веками духовно перекошенное развитие Запада дало ему качество, которое само по себе прекрасно: рационализм. Но из холодной рассудочности рационализма родился монстр эффективности, толкнувший к утилитарности. У духовного калеки задача узкая, он ограничен шорами своей колеи: например, разгонять паровоз, чем быстрее, тем лучше. И вот он, верный своей задаче, разгоняет, разгоняет, и уже космические скорости, и все пассажиры умерли от перегрузок, но достигатор, делократ этого и не заметил. Ему поставлена задача скорость выжимать – «всё выше и выше, и выше». Живы ли пассажиры – не его вопрос. Это не его дело, понимаете?
Зайдя с иной стороны, мы видим, что всем «детям Запада» – как левакам с их марксистским начётничеством, так и либералам с изуверством социал-дарвинизма – человек нужен как инструмент, а не как человек. Человек решает задачу как инструмент, и вначале его некем заменить. Но потом ложный «прогресс» даёт стальных слуг или биологическую химеру-мутанта, которая лучше справляется с задачей, чем человек. И тут всплывает ужаснувшая уже и на Западе всех умных людей – ненужность человека достигатору, его культу эффективности! Прогресс, начатый во благо человека, для его удобства, – превращается в терминатора, уничтожает человека. Ещё Карл Маркс писал о том, как механический ткацкий станок убивал индийских ручных ткачей (в буквальном смысле – осыпав их костями все холмы Индии). Но – если вы внимательно прочитаете работу Маркса, то увидите: он описывал это с сочувствием именно к эффективной механике, а не к ручным ткачам!
Россия историей своей призвана была породить социализм (выступающий очевидной целью всех стремлений человеческой цивилизации, социальной концепцией у всех мировых религий).
Но под влиянием «соседа-мутанта», извращений мутировавшего брата близнеца (западнохристианской ветви всё того же христианства) в социализме СССР оказалось очень много механицизма, атеистического изуверства, материалистического прагматизма, очень много забывшего о человеке «культа эффективности».
Социализм должен был или очиститься от них – испив живой воды от писателей-деревенщиков, возвращавших механику к человеку, или погибнуть (что, увы, в итоге и случилось).
Выступая живой альтернативой мертвечине советской казёнщины, деревенщики в то же время были ничуть не враждебны русскому советскому миру. Не слепые последователи вождей, и не враги – но лекари, доктора духа, вот кем они пришли в советскую реальность, перспективную, но очень проблемную, с огромным потенциалом, но очень больную, отравленную токсинами узко-линейного человеконенавистнического «прогрессизма»[4].
Вот как говорил об этом Василий Иванович Белов: «Советская власть была нормальная власть… и народ к ней приспособился. А потом началась ненормальная власть, которой народ просто не нужен… Государство, надо признать, было создано мощное. Может быть, самое мощное за всю русскую историю. И вот его уже нет и не будет. Нет и советской власти. Я понимаю, что и я приложил руку к ее уничтожению своими писаниями, своими радикальными призывами. Надо признать. Я помню, как постоянно воевал с ней. И все мои друзья-писатели. И опять мне стыдно за свою деятельность: вроде и прав был в своих словах, но государство-то разрушили. И беда пришла еще большая. Как не стыдиться?».
В 1990-м году, когда конъюнктурщики бежали из КПСС, Белов наоборот демонстративно вступил в неё. Хотя в годы её всемогущества и славы – демонстративно её сторонился. Это можно сказать и обо всех деревенщиках (кроме «средь апостолов иуды» Астафьева, но то отдельная история).
Валентин Распутин в своём выступлении на съезде народных депутатов СССР (1989 г.) сказал так: «Никогда еще со времен войны державная прочность не подвергалась таким испытаниям и потрясениям, как сегодня… Антисоветские лозунги соединяются с антирусскими. Эмиссары из Литвы и Эстонии едут с ними, создавая единый фронт, в Грузию. Оттуда местные агитаторы направляются в Армению и Азербайджан. Это не борьба с бюрократическим механизмом, это нечто иное».
Да, никто из деревенщиков никогда не сливался полностью с казённым советским механизмом и мертвечиной агитпропа – но и врагом не был: опираться можно только на то, что оказывает сопротивление. Главной ошибкой КПСС была попытка вместо живого и ершистого, активного в дискуссии русского начала – опереться на податливую и ко всему безразличную, безликую карьеристскую слизь в своих рядах…
КПСС умерла – но вопросы остались. Вечные, «проклятые» вопросы цивилизации: как сделать, чтобы прогресс не задохнулся – но и не сожрал своего хозяина? Мы прекрасно понимаем, что даже примитивное орудие не только облегчает жизнь своего изобретателя, но может её и отнять. Уж что проще циркулярной пилы можно выдумать – однако и она может вместо изготовления пиломатериалов (дела нужного, важного) оттяпать зазевавшемуся растяпе и руку, и голову! Речь идёт всего лишь навсего о пиле, а вообразите губительные возможности инструментов на порядок более сложных, чем пилорама!
Как сделать, чтобы прогресс не убил своего создателя, но при этом и не заглох, не превратился в идиотизм замкнутых повторов, в кретинизм безысходного цикла неразвития?
Ответ на этот вопрос (когда и прогресс налицо, и человек остаётся человеком) – в русизме. Прогресс должен обрусеть! Между Западом, который убивает себя развитием, и Востоком, который заживо погребает себя неразвитием, есть «волшебное» средостение православного и советского наследия.
А кратко выраженная его суть – только здесь умеют придумать радио раньше европейцев, придумать противогаз против придуманных ими (в силу изуверства их перекошенного умственного развития) отравляющих газов, покорить атом в мирных целях (русская заслуга) супротив покорения атома в военных целях (впервые достигнуто американцами) – и при этом не забыть об описанных Валентином Распутиным старухах, затерянных в тайге, раскиданных по деревенским избам.
Оттого русскость даже в самом невинном и прикровенном её выражении (когда прогресс не отрицает человека, а человек прогресса) вызывает такое яростное отторжение у чужебесов. Образцы этих корчей мы видели в начале этой статьи.
У ожиревшего до патологической степени буржуазного обжоры и пламенного троцкиста-левака может быть много различий, но в одном они едины: в аксиоматичном для них, абсолютно фундаментальном механицизме. Какую бы судьбу они ни планировали человечеству – человек для них всегда лишь машина, и не более того. В уничтожении машины нет трагедии, а в её сохранении – никакой ценности, кроме сметной на балансе. Машина ценна только пока её нельзя заменить на более эффективную, а как только заменили – цена предыдущей модели не выше, чем сегодня у печатной машинки или кассетного видака!
И в этом своём достигаторстве коммунисты для многих неожиданным, я бы сказал – ошеломляющим – манером вдруг сливаются с самыми яростными бесами буржуазной реакции. А именно: в признании некоего «прогресса» самоценным, когда он потерял исходник, с которого он начинался, служение удобствам и потребностям человека – такого, какой он есть. Вечный и неизменный, богоподобный человек Библии, а не разновидность приматов, одна из тысячи, каков он у Дарвина (одним видом больше, одним меньше – биосфере никакого убытка).
Русизм не только и не столько в идеях писателей-деревенщиков, сколько в их эстетике, картине мира, образе Вселенной вокруг персонажа, в их манере письма, в манере разговора с читателем, той особой, неразвлекательной, а созерцательной (по Достоевскому) роли художественной литературы в человеческой жизни. Потому что погоня за остротой – тоже достигаторство, в пределе исключающее человека.
Ведь литературное мастерство можно принять как некую совокупность приёмов воздействия, устрашающего или услаждающего свойства, и концентрируя это – вышибать из читателя эмоции механически. Что и делают лучшие творцы «бестселлеров» (а худшие из них – попросту раскручены рекламой из пустышек). Это как если бы лекарству вместо исцеления вменили бы наркотический эффект возбуждения, эйфоризации пациента!
Неважно, что больной продолжает умирать в объективной реальности, а важно лишь то, что он из плачущего превратился в хохочущего и прыгающего от распирающего восторга!
* * *
Выделение русскости из советского (как, впрочем, и имперского – но это менее актуально, ибо имперское далеко от нас, нынешних) – это выплавка стали из руды. У нас есть изначально кусок руды, в котором кроме искомого металла – ещё чёртова уйма случайных вкраплений, в лучшем случае бесполезных, но зачастую – и токсичных. И вот нужно всё это отправить в шлак, выделив искомое (собственно цивилизацию) из кучи мусора вождистских амбиций, предрассудков науки той или иной эпохи, человеческих слабостей и бесноватостей.
Эту важную работу с советским наследием начали Валентин Распутин, Василий Белов, Василий Шукшин и – по мере сил – их современные последователи. Вернуть прогрессу человека, не сворачивая при этом прогресс? Совместить переменчивость прогресса с неизменностью человеческой природы? За этим – к русским! Оттого так ненавидит всё русское (включая и творчество писателей-деревенщиков) вся нелюдь, которая, играя словами, называет себя «люденами» или ещё как-нибудь.
Русская культура оказалась единственной, в которой высшей ценностью является не механический результат (строили-строили и наконец построили), а человек внутри этого результата. Она вызывает этим изумление, недоумение, но порой и неподдельный восторг европейцев и азиатов. Вспомним о том, как любят на Западе русскую классику, особенно Толстого и Достоевского, Тургенева и Булгакова – и это единственное русское, что любят на Западе!
Почему?
Потому что умереть можно тысячью способами, а в жизнь у цивилизации одна дорога. И этой дорогой идти, не сворачивая в англоязычные или буддийские тупики, тебя ничто не заставляет, кроме жажды выжить, инстинкта самосохранения! Ну, нет в тебе этого инстинкта – иди и убейся лбом об стену, как это сделали вчера немецкие, а сегодня украинские нацисты! Если тебя не пугает перспектива мёртвой Земли, то – флаг тебе в руки и барабан на шею, возвещай либеральный или ещё какой «прекрасный новый мир», мировой порядок, основанный на извращениях, в первую очередь, мысли.
А если всё же хочешь, чтобы история имела продолжение и разворачивалась во что-то кроме итогового скотомогильника (мечты Фукуямы), – то начни с книг русских советских писателей-деревенщиков. Там почувствуешь русский дух, который многим кажется нестерпимым зловонием, но на вкус, на цвет – товарищей нет!
Мало ли чем кажется русский дух людям с извращённым вкусом? Объективно это и есть запах человеческой цивилизации, вырвавшейся из застоя, идущей по лестнице вверх, ступень за ступенью, но и опасающейся, чтобы не сверзиться с этой лестницы (чем выше забрался, тем больнее падать).
Это и объясняет всё: почему, например, «скука умирающих деревенских старух» одним десятилетиями так дорога в литературе, а у других вызывает столь непропорциональный гнев, куда больший, чем вызвало бы «просто скучное».
[1] Всемирный экономический форум предлагает населению планеты дивный новый мир: всех лишат собственности, всё будет напрокат (в этом и есть счастье), квартиры превратят в коммуналки, дачи в миграционные бараки, а ценности и пища будут заменены на суррогат.
[2] «Вы будете есть гораздо меньше мяса – мясо будет редким на вашем столе, а не основным продуктом питания, на благо окружающей среды и нашего здоровья (Beyond Meat Билл Гейтса). Такова программа Великой перезагрузки (The Great Reset), желающие могут подробнее с ней ознакомиться в интернете.
[3] Мисс Гапгут в гостях у Л.Н. Толстого. - Исторический вестник, 1892, №1.
[4] Например, в коммунистической и либеральной фантастической литературе, оборачивающейся прямым и открытым отрицанием человека, призывами замены его на более «эффективных» существ: люденов, метагомов, мизитов, отарков и прочих порождений «неспящей эволюции». Ведь для дарвиниста человек не последнее слово, не венец творения, а лишь переходная форма: вчера обезьяна, а завтра ещё кто-нибудь…
Источник: День литературы
