«50 лет в Храме востоковедной науки»*

(продолжение)

В каком-то неопределенно-скучном настроении встречал я летние каникулы 1949 года. Только что были сданы экзамены, и прямо-таки распирала гордость от сознания, что я уже десятиклассник. Впереди маячила радостная перспектива — в летние каникулы можно было пожить свободной жизнью свободного от забот человека.

Из событий этого лета запомнилось два. В одно из июньских воскресений вся наша семья и несколько сотрудников отца отправились на грузовике в город в дом отдыха «Дом учителя» (около Карабихи). Поездка на машине доставила неизъяснимое удовольствие. Я сидел в кузове, высоко подпрыгивая на ухабах, длинные волосы развевались на ветру, на душе было легко, как будто ветер наполнял и раздувал ее как широкий парус. Компания расположилась возле речки, на полянке. Выпили, закусили, смеялись и шутили. Было очень весело. Пикник удался на славу. Из города наехало много людей. Это было настоящее народное гуляние, с танцами, песнями и, само собой разумеется, с драками. В городе мне редко покупали мороженое. А тут вдруг родители расщедрились, и я съел в течение дня не менее десяти порций. К концу дня испортилась погода и настроение, и часов в 6 вечера компания тронулась в обратный путь.

Второе событие произошло на следующий день и оставило в моей памяти, в противоположность первому, довольно неприятные воспоминания. Я и мой одноклассник Юра Берштейн решили покататься по Волге. Взяли лодку на лодочной станции. Погода была чудесная! Летний теплый воздух ласкал наши лица, трепал волосы. На душе было легко и весело. Все сулило приятную прогулку. Гребли по очереди, гребля доставляла несравнимое удовольствие и блаженство. Ритмичное скольжение лодки по зеркальной волжской воде успокаивало нервы. Навевало приятные воспоминания, мысли и мечты о будущей жизни. Мы остались в одних плавках, беззаботно болтали, смеялись, впитывали в себя волжский воздух. Незаметно отплыли от лодочной станции довольно далеко и оказались в устье реки Коростль. Но совершенно внезапно над нашими головами раздался оглушительный раскат грома, засверкала молния и хлынул страшный тропический ливень. Началась жуткая гроза. Мы порядком струхнули, лодка стала быстро наполняться водой, казалось, вот-вот она пойдет ко дну. Я и Юра гребли изо всех своих силенок. Кое-как нам удалось добраться до берега. С трудом вытащили лодку на берег, пытались перевернуть ее, чтобы укрыться под ней от дождя. Но лодка оказалась чересчур тяжелой и чуть не погребла под собой юных бедолаг. На наше счастье мы увидели неподалеку другую перевернутую лодку, под которой спрятались два парня. Мы стремглав бросились к ним просить «крова и защиты». Дул пронизывающий холодный ветер, и в самом буквальном смысле слова зуб на зуб не попадал. Ждать под лодкой конца грозы означало подвергнуть себя риску серьезно простудиться и заболеть, и мы приняли смелое решение — плыть к лодочной станции.

Но едва мы отплыли от берега, как свирепствующая гроза обрушила на нас ниагарский водопад с градом. Мы сели на весла и гребли остервенело и в каком-то полузабытьи, гребли как каторжники на галерах. Лодка наполовину заполнилась водой, волны швыряли ее как щепку из стороны в сторону. Как мы не утопили ее и не утонули сами — осталось для нас загадкой. Было жутко и радостно от пережитого приключения.

В эти минуты я вспомнил повесть «Буря» И. М. Майского, то место, где он описывает свою поездку на лодке с Мишей Марковичем во время экзаменов, в бурю... Но у меня и у Юры ситуация была, пожалуй, пострашнее...

Пристав к левому берегу, мы бросили лодку и вбежали в какую-то избушку. Там занялись гимнастикой, разогрелись и переждали грозу. Самое удивительное, что даже насморка не последовало. Единственным неприятным последствием этой истории была нахлобучка от родителей за потерю зеленой шелковой рубашки, которую мне накануне подарили на день рождения.

В то же лето я навестил своего старшего брата Бориса, учившегося тогда в МИИТе (Московском институте инженеров транспорта имени Образцова). Я был в Москве проездом, так как направлялся в Ясную Поляну. С большим трудом мне удалось отыскать Александровский переулок, где находилось Борино общежитие. Незамеченным проскочил мимо вахтера и без труда нашел Борину комнату. Постучал в дверь. Услышал заспанный, но такой знакомый голос. Радостно забилось сердце. «Открывай! Чего там!» Дверь открылась, и я увидел родную и такую дорогую для меня фигуру брата в кальсонах. Он щурился от света и протирал глаза. «Боря!» Он, конечно, очень удивился, неожиданно увидев меня. Оба от счастья прослезились. После поцелуев и объятий Боря быстро оделся, умылся, сбегал в магазин и купил хлеба и масла. Сахар без лишних церемоний взял из чьей-то тумбочки (у них коммуна).

Позавтракав по-студенчески скромно, мы отправились гулять по Москве. Наболтались досыта, катались на лодке в парке ЦДКА, посмотрели в кинотеатре «Мир» «Цыганский барон». Обедали в студенческой столовой, ночевал у брата. Утром Борис проводил на вокзал, и я отправился в Тулу, а оттуда в Ясную Поляну.

Жизнь как быстрая река: безудержно течет и ничто не в силах приостановить ее движения, она течет то спокойно и плавно, то вдруг натыкается на подводные камни, обходит их, бурлит или увлекает с собой. Как реки бывают самые разные: длинные и короткие, широкие и узкие, бурные и тихие, так и человеческие жизни все неодинаковы — от великих до самых ничтожных. Какая жизнь ждет меня? — такие мысли родились в моей голове в те незабываемые минуты, когда мне вручали Аттестат зрелости в школе 44 города Ярославля.

Это происходило в знаменательное время. За несколько месяцев до этого 21 декабря 1949 года вся страна и весь «прогрессивный» мир отмечали «славное» 70-летие И. В. Сталина.

К тому времени под влиянием ежедневного ежечасного промывания мозгов силами школьных учителей и официальной пропаганды я уже был убежденным и законченным сталинистом. В своем дневнике в конце декабря 1949 года я записывал: «Какой гигант, какой светлый ум! Какая яркая жизнь! Вот на кого я хотел бы быть похожим ... 19 декабря я делал на родительском дне у нас доклад о жизни и деятельности И. В. Сталина. Ко дню юбилея я в минуты какого-то вдохновения сочинил стихи “Слово к товарищу Сталину”, которые поместили в школьную стенгазету».

В десятом классе я впервые испытал чувство любви. Я не на шутку влюбился в учительницу истории Людмилу Михайловну Двойникову. Это была молодая, симпатичная и очень эрудированная девушка. Я робел перед ней и как-то стеснительно чувствовал себя в ее присутствии. Позже я много раз задавал себе вопрос: не из этой ли первой робкой любви к учительнице истории родилась моя любовь к истории?

Уже будучи учеником десятого класса, весной 1950 года, я оказался соучастником криминальной акции. Ребята принесли во Дворец пионеров немного йодистого азота и насыпали его на пол в зале, в проходе между рядами. Когда начался концерт, кто-то прошелся между рядами и послышался треск. Ребята где-то слышали, что в малом количестве эта штука совершенно безопасна не только для жизни, но даже для ботинок. Но неожиданно начался такой треск, что они сами испугались. Ничего не понимающие зрители начали метаться по залу. Десятиклассников выгнали из зала. Я стал участником теракта.

Во время экзаменов на аттестат зрелости у меня окончательно созрело решение поступить учиться на исторический факультет МГУ. Вначале я мечтал о поступлении в МГИМО, но когда мне сказали, что евреев туда не берут, я оставил эту мысль. Конкурс в МГУ на истфак был по тем временам крепкий: 12 человек на место. На сочинении я выбрал тему «Сталин — знаменосец мира». Вставил в него стихотворение «Слово к товарищу Сталину». На экзамене по истории «блеснул», и доцент Сахаров сказал: «подготовка у вас вполне достаточная, чтобы поступить на истфак». Я сдал экзамены на «отлично» и был зачислен студентом МГУ. Обуреваемый радостными чувствами, сочинил стихи:

Закрылось детство пеленою,
Прошли года забав и игр,
Мы видим юность пред собою,
Мы видим новый светлый мир.
Зажгитесь юности огни!
Мы рассчитались с детством, браво!
Нас ждут студенческие дни,
Нас ждет любовь, работа, слава!

Первые же дни учебы в МГУ целиком меня захватили, до краев наполнили чувством восхищения, гордости, неуемным желанием получить как можно больше знаний. В те дни я писал в письмах домой папе и Лиленьке, что «учеба поглотила меня целиком до самых бровей». Я с благоговением, трепетом и почтением, боясь пропустить хоть одно слово, слушал лекции историков: Б. А. Рыбакова (История СССР), В. И. Авдиева (История Древнего Востока), А. В. Арциховского (Археология), Б. Н. Грекова (Древняя Русь), С. П. Толстова (Этнография) и др. Помню, А. В. Арциховский начал первую лекцию такой фразой: «Археология — это история, вооруженная лопатой».

Поселили меня в студенческом общежитии на Стромынке, 32 (на берегу реки Яузы), в том самом, в котором жили М. С. Горбачев и Р. М. Горбачева. Условия были далеко не комфортабельными. В комнате жили 16 студентов. Но жили дружно и весело.

В моем дневнике я нашел такую запись: «12 декабря 1953 года умерла всеми нами горячо любимая и родная Лиленька ... Меня как будто ударили чем-то тяжелым по голове, и я буквально упал под тяжестью этого страшного горя, так внезапно и беспощадно обрушившегося на нашу семью. Лиленька заменила мне мать, когда мне было всего 10 лет. Она меня взрастила и воспитала, и всем, что есть во мне хорошего, я обязан ей. Она была мне больше, чем мать: она была и другом, сердечным, искренним, преданным, с которым можно было говорить обо всем, и который всегда умел дать нужный совет, умел успокоить и одобрить в самые нужные моменты жизни. Как любил я просиживать с Лиленькой незабываемые ночные часы, когда все в доме уже спали, и когда я поверял ей свои самые сокровенные мечты, мысли...

Какой это был замечательный человек! Какая у нее была светлая голова, какая огромная эрудиция и какое поистине поражающее знание жизни и людей! Она была уникальным человеком, совмещавшим в себе светлый ум, образованность, редкую начитанность с огромной энергией, кипучим темпераментом и неиссякаемым оптимизмом».

Большое влияние на мое интеллектуальное и духовное развитие, безусловно, оказал мой отец. Это был человек исключительно умный и талантливый, хотя и не получивший серьезного образования. Папа любил говорить: «Я закончил четыре класса и пятый коридор».

Несмотря на это, он работал начальником Автотранспортного треста города Ярославля, руководил всем городским транспортом.

У него была феноменальная память. Например, он помнил чуть ли не все телефоны в городе, и к нему часто звонили, как в справочное бюро.

Папа дал мне несколько мудрых советов, которые очень пригодились мне в жизни. Он говорил: «Никогда ни о чем не стоит переживать, кроме двух вещей: здоровье твоих близких и здоровье твое собственное».

И второй его совет, который я запомнил на всю жизнь и который меня сберег от многих несчастий: «Толя, никогда не лезь в политику. Занимайся чем угодно — наукой, литературой, журналистикой, но только не политикой».

И, наконец, третий, не менее мудрый его совет, который стал моим жизненным кредо: «Толя, запомни: когда у тебя будет возможность, всегда старайся делать добро людям, и в один прекрасный день ты обнаружишь, что у тебя много друзей».

В школе я очень любил гуманитарные науки и терпеть не мог точные. Много читал художественной литературы и даже вел «Дневник моих знакомств с мировыми классиками». Он сохранился, и из него видно, что уже в школьные годы я основательно проштудировал Шиллера, Гете, Белинского, Добролюбова, Толстого и многих других писателей.

Очень хотел поступить в Литературный институт имени А. М. Горького. В дневнике (17 июля 1948 г.) есть запись: «МЛИ мне пришелся по вкусу. Как всегда в таких случаях, принял решение: 1. Окончить 10 классов с медалью; 2. Продолжать серьезное изучение мировой литературы; 3. Продолжать с большей серьезностью собственное творчество и написать не менее: 15 стихотворений, 3-х рассказов и одной книги (повесть, роман)». Все это я выполнил, кроме одного — медаль получить не удалось из-за проклятой математики.

Правда, поступил я не в Литературный институт, а на исторический факультет МГУ. О нем В. П. Смирнов справедливо писал: «В послевоенный период исторический факультет МГУ был одним из лучших — если не самым лучшим в СССР — высшим учебным заведением исторического профиля. Его главное достоинство состояло в том, что там преподавали крупные ученые, а общение со специалистами высшего уровня ничем нельзя заменить при подготовке к научной работе. В нескладных аудиториях старого обветшалого здания на улице Герцена, дом 5, где с 1934 года размещался истфак, тогда можно было встретить известных советских историков ... На истфаке работали многие прекрасные, высококвалифицированные, любящие свое дело преподаватели, которые прививали студентам профессиональные навыки: учили анализировать документы, разбираться в научной литературе, обучали иностранным языкам». «Я очень доволен, что поступил на истфак. История — это замечательная наука, которая позволяет нам познать прошлое и тем самым узнать будущее, заглянуть в это будущее», — писал я, будучи «зеленым» первокурсником. Сейчас с высоты прожитых лет я считаю то же самое и могу подписаться под этими словами.

Любовь к истории сохранилась у меня на всю жизнь, и я по-прежнему считаю ее самой интересной из всех наук.

Муза Клио — это самая большая и всепоглощающая любовь всей моей жизни.

Перелистываю страницы дневника, в котором я даю характеристику нашим преподавателям. «Историю Древней Греции нам читал Зельин. Это крупный ученый, который вел у нас и семинары. Он всегда старается докопаться до самой сути дела, любит, чтобы студенты доходили до всего сами, и чтобы они высказывали свои собственные суждения по тому или иному вопросу. Эрудиция у него баснословно огромная. Его любимый конек — источники и историография. Лекции по этнографии нам читал знаменитый С. П. Толстов. Профессор Сергей Павлович Толстов произвел на меня неизгладимое впечатление. Прекрасно сложенный мужчина со смуглым от среднеазиатского солнца лицом в вышитой украинской косоворотке, первое время он нам напоминал скорее украинского косаря, но только не ученого с мировым именем. Но вскоре его лекции захватили нас всех. Расхаживая по аудитории, размахивая руками и делая небольшую паузу после каждой фразы, Сергей Павлович излагал нам основы этнографической науки, и перед нашим мысленным взором проплывали громадные материки и маленькие острова с их разнообразными обитателями, расширялись горизонты наших знаний. Открывались во всей полноте и сложности бесконечное многообразие и пестрота окружающего нас мира».

«Особенно сильное впечатление произвели на меня лекции по Древнему Риму А. Г. Бокщанина. Он обладает поистине колоссальной эрудицией. В своих лекциях он связывает излагаемый им материал с современностью, делает образные сравнения, проводит исторические параллели, постоянно производит экскурсы в самые различные отрасли человеческих знаний и оттого его лекции становятся живыми и многокрасочными. Громадный запас знаний дополняет необычайное искусство красноречия, которым обладает этот замечательный преподаватель.

Я восхищался его техникой чтения лекций. Какие аристократические манеры, искусная мимика, жестикуляция! На его лекциях можно было услышать, как пролетит муха. Он держал аудиторию в необычайном напряжении. Все жили в эти минуты только тем, о чем так увлекательно и живо рассказывал нам профессор Бокщанин. Он был поистине артистом на кафедре, который буквально завораживал аудиторию.

Вот именно такими я представлял знаменитых старых дореволюционных профессоров МГУ, лекции которых в свое время пользовались громадной популярностью у студенческой молодежи. Слушая лекции Бокщанина, я невольно вспоминал то, что я читал о лекторском искусстве Грановского, Соловьева, Ключевского, на лекции которых стекалось огромное количество слушателей. К его лекциям можно было бы поставить эпиграфом “И дней минувших анекдоты от Ромула до наших дней хранил он в памяти своей”.

Как расширился наш кругозор, повысился культурный уровень, как полюбили мы историю благодаря Анатолию Георгиевичу! Я и еще несколько ребят написали ему на последней лекции теплую благодарственную записку, в которой отметили, что если нам когда-либо придется стоять на профессорской кафедре, мы будем стараться во всем походить на А. Г. Бокщанина».

Прошло много лет после того, как я сделал эту запись в дневнике, и я пришел к выводу, что жизнь любого человека зависит от трех вопросов: У кого родился? У кого учился? На ком женился?

На втором курсе, занимаясь в семинаре по истории СССР у Петра Павловича Епифанова, работал над докладом «Из истории англо-русских отношений при Петре I. Аландский конгресс». Для этого записался в историческую библиотеку. Там отыскал редкие источники, в том числе «Журнал или поденную записку Петра Великого». Эту «записку» мне дали чуть ли не под страхом смертной казни. Провели в какой-то особый кабинет и усадили за стол, на котором я, к своему ужасу, увидел надпись: «Стол академика Гордлевского».

Но потом, преисполненный чувством гордости и священным трепетом, стал просиживать целыми днями. Наконец, наступил день, когда я зачитал свой доклад на семинаре и испытал большое удовлетворение, когда удостоился похвалы Петра Павловича Епифанова. Как много значит для начинающего историка одобрение мэтра! Оно буквально окрыляет и дает решительный импульс для всей его последующей научной карьеры!

После окончания второго курса я записал в дневнике: «Интенсивный курс лекций по истории Средневековья Ближнего Востока читал нам профессор Б. Н. Заходер. О нем я слышал еще учась в 10-м классе от нашей учительницы истории Людмилы Михайловны Двойниковой. Она училась в Ярославском пединституте как раз тогда, когда там преподавал Заходер.

Содержательным был курс лекций по истории Средних веков, прочитанный нам профессором Сидоровой. Огромное впечатление производила на всех ее феноменальная память. Она читала абсолютно без всяких записей, цитируя на память целые страницы латинского и русского текста из средневековых хроник».

«Семинаром по истории Средних веков руководил член-корреспондент АН СССР Сергей Данилович Сказкин. Я был от этого в полном восторге. Но вскоре его заменили З. Удальцовой. Тема семинара: “Византия и южные славяне в средние века”».

«На семинаре по истории СССР я зачитал свою курсовую работу “Пестель — вождь Южного общества”. Работал над нею очень много. Тема меня глубоко заинтересовала, и я привлек солидное количество источников и литературы. Доцент И.А. Федосов дал моей работе очень высокую оценку, пообещав отправить ее на конкурс лучших студенческих работ. Надо сказать, что И. А. Федосов дал нам очень и очень много. Это талантливый, хотя и молодой ученый, прекрасный педагог и обаятельнейший человек. Он привил нам навыки самостоятельной работы. Как парторг факультета, Иван Антонович однажды вызвал меня к себе на конфиденциальный разговор. Он говорил со мной по поводу выбора специализации и звал к себе на кафедру истории СССР.

Я уже упоминал, что в юности (вплоть до 1956 года) был убежденным ортодоксальным сталинистом. Это подтверждает запись в моем дневнике от 2 мая 1952 года. Поскольку я как историк должен быть документально точным, приведу ее без изменений.

«1 мая часов в 12 дня наша университетская колонна вступила под звуки оркестра на Красную площадь. Сразу же по рядам пронесся разочарованный гул: “Сталина нет!” Но вдруг громовые крики и аплодисменты потрясли площадь. Они все нарастали и уже слились в какой-то невероятный шум. Мы увидели, как по лесенке мавзолея медленно поднимался Сталин. В общем порыве кричал “Ура!”, напрягая голосовые связки сверх их возможностей. Сталин встал посередине трибуны, улыбаясь и приветствуя нас, поднимал правую руку. Мы что-то кричали, не в силах сдерживать себя от захлестывающих нас чувств восторга, радости и гордости».

В мае 1952 года началась обычная предэкзаменационная страда. По истории Средних веков нашу группу экзаменовали порознь З. В. Удальцова и аспирант Литаврин. Я попал к Литаврину. Отвечал насчет борьбы пап с императорами и потом о гугенотских войнах во Франции. Мой ответ ему пришелся по душе и был отмечен как лучший. Через неделю я сдал на «отлично» историю СССР 19 века Федосову, хотя сам не был доволен своим ответом. Правда, мне почти не дали говорить, так как Федосов и без экзамена меня хорошо знал по семинарам.

После сессии нас отправили в военный лагерь на 20 дней. Я писал в дневнике: «Я совершенно непривычный к тяжелым условиям солдатской жизни, переносил новую обстановку труднее, чем другие. Мне было тяжело, и я часто выслушивал резкие, но справедливые замечания и окрики командиров.

Особенно жгучий стыд испытал я однажды на утренней поверке, когда ротный распекал меня перед строем за опоздание на построение и за неправильно пришитые погоны.

Жестокий распорядок дня, 8–10-часовые занятия, грубая пища и страшная жара — все это было для нас тяжело и непривычно. Страшные муки причиняли вначале тяжелые сапоги. Частенько мы спали буквально в воде, так как палатки протекали и во время дождя вода текла прямо на нас. Во время поверок и смотров приходилось подолгу стоять по стойке “смирно” под проливным дождем. Почти ежедневно топали мы в 30-градусную жару в полной амуниции по 8–10 часов до боли в суставах, до отвратительного состояния расслабленности, переходящей порой в изнеможение. Но все же это был полезный урок, давший, во-первых, физическую закалку и, во-вторых, знакомство с армейскими порядками и солдатской жизнью». Этот опыт двадцатидневной солдатской жизни мне пришлось повторить снова после четвертого курса.

Летние каникулы были омрачены горем, свалившимся на нашу семью. Тяжело заболел отец. Случилось это совершенно неожиданно. Утром отец встал в очень хорошем состоянии, оделся, позавтракал и уже одел фуражку, собираясь идти на работу. Но не успел дойти до двери, как упал от нечеловеческой боли. Ощущение, по словам отца, было такое, как будто что-то оборвалось. А затем внутри тела налили керосин и подожгли. Врачи определили инфаркт. Две недели отец пролежал неподвижно на спине. Это было страшное время. Что пережил я, трудно описать.

С третьего курса у нас была специализация, и меня зачислили на Новую и новейшую историю. В дневнике я записал: «Специализация эта очень интересная и мне необычайно нравится. Что касается перспектив на будущее, то они неплохи. По этому вопросу я разговаривал со многими, в частности с Григорием Николаевичем Севостьяновым (будущим академиком, главным редактором журнала “Новая и новейшая история”), который читает нам спецкурс по истории Америки. Он утверждает, что наш выбор самый правильный из всех возможных, и большинство из нас смогут заниматься научной работой».

Этот прогноз Григория Николаевича оказался верным. На третьем курсе семинар по Новой истории вел Анатолий Сергеевич Черняев — будущий помощник Генерального секретаря ЦК КПСС и Президента СССР М. С. Горбачева.

О нем в моем дневнике сохранилась такая запись: «Черняев — молодой, но бесспорно талантливый ученый и педагог. Он приучает нас к самостоятельности суждений. Прививает нам умения делать теоретические обобщения и выводы из конкретных исторических фактов». Далее в дневнике читаю: «В прошедшем семестре я, между прочим, самостоятельно взялся за изучение испанского языка. Вернее, не совсем самостоятельно. Со мной в комнате живут испанцы, и я не преминул этим воспользоваться. Я попросил Хуана Дуке, с которым у меня давно установились дружеские отношения, помочь мне в этом, и он ежедневно уделял 1–2 часа занятиям со мной. Конечно, это было небескорыстно — я помогал Хуану в написании докладов и курсовых работ. Через месяц после начала занятий я уже мог сносно объясняться с нашими испанцами на бытовые темы».

Во время учебы на третьем курсе я познакомился и подружился с человеком, которому суждено было стать самым близким и лучшим другом моей жизни («амиго де корасон», как говорят испанцы). Об этом суперважном для меня событии есть такая запись у меня в дневнике: «Особенно я сдружился с Багратом Сейраняном. Это замечательный парень, открытый, компанейский, необычайно веселый и жизнерадостный. Вместе с тем он невероятно широко эрудированный, умный и талантливый человек ... Баграт Сейранян — очень оригинальный, незаурядный парень. Больше всего мне нравится в нем его неиссякаемый оптимизм, неистощимый запас веселья, умение наслаждаться жизнью и любить жизнь.

Баграт обладает живым умом, ярким воображением и весьма большой эрудицией. По вопросам искусства, особенно музыки и вокального искусства, ему, бесспорно, принадлежит пальма первенства по сравнению со мной и среди всех знакомых мне студентов. Он и сам хорошо поет. Особенно мне нравится в его исполнении репертуар Рашида Бейбутова. Баграт по национальности армянин, но родился и жил в Тбилиси. Отец — историк, кандидат исторических наук, отсидел большой срок в сталинском ГУЛАГе. Мать — преподавательница русского языка. Обоих его родителей я хорошо знал, так как бывал в Тбилиси и отдыхал вместе с его семьей на Черном море.

С Багратом мы крепко сдружились, не расставались с ним буквально ни на час. Я приучил его ежедневно ездить вместе со мной и в Ленинскую библиотеку. Там мы вместе занимались, потом шли обедать и вместе шли в университет на занятия. С ним всегда было весело и хорошо. Неисчерпаемый оптимизм заключался в этом человеке!»

И вот наступил великий 1953 год — год смерти тирана.

Я никогда не забуду это холодное мартовское утро, когда в 6 часов утра все общежитие на Стромынке было разбужено голосом диктора Левитана, принесшего эту весть, казавшуюся тогда страшной. Умер Сталин! В первую минуту невозможно было даже осмыслить значение этих двух слов. Смерть и Сталин представились совершенно несовместимыми понятиями.

Несколько дней я ходил как завороженный. Я не мог ни о чем другом думать, кроме потрясшего меня, как и всех, горя. В голове родились рифмованные строчки.

Слова, от которых волосы встали,
Радиоволны в эфир несут:
Вчера скончался товарищ Сталин
В 9 часов 50 минут.
Многое видел земной шар,
К ударам привыкла наша планета,
Но мог ли ее потрясти удар
Больший, чем страшная фраза эта?
Время остановило бег,
Миллионы людей во всем мире встали.
Умер самый большой человек —
Умер товарищ Сталин.
Смерть оказалась сильнее врачей.
Сталин лежит в Колонном зале,
Не нужно громких фраз и речей,
Мы болью сердец уже все сказали.
Люди идут через этот зал,
И среди них не найти такого,
Который бы жизнь свою не отдал
За то, чтобы он произнес хоть слово.

Листая дневник, останавливаю свой взгляд на записи 5 марта 1953 года: «Никогда не забуду бушующего моря людей, заполнивших улицы Москвы и живущих лишь одной мыслью, одним желанием: попасть в Колонный зал, чтобы проститься с ним. Рано утром все обитатели нашей комнаты отправились в центр. Мы вышли на станции метро “Кировская” (нынешние “Чистые пруды”) и влились в длинную вереницу людей, идущих в Колонный зал. При этом во второй раз я шел в ближайшем к гробу ряду и рассмотрел Сталина очень хорошо. Он лежал в спокойно-величественной позе, сильная бледность и легкая желтизна бросались в глаза при первом же взгляде в его лицо».

В день смерти Сталина в нашем Доме Культуры МГУ выступал поэт К. М. Симонов. Он пустил слезу и клялся, что напишет поэму о жизни Сталина. Меня тогда это крайне удивило и, может быть, поэтому я это хорошо запомнил (много позже я узнал, что «СССР» некоторые расшифровывали так «Смерть Сталина спасет Россию»).

Кстати, в этом Доме Культуры в студенческие и аспирантские годы я видел и слышал многих знаменитостей: Насера, Цукарно, Мао Цзэдуна (он приезжал в 1957 году).

Мао Цзэдун, помнится, после банкета у ректора Петровского был изрядно навеселе. Он пришел к нам на этаж, сел в гостиной и начал беседовать со студентами через переводчика — китайца. Он производил впечатление живого, веселого и общительного человека. Он повел речи, которые тогда удивили нас. Это было время после XX съезда КПСС, развенчавшего культ личности, а он, к нашему величайшему удивлению, сказал: «Вы всегда помните, что этот подарок — университет — оставил вам Сталин. Даже при Ленине такого университета не было» и т. д. и т. п.

Мы тогда еще не знали о назревших разногласиях между Москвой и Пекином и приписали эти слова слишком большой дозе спиртного, выпитой Мао на банкете. В конце беседы Мао просил обучить его русскому слову «спасибо».

В Доме Культуры я видел турецкого поэта Назыма Хикмета. Помнится, он начал свое выступление так: «Москву я очень уважаю, потому что в Москве я в первый раз подрался, в первый раз напился и в первый раз влюбился». Ну, после такого вступления симпатии студенческой аудитории, разумеется, им были сразу же завоеваны.

В конце апреля 1955 года в Доме Культуры выступал известный переводчик Левик. Читал свои переводы стихов Ронсана, Готье и Бодлера.

Особенно мне понравился Бодлер. Его так же, как и Готье, у нас долгое время не переводили, так как они числились в «проскрипциях» поэтов-декадентов. За одну строчку, где поэт говорит, что ради своей возлюбленной он готов отказаться от прав гражданина Франции, его стихам отказывали в правах гражданства и мировой литературе (забывая при этом, о какой Франции какого времени шла речь).

Бодлер — человек, боровшийся своим оружием против окружающего его общества, глумившийся над всем и вся, бросивший вызов тому миру, в котором он жил. Он участвовал в революции 1848 года, хотя позже уверял, что пошел на баррикады с единственной целью — убить своего отчима — генерала. Не видя выхода, Бодлер пытался уйти от опостылевшей ему жизни, окунувшись в омут разврата, пьянства, наркомании (он нюхал гашиш, морфий и т. д.).

Из его стихов самое большое впечатление на меня произвели «Альбатросы», «Падаль», «Лебедь», «Старухи». По поводу последнего Левик сказал: «Добрее и гуманнее стихотворения я не знаю в мировой поэзии».

«Продолжаю запись о втором семестре третьего курса. Учиться было еще интереснее, чем раньше. Лекции по истории СССР нам читали профессора Городецкий и Найденов (слепой, но очень толковый кандидат наук). Новую историю (1870–1917 годы) читал доцент Застенкер. Хотя с ним у меня связаны неприятные воспоминания (именно он поставил мне единственную за все годы учебы в МГУ четверку), тем не менее, я считаю Застенкера умницей и великолепным лектором. Его лекции не только были насыщены глубокими мыслями, но и преподносились нам мастерски. Они чуть-чуть приправлялись тонким и едким застенкеровским юмором и приносили Застенкеру заслуженные лавры любимца студентов.

Только много лет спустя я узнал, что Наум Ефимович Застенкер (1903–1977) прожил тяжелую жизнь. Он родился в Воронеже, в семье жестянщика. В 1931 году окончил Институт Красной профессуры, где был учеником академика В. И. Волгина. Тогда же появились его первые публикации, о которых пишет: «Перечитывая сейчас эти работы, которым уже исполнилось более 70 лет, можно задать вопрос: чем интересны современному читателю старые исторические исследования? Мне кажется, такие работы интересны прежде всего аккумулированным в них фактическим материалом. Они также важны для понимания времени, в котором работал историк; для понимания его концепций, менталитета, психологии, научного метода»1.

В июле 1937 года Н. Е. Застенкер был арестован «по списку» как сотрудник Свердловского обкома ВКП(б), вслед за арестом первого секретаря обкома. Вскоре арестовали его жену. Всемогущая «тройка», выносившая приговоры, отправила его дело на доследование, а тем временем Ежов сам оказался в тюрьме. Пришедший ему на смену Берия распорядился освободить часть заключенных. В их числе были освобождены Застенкер и его жена. Арест и тюрьма не сломили их, и вскоре Наум Ефимович возобновил свою преподавательскую и научную работу в Свердловском педагогическом институте.

Политэкономию нам читала Азарова, в которую все мы были влюблены. Она пленяла всех не столько содержанием своих лекций, сколько внешностью, манерой держаться на кафедре, вызывающей немое восхищение мужской половины аудитории. Казалось, Азарова учла опыт Полины Виардо, которая на вопрос о том, как она добивается успеха на сцене, ответила: «Прежде всего, я женщина, а потом уже актриса».

Новую историю нам читали Симоновская, Губер, Эренбург и знаменитый Рейснер. Особо надо отметить лекции А. Ф. Миллера по истории Турции.

Неизгладимое впечатление в моей памяти оставили блестящие и по форме, и по содержанию лекции Игоря Михайловича Рейснера. Как сейчас слышу его неторопливую, четкую, сильно грассирующую речь, его увлекательнейшие рассказы об Индии и Афганистане, изобилующие интереснейшими фактами, оригинальными мыслями и тонким и едким юмором. Почему-то запомнилась его фраза: «Этот факт, несмотря на бешеное сопротивление редакторов, мне все же удалось протолкнуть в мою книгу», а также его афоризм: «Если Индия является замком к Азии, то Афганистан — ключ к этому замку».


 


1   Смирнов В. П. Портреты историков // Время и судьбы. Т. 4. Новая и новейшая история. М., 2004. С. 214.

 

 

 

 

Об авторе

Хазанов А. М.