Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверные
тяжести победы, наше страдание — не отдавай всего этого за понюх табаку.
Мы умели жить. Помни это. Будь человеком!
Василий Макарович Шукшин
1. Город
Кто из нас не мечтал хоть раз прокатиться на «машине времени»? Побывать, скажем, в Петербурге времен Петра I, прогуляться с ним по Летнему саду. Или попасть на бал к блистательной Елизавете Петровне. Или стать свидетелем того, как Димитрий Донской возводил стены Московского Кремля из белого камня.
Ну, или попасть в будущее, посмотреть хоть одним глазком, каким будет наш город Майкоп лет эдак через двести.
И хоть путешествие во времени сегодня технически по-прежнему невозможно, я предлагаю вам все-таки совершить экскурсию в прошлое. По волнам нашей памяти (кстати, так называлась популярнейшая пластинка из тех же самых семидесятых), в мое самое лучшее в мире детство. Давайте вспомним, каким был Майкоп в те безвозвратно ушедшие, увы, времена.
До семьдесят седьмого года мы жили на улице Советской, в доме, на месте которого сейчас располагается национальный музей Республики Адыгея. Наша квартирка ютилась в полуподвальном помещении, и из окна нам были видны ноги прохожих до пояса.
Дом был поистине многонациональным. Здесь жили адыгейцы, русские, греки, украинка... Жили дружно. Летом, например, во дворик все выносили раскладушки и спали под открытым небом. Очень хорошо помню, какое горе было у всех на нашей улице, когда погибли космонавты Волков, Добровольский и Пацаев. Люди плакали так, словно хоронили родных сыновей. А какие концерты устраивали дети нашего двора для жителей. Тут и песни, и танцы, и фокусы.
В семьдесят седьмом нам дали квартиру в «Черемушках», на Депутатской. Сдавались сразу два многоквартирника № 20 и № 18. Когда мы переезжали, в доме не было воды, и мы брали воду из люка, расположенного прямо посреди улицы, еще не закатанной в асфальт. Место было дикое. Самая окраина города. Через дорогу, по нечетной стороне Депутатской не было ни одного жилого дома. Там были лишь станция переливания крови, школа № 2 и летний кинотеатр «Победа». И огромный, бесконечный, до самого хутора Гавердовского пустырь. Не было еще ни дома с магазином «1000 мелочей», ни рынка, ни памятника «Самолет» (честное слово, не было). На пустыре обильно росла пшеница, и стояла буровая вышка. Однажды пшеница загорелась, и мы с моим другом Женькой (теперь он замечательный художник), сорвав с себя рубашки, стали ее тушить до приезда пожарных, мечтая получить за свой подвиг медаль, а может, и звание Героя Советского Союза. Но приехавшие пожарные вместо медалей едва не навешали нам оплеух по шее, обвинив нас самих в поджоге. Да еще и дома нам попало за обгоревшие рубахи. Но пшеницу-то мы спасли! Кто-то потом кушал хлебушек и знать не знал, что не будь двух безымянных героев, настоящих пионеров, так и не получивших за свой выдающийся подвиг заслуженные ордена, не вкушать бы ему сейчас эту вкуснейшую свежей выпечки булочку за 6 копеек. Между прочим, действительно, очень вкусную.
Чуть позже через наш пустырь в сторону «Шанхая» (такой микрорайон на юго-западе города), там, где сейчас шумит автомобильным потоком улица Чкалова, проложили узкую асфальтовую тропинку. Очень любили эту тропинку колорадские жуки. Они в июле-августе массово выползали на нее греться, искать свою вторую половинку и делиться колорадскими сплетнями. А мы, мальчишки, очень любили этих жуков давить. Однажды я за три дня задавил целую тысячу. Такое вот жестокое обращение с животными — очевидно следствие бесчеловечной коммунистической пропаганды. А с другой стороны, ну, кто пробовал подсчитать, сколько килограммов, да чего уж там, тонн картофеля спас я, Женька и другие ребята с нашего двора, борясь с незваными гостями из Колорадо (как-то всегда недолюбливали мы америкосов), не требуя для себя орденов и даже маленькой, самой маленькой медальки.
Зимой пустырь заносило снегом. Можно было играть в советских полярников или целинников, которые сквозь пургу и торосы движутся к полюсу, ну или к выполнению задания очередной пятилетки. И вот бредет из последних пионерских сил, проваливаясь в сугробы и падая от порывов жестокого ветра, юный строитель светлого будущего, и нет конца и края снежной пустыни. Только буровая вышка, занесенная снегом, спасительным маяком указывает ему правильный путь. Здорово!
Очень любили мы кататься на лифтах, коих в «Черемушках» тогда было всего шесть штук, по числу имевшихся девятиэтажек. Но о былых развлечениях и играх в следующем очерке нашего путешествия «Родом из детства».
2. Игры моего детства
Когда моему сыну был всего лишь годик, его любимым словом было: играть! Игра — необходимая и важнейшая часть жизни любого маленького человека. Такая же необходимая, как сон или еда. Играя, ребенок не просто забавляется и развлекается. Игра — это своеобразное освоение окружающего мира, первые самостоятельные шаги в жизнь. Да что там дети, игра может сопровождать человека и в зрелом возрасте. Помните арию знаменитого оперного тенора: «Что наша жизнь? — Игра»? Игре посвящали бессмертные произведения Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский... Известный литературно-киношный авантюрист Остап Бендер возводил игру едва ли не в божественный ранг: «Замрите, ангелы, смотрите. Я играю»...
И сегодня игра — неизменное социально-бытовое явление. Невозможно представить нашу действительность без компьютерных игр, игровых автоматов, казино или почти невинной партейки в «дурачка» в плацкарте.
Но мне милее и дороже полузабытые, шумные, яркие и веселые игры нашего детства. Игры семидесятых.
Во что мы играли тогда, собираясь в маленькие и не очень компании в беседках, подъездах и на лавочках еще неоккупированного автомобильными полчищами Майкопа? Игр было множество. Подвижные и спокойные. К последним, например, относились: «Испорченный телефон», «Фильмы», «Садовник», «Съедобное — несъедобное» и почти фривольная «Кис-кис-мяу». Все они, кстати, за внешней невинностью прятали в себе, если хотите, некие сексуальные начала. А как же! В «Телефоне» нужно было шептать загаданное слово на ушко партнеру (партнерше) — почти поцелуй. В «Садовнике» на вопрос: Что с тобой? Нужно было ответить:
— Влюблен.
— В кого?
— В Фиалку.
А фиалкой или незабудкой могла быть самая красивая девочка Леночка Абкарова, в которую были реально влюблены все без исключения мальчишки не только нашего двора, но и всех близлежащих дворов улиц Депутатской, Чкалова и Юннатов. Вот вам и настоящее признание в любви, скрытое от посторонних глаз игровой оболочкой. А уж игра в «Кис-кис-мяу» без всяких переводов с английского таила в себе реальные поцелуи в ручку, щечку и... Но чаще всего мы играли в игры подвижные. «Казаки-разбойники», «Двенадцать палочек», «Штандер», «Лапта», «Чехарда», «Чиж», «Прятки», «Апанас», «Папа Римский»... Как, вы не знаете игру «Папа Римский»?
Все участники долго и нудно ходят гуськом по кругу, выслушивая странный монолог ведущего о жизни некоего Римского папы (о том, что это понтифик и глава государства, мы, разумеется, не имели ни малейшего представления), и вдруг в один распрекрасный момент ведущий почти скороговоркой бросает фразу: «Папа Римский умер!». Все врассыпную мчатся к нарисованным на асфальте домикам-кружкам, чтобы занять место, опоздавший становится ведущим. Бедный глава Ватикана. Сколько же раз и как изощренно мы лишали его жизни, придумывая свои монологи ведущего. Если бы записать все те монологи, какая бы изумительная книга получилась бы. Истинный бестселлер. Куда там Дену Брауну! Но, к сожалению, все они давно забыты, как забываются сегодня многие и многие игры нашего детства.
Бессовестно забыто сегодня нами и заветное, детское, важное. Штаб.
Все мальчишки моего поколения знают, что это такое. У всех у нас обязательно должен был быть штаб — место важное, секретное и почти сакральное. Такой штаб был один, хотя местоположение его менялось по обстоятельствам. Это могла быть стройка, или пустой сарай, или уединенная беседка, или закуток между гаражами, или чердак. Здесь, устав от шумных дворовых игр, собирались друзья-мальчишки. Хотя иногда пускали и девчонок. Не всех, конечно, а только тех, кто наравне с нами играл в войнушку, Чапаева, Александра Невского, кто мог по достоинству оценить новеньких солдатиков, выменянных у простачка из параллельного класса, и кто знал, что пацаны из соседнего дома — вечные и злые враги, влюбляться в них нельзя ни при каких условиях.
Выдать местоположение своего штаба врагу — считалось высшим преступлением, плата за которое — вечный позор и изгнание из дворовой команды.
Когда играли в «Казаков-разбойников», что выпытывали «казаки» у попавшегося раззявы «разбойника»?
— Где твой штаб?
О, лучше было пройти сквозь пытки, чем выдать.
Казаки-разбойники... Тихо в наших дворах. Уже не услышишь, хоть век прислушивайся, таких знакомых и родных с детства слов:
— Три, четыре, пять, шесть, семь — я иду искать совсем. Пора-не пора, выхожу со двора...
Это, кстати, было важно. Выходить со двора часто запрещалось железным родительским «Нельзя!» А в игре можно. И нужно!
А еще с необыкновенным азартом, с самозабвением играли мы в наилюбимейшую «войнушку». У каждого мальчишки из семидесятых был целый арсенал пистолетиков, автоматов, сабель, рапир, ножей и кинжалов. Пластиковые, деревянные, жестяные. Стреляющие пробками, пистонами, шариками, нашлепками... или вообще ничем не стреляющие, болванки. Мы целились из них в невидимого врага и кричали: «Пах-пах, ты убит!» Игра в «войнушку» делила всех мальчишек на «наших» и «немцев». Немцами быть было позорно, и на эту роль обычно принимались пацаны из соседних дворов. Но чаще всего враг был воображаемым.
За нашим домом был огромный пустырь. Нет, не пустырь, а бескрайнее, политое кровью красных бойцов поле «той единственной гражданской», по которому несли невидимые кони лихих кавалеристов. Мы врубались в густые заросли бурьяна и крушили, крушили белогвардейских баронов и генералов своими острыми деревянными сабельками. Вот уже и руки наши болят от усталости, вот уже вязнут от зеленой (не в смысле махновско-петлюровской) крови бурьянных врагов наши затупившиеся от жаркой битвы сабли, но не время отдыхать, ой, не время. Далеко еще до полной победы мировой революции. Силен еще коварный враг. Рано отдыхать мне, и закадычному моему другу Женьке, и бойцу Кольке Власову, и девчонкам нашим, неизменным санитарочкам, которые и саблю держать умеют, и перевязку раненому бойцу сделают... А тут еще враг бросил на нас свежие силы. Эх, мало нас, но нужно держаться. Обязательно нужно. Обязательно... Но что это? Из окон домов начинает раздаваться дежурное:
— Женя! Домой!
— Коля, сейчас же домой!
— Наташа, ты опять с этими хулиганами? Немедленно домой!
— Валера, домой, я кому сказала. Смотри, пожалуюсь папе.
— Олежка! Домой!! Да что же это такое!?
Действительно, что же это такое? Лето. Каникулы. До сентября ни школы, ни уроков, ни дневников. Есть, конечно, задания на лето, но, я вас умоляю, какой дурак вспоминает о них ранее тридцатого августа?
И все-таки надо идти по домам. Завтра будет новый день, новые сражения, новые победы и новые игры. Игры нашего детства.
3. Вкус детства
Как известно, о вкусах не спорят. И это правильно. Кто-то из нас любит телячью отбивную, кто-то шашлык-машлык из «свежий барашка», а кто-то и вовсе на мясо не глядит, вегетарианец, понимаешь. Но есть у нас, мальчишек и девчонок семидесятых, нечто общее, примиряющее наши такие разные вкусы и предпочтения — это вкус лакомств того времени, вкус, который до сих пор, без всяких там «машин времени», вызывает блаженную улыбку и мурашки на кожице. Ведь это вкус нашего Детства, лучшего детства в мире!
Прежде всего... А что, собственно, прежде всего? Мандаринки в Новогодних подарках? Манная каша в детском саду? Печенье на полдник в пионерском лагере? Булочки! Ну, конечно же! Разве можно забыть слоеные, тепленькие еще, с повидлом внутри, за 6 копеек? Или маленькие, сдобные без начинки за 3 копейки? Мы покупали их на сдачу, когда родителям после долгих уговоров и обещаний неминуемого наказания все-таки удавалось отправить нас в магазин за хлебом, молоком, сметаной и сахаром-песком. Мы покупали их вместе с билетами в лучшее в мире НАШЕ кино. Мы покупали эти булочки даже на деньги, выигранные в честном поединке, в определенных дворовых играх, о которых не должны были знать ни наши родители, ни тем более школьные учителя и пионерские вожатые (назову эти игры шепотом, чтобы не услышали современные дети: «Орлянка», «Монголка», «Трясучка» и даже... ох, пропадай моя головушка, «Чух»).
Вместо булочек можно было купить пирожки. Самыми дешевыми, но при этом вкусными считались пирожки с ливером. Были они необычной цилиндрообразной формы с пупырышками по бокам. Продавали их в бакалейных отделах майкопских магазинов, например, в БАМе. Кстати, по поводу этого магазина существовала шуточная легенда. Якобы одну хорошенькую комсомолку-блондинку (были в нашем детстве и такие) отправляли по линии лагеря «Спутник» в Болгарию. Но перед отправкой она должна была пройти обязательное собеседование. И вот важный чиновник из обкома спрашивает ее:
— А что такое БАМ?
— Большой Адыгейский Магазин, — не задумываясь, выпаливает блондинка-комсомолка.
Не знаю, поехала она в Болгарию или нет, но название за магазином закрепилось. Так вот, здесь же в бакалейном отделе можно было выпить стаканчик сока. Сок продавщица наливала из объемных стеклянных конусов. Ассортимент был стандартный: томатный, сливовый, яблочный, виноградный, ну, и, конечно, березовый (ух, вкуснятина).
«Люди квас несут в бидонах, а у нас бидонов нет», — писала замечательная детская поэтесса Наталья Бромлей. Квас — главный напиток нашего детства. Помните неизменные очереди к заветной бочке на улице Краснооктябрьской, напротив магазина «Алмаз»? Выстояв такую очередь, мы гордо покупали маленькие стаканчики за 3 копейки или большую кружку за 6. Квас был леденючий! Пить его, не рискуя среди лета заболеть ангиной, можно было только малюсенькими глоточками, за разговором. Правда, находились среди нас и такие ребята, кто выпивал квасной лед залпом, с шиком, но это не очень-то приветствовалось, ведь потом этот несчастный с обожженным минусовым жаром горлом был обречен с завистью поглядывать на нас, растягивающих свое квасное удовольствие минут эдак на пять и даже больше. В «Черемушках» квасная бочка стояла у магазина «Овощи» на Димитрова. Здесь уж мы покупали квас именно в бидоны. На окрошку или так, для всей семьи. Говорят, что тот квас из детства, в отличие от современных бутилированных, был отчаянно разбавлен водой. Не знаю, только вкус того кваса держится у меня на губах и по сей день. А нынешний... так, забава.
Кстати, недавно спросил у своих коллег по работе:
— Ребятушки, может, конечно, я сильно ошибаюсь, но не знаю ничего вкуснее «Пепси-колы» из нашего детства. Той самой, Новороссийского завода.
И все, ВСЕ со мной согласились. Хорошо помню, как впервые попробовал этот напиток летом семьдесят пятого. У меня, кажется, сердце остановилось, я перестал дышать от удовольствия. Это было волшебно, сказочно! Вкус был поистине неземной, а какой-то межгалактический! А теперь, купив в магазине пластиковую бутылку, пьешь и не получаешь ни удовольствия, ни утоления жажды. Э-хе-хе. Из напитков в магазинах царствовали «Ситро», «Крем-сода», «Лимонад» и даже «Байкал» — наш ответ Чемберлену.
В популярной песне конца семидесятых пелось: «А солдат попьет кваску, купит эскимо...» Мальчишки семидесятых все как один мечтали служить в армии, лучше всего, конечно, в десантных войсках, поэтому, выпив бочкового квасу, мы, чтобы не портить ништяковую (любимое выражение из детства) песню, дружненько бежали за мороженым. Мороженое — особый гимн нашего детства. В Майкопе его продавали на Краснооктябрьской у кинотеатра «Гигант» (в двух местах сразу), рядом с гостиницей «Майкоп» и еще в двух, кажется, точках, в специальных киосках. Летом здесь всегда царили очередюки длиной почти как в мавзолей Ленина. Если в очередях не было знакомых, мы терпеливо выстаивали до конца, и, вот, наконец-то, прямо сейчас... заветное окошко. Покупали в основном молочное за 10 копеек, или сливочное за 11–12. Если с деньгами было туго, покупали фруктовое за 9 копеек. Ну, а шиком считался пломбир за 19 и за 20. Был даже пломбир с наполнителем за 22 копейки, но нам, мальчишкам, такое лакомство было не по карману. Иногда родители покупали нам кондитерское чудо Ленинградское пирожное из мороженого за 28 копеек. Помните такое? Незабываемый вкус. Поедая холодное лакомство, мы обычно спорили:
— Я могу съесть десять штук сразу.
— А я сто!
— А я двести.
Споры эти кончались обычно ничем, ведь проверить гастрономические способности того или иного хвастуна было просто не за что. Увы.
Как вы думаете, что больше всего любили практически все дети Советского Союза? Конечно же, кукурузные палочки! В коробках. По 25 копеек. Летом, играя в свои бесконечные игры, мы частенько забывали пообедать. Да нам и не нужен был обед. Достаточно было слопать по коробке «палочек», запивая их бутылочным молоком, и все — ты сыт!
А вот пирожные нашего детства в Майкопе ассортиментом не блистали. Это были эклеры (заварные), картошка и корзиночка, все по 22 копейки. Зато какие были чебуреки, а беляши? Правда, мама не разрешала мне покупать уличные беляши, которые я обожал, почему-то она думала, что в них обязательно кто-то плюнул. Так, кстати, считали и мамы моих друзей. Мамы друзей моего детства.
Бананов и манго мы почти не видели. Зато у нас были конфеты «драже» всевозможного вида, помадки «Школьные», «Взлетки», «Мятки» и прочие «сосатки». И были петушки на палочке. И, конечно же, семечки. Семечки мы лузгали килограммами. В беседках, подъездах, на школьных переменках, в кино, разумеется. Не отсыпать приятелю и просто знакомому пацану горстку семечек считалось страшным мальчишеским преступлением, если, конечно, у тебя в кармане не остались «последние шкребки» — неприкосновенная маленькая горка. В кино, особенно в летний кинотеатр, ходить без семечек считалось напрасной тратой времени и денег... Но про кино нашего детства мы поговорим позже. А сейчас, простите, все эти воспоминания нагнали аппетит. Пойду обедать. Жена купила булочки. Вкусные, конечно, но... не те, оставшиеся в далеких семидесятых вместе со вкусом нашего лучшего в мире детства.
4. Кино нашего детства
Были в нашем детстве волшебные слова, от которых расплывались в широкой улыбке губы, сверкали радостным светом глазенки, потирались друг о друга ладошки в сладком предвкушении. А ведь это всего каких-то два слова: «Пойдем в кино». Кино — светлый гимн нашего времени. Кино любили все, от мала до велика. В выходные дни зрительные залы майкопских кинотеатров были забиты до отказа на все сеансы. Особенно, если привозили что-нибудь французское. Чтобы там обязательно был Жан Маре, Ален Делон, Луи де Фюнес... Помню, году так в семьдесят третьем в «Октябре» показывали «Фантомаса». И очередь за билетами стояла почти до памятника Ленину, пересекая улицу Советскую и замысловатым лабиринтом заполняя все пространство перед кинотеатром. Достать билеты на заветный сеанс было непросто. Да и с карманными деньгами у нас тогда было, мягко говоря, тяжковато. Выручала мальчишеская солидарность и находчивость. В очереди наверняка находился некий знакомый пацан. Ну, как знакомый? Ну, видел его как-то разок на таком же сеансе в кино, недельки три тому. К нему-то и бежали мы с радостным криком:
— Привет, Серега! А мы тебя заискались. Вот ты где, оказывается. Ну как, занял нам очередь?
Паренька звали вовсе не Серега, а вовсе даже и Дима или Русик. Но какая, собственно, разница. Очередь немного волновалась. Но мы убеждали всех, что этот самый Серега специально занимал место именно для нас. И очередь временно успокаивалась, пока в другом ее конце не раздавалось подобное:
— Колька, дружище, вот ты где! Как тут наша очередь?
С деньгами, как я уже сказал, у нас была напряженка. Билеты доставались далеко не всем. Но разве это останавливало рвущихся любой ценой на сеанс мальчишек? Существовало несколько способов пройти в зрительный зал бесплатно. Самый распространенный, когда шесть человек покупали три билета. Трое проходили, но через пять минут один из них (с билетами в кармане) выходил обратно, якобы в туалет. Билетерша не успевала его запомнить, разве запомнишь всех в такой суете? Таким образом, еще двое наших приятелей получали билеты, а через пять минут, путем все той же операции проходил и последний из нас. Зал бывал переполнен, но ведь сидеть можно и в проходах, и на полу перед первым рядом. Первый ряд — самое сказочное место в кинотеатре, вершина ребячьего блаженства. За места в первом ряду даже иногда вспыхивали настоящие мальчишеские сражения, заканчивавшиеся мгновенно, как только гас свет в зрительном зале и на волшебном экране появлялись первые кадры фильма.
Если фильм был особенно интересным, мы оставались еще на один сеанс, а то и еще на один. Так «Горбуна» мы смотрели несколько дней подряд по три сеанса в день. «Месть и закон» по два сеанса — двухсерийный все-таки. Чтобы остаться на очередной сеанс, нужно было на финальных титрах спрятаться за портьеру и стоять там, не шелохнувшись, пока уборщица выметает горы шелухи от семечек, и ни разу ни чихнув, последнее было особенно трудно, ведь портьеры были оч-ч-чень пыльные.
Бесплатно можно было попасть и на последний сеанс, если, конечно, родители отпускали. Дело в том, что в июле из-за немыслимой духоты поздно вечером двери на улицу в зрительном зале не закрывались, можно было тихонечко, не привлекая внимания, пробраться в зал и смотреть себе кино. Но на последних сеансах фильмы были какие-то тягомотные, все больше про любовь и все такое. Какому мальчишке такое понравится? Поэтому на последние сеансы мы ходили редко.
Совсем другое дело летние кинотеатры. В «Черемушках» это был кинотеатр «Победа». Ходили туда всем двором. Неважно, какой шел фильм: «Лекарство против страха», «Зита и Гита» или «Розыгрыш». Важна была сама атмосфера. Родители отпускали нас в «Победу» почти охотно, задав лишь один вопрос:
— А из старших кто с вами будет?
— Дядя Толя Власов и тетя Тамара Лиманская.
— Ну, тогда идите.
И вот мы в кинозале, вернее в летнем кинозале. Вместо кресел длинные скамейки, вместо потолка звездное небо. На стенах кучкуются мальчишки-безбилетники, курят, паразиты, бравируют. Мы сидим вальяжно, грызем заранее купленные семечки. Хорошо! Одна напасть — комары, будь они неладны. Фильм этот видели уже раз двадцать, знаем наизусть все эпизоды и реплики главных героев, но это неважно, главное, что рядом сидит ОНА. Самая-самая, красивая-красивая. Леночка Абкарова. Ух, даже дух захватывает. Можно отсыпать ей семечек и даже, словно ненароком, коснуться плечом ее хорошенького плечика. А вот так, почти, как у взрослых.
Кстати, о взрослости, знаете, где в Майкопе можно было почти без проблем попасть на сеанс с самой ненавистной для любого мальчишки моего детства надписью: «Дети до 16 лет...»? Был такой заветный кинотеатр. «Комсомолец». Здесь, особенно в будние дни, всегда бывали пустые залы. И чтобы хоть как-то пополнить кассу тетеньки-билетеры шли на преступление.
— Тебе сколько лет? — спрашивали они для порядка.
— Шестнадцать! — не моргнув глазом, отвечал пацаненок, которому едва-едва исполнилось тринадцать.
Тетенька хмурилась, но пропускала. Свой человек.
После киносеанса наступала еще одна обязательная фаза похода в кино — обсуждение фильма. Даже возвращаясь из летнего кинотеатра, мы успевали минут на десять, пока родители не загнали по домам, приземлиться в родную беседку и вспомнить самые яркие моменты увиденного.
Однако я увлекся. Ребячьи разговоры, как и песни нашего двора — это особая тема. И об этом наш следующий рассказ.
5. Песни нашего двора
«Легко на сердце от песни веселой», — уверял в задорной песне Леонид Утесов. И это на самом деле так. Песня была неизменным спутником, а то и знаменем моего детства. В середине семидесятых все девчонки и даже мальчишки (не все, но многие) вели собственные «Песенники». Это такая толстая тетрадка, куда, по возможности красивым почерком, от руки записывались слова популярных эстрадных и дворовых песен. Такой «Песенник» я храню до сих пор. Каких только «зекинских» (что значит: классных, суперских) песен здесь не записано. Тогда мы еще не знали слов «шлягер» или «хит», тогда это были просто очень популярные и любимые песни. Здесь и «Журавлик», «Все могут короли», «То ли еще будет» Аллы Пугачевой. И «Листья желтые», «Позади — крутой поворот», «Мой маленький дворик», которые даже в дворовых беседках пелись с легким прибалтийским акцентом, что придавало песне особый шик. И песни из мультяшек: «Чунга-Чанга», «От улыбки», «Завтра грабим короля»...
Собираясь в беседках или на лавочках в подъездах, мы пели о детстве, причем как о чем-то уже ушедшем безвозвратно, мы ведь уже почти взрослые: «Куда уходит детство?», «Мое детство — красный конь», «Кораблик детства уплывает в детство, белые большие трубы скошены назад. Дайте наглядеться, на прощанье наглядеться, дайте мне наслушаться, как они гудят»; или вот эта: «Ах, как хотелось быть нам взрослыми, с вихрами не ходить и с косами. И вот уже зовут по отчеству, а в детство заглянуть так хочется...» Узнали? Или совсем уж беспросветная: «Ничто на земле не проходит бесследно. И юность ушедшая все же бессмертна. Как молоды мы были...» Э-хе-хе. Как же молоды и счастливы мы были тогда.
Были в нашем репертуаре и пиратско-разбойничьи песни. Помните вот такую, например: «И в воздухе сверкнули два ножа. Пираты затаили все дыханье. Все знали атамана, как вождя, ой-ли, и мастера по делу фехтованья». Или вот эту: «Зайдя в тот ресторан, увидев англичан, французы стали все разозлены. И кортики достав, забыв морской устав, они дрались, как дети сатаны». И даже такую: «У ней такая маленькая грудь, а губы, губы алые, как маки. Уходит капитан в далекий путь, оставив девушку из Нагасаки».
Пели мы и военные песни. Очевидно, будучи детьми участников войны, на генном уровне хранили в себе память о ней. Среди любимых была, например, о Вите Черевичкине из города Ростова, который не дал фашистам издеваться над голубями и был убит. Обычно наши девчонки в этом месте начинали пускать на волю слезинки. Ничего не поделаешь, уж очень жалостливая песня. А еще были «Десятый наш десантный батальон», «У деревни Крюково погибает взвод», «Прощай, Маруся дорогая, и ты “КВ” — братишка мой. Тебя я больше не увижу, лежу с пробитой головой».
Были в нашем дворовом репертуаре песни не о войне, но о солдатах, об армии. Нам ведь всем предстояло служить в армии, о том, что можно как-то «откосить», мы тогда и думать не думали. Песни эти были по большей части бравые: «Не плачь, девчонка», «Аты-баты шли солдаты с песней на парад», «Идет солдат по городу». Были и народные, трагические. Ну, помните, например, как паренька призвали в армию, он стал летчиком, а друзья написали ему письмо, что она другому отдана. И тогда летчик решается на страшное: «Ну что ж, не любит, так и не надо, зато ее я так люблю. Ну что мне стоит подняться в небо и сделать мертвую петлю». Жуть. Мало того, что сам погиб, так еще и государственный самолет угробил. Но мы пели, нам песня нравилась.
Много песен было и о любви — куда без нее! Но тут не хватит места, чтобы перечислить хотя бы самые яркие.
Но пели мы не всегда. Чаще, собираясь в дворовые команды, наигравшись в наши игры, мы беседовали. Рассказывали друг другу истории, порой очень страшные. Не эти детсадовские про черную руку и красную простыню, а те, что, как уверял один знакомый парень (одна знакомая тетенька или старинный друг отца — так даже правдоподобней), случились недавно в соседнем городе или на другом конце Майкопа. Как один инженер не вернулся домой, а на соседней улице нашли его ботинки и записку, написанную по-японски...
Любили мы обсуждать увиденное недавно кино, облекая знакомые эпизоды в яркие и неожиданные подробности. Так, однажды, посмотрев фильм «Туманность Андромеды», поздним вечером я, пересказывая сюжет, как бы между прочим, заметил, что эти страшные, безжалостные, невидимые глазу медузы-убийцы живут и перемещаются в темноте. Вот, может, и сейчас они бесшумно подбираются к нам, чтобы всосать в себя какую-нибудь несчастную девочку. Обычно мы засиживались в беседке допоздна, но в этот вечер всем почему-то срочно захотелось домой. За пять минут беседка опустела. Насмеявшись вволю над трусостью моих товарищей, я тоже отправился к своему подъезду. Был темный вечер. Луна и звезды скрылись в облаках. Неприятный холодок побежал по моей спине. Чего это вдруг? Что это там у меня за спиной? Космическая медуза? Стремглав кинулся я по ступенькам, в пару мгновений взлетев на свой пятый этаж. Вот ведь нагнал страху, аж сам испугался.
Но чаще всего разговоры наши были добрыми и веселыми. Как добрым и веселым, радостно-счастливым было наше самое лучшее в мире детство. Детство мальчишек и девчонок семидесятых. Тихо сегодня в наших дворах. Планшетники, смартфоны и прочие гаджеты властвуют на просторах виртуального сознания нынешних детей. Да и мы сами давно уже стали пленниками «Одноклассников», «Вконтакте» и прочих соцсетей. Но даже самым супернавороченным изобретениям века сего не удастся истребить важнейшего сокровища — нашей памяти. Пока мы помним — мы живем. Не забывайте детства. Нашего детства!