Рассказ
1.
Весна нынче пришла поздно. Уже много дней апрельское солнце было закрыто упрямыми облаками, в которых зловещими желваками перекатывались сгустки влаги. По ночам подмораживало, хотя тепла хватало, чтобы деревья и трава на полях, нехотя, с опозданием, но все-таки начали бледно зеленеть. И лишь два дня назад Солнце по непреложному закону Вселенной окончательно победило остатки зимы, и ветер, как услужливая метла, ловко смел облака с небосвода, да еще и поколотил их, чтобы вытряхнуть остатки влаги. Или, говоря иначе, — разнес облака в пух и прах, потому что на лазурной глади неба кружились белые их кусочки, похожие на птичьи перышки. Такие остаются после петушиного боя или от ощипанных куриц. Но и эти крохи вскоре подсушило солнце. Все вокруг засияло, свободно вздохнуло, окрасилось в долгожданные весенние цвета. И хотя с реки еще тянуло холодом, Николай не стал ждать. Рано утром он приехал на свою пасеку, которая расположилась у старой немецкой усадьбы, на горушке. Имение принадлежало пожилому немцу Францу, с которым Николай познакомился давно, в ту еще пору, когда с женой и детьми перебрался на житье в Германию. Как говорят — на ПМЖ (постоянное место жительства). Николай арендовал для своей пасеки небольшой кусок земли и старый сарай, где держал необходимые ему инструменты и запчасти для автомобиля. Франц брал за эту «аренду» сущие гроши, больше для порядка, чем для денег, и Николай был ему за это очень благодарен.
Быстро переодевшись, он сразу взялся за работу. Дел накопилось много, медонос уже начинался. Потрудившись без отдыха несколько часов, Николай почувствовал усталость. Вытащив из багажника машины складной маленький стол и такой же стульчик с брезентовой спинкой, блаженно развалился, прислонив свою голову к стенке старого дощатого сарая, стоявшего на припеке. Налил из термоса крепкого кофе. Стал медленно отхлебывать, любуясь кокетничающими с солнцем одуванчиками, горделивыми в своей классической красоте примулами.
На соседнем поле «разгорался» рапс, мелкие золотистые цветочки которого тоже старались занять почетное место на весеннем конкурсе природной красоты. Но все эти попытки были напрасными, никто не мог сравниться с деревом черемухи, которое в ослепительном цветении было похоже на гигантский цветок на мощном коричневом стебле.
На склонах пологих холмов проявилась густого оттенка зелень виноградников. Виноградные поля были похожи на прически африканцев с аккуратно выбритыми проборами.
Местность просматривалась далеко. Было видно, как чередуются рощи, поля и луга, как они упираются в заграждения сосновых и еловых перелесков. Колкие великаны казались суровыми стражниками, следящими за разливом полей, не допускающими никакого их самовольства и формирующими вмещающее пространство по законам эстетики и гармонии. И лишь дорога, петляющая серебряной нитью среди этой местности, казалась вольной, неподвластной никаким законам и ограничениям. Это было оправдано ее предназначением. Она вела к древнему замку! А казалось, что вглубь времен. Реальная картина из этих времен завораживала: угрюмый, величественный замок, достающий до небес, в лесной чаще коптит труба старинной кузницы, у ручья мерцают перламутровыми мхами руины вековой мельницы. Николай полюбил этот край, север Баварии, с древним певучим именем — Франкония.
Он знал, что здесь частично проходит Дорога Замков, протянувшаяся на тысячу километров. Иногда ему хотелось оставить все заботы, забыть невзгоды и обиды и в своем автомобиле отправиться в путешествие по этой сказочной земле. Николай часто представлял, как созерцает диковинную лепнину бюргерских домиков, как гулко разносятся его шаги по ратушным площадям и монастырским дворикам, он ощущал, как ветер меряется с ним силой на развалинах древнеримских оборонительных валов.
Но такое путешествие возможно было только в мечтах. Жизнь крепко держала его в непонятно кем заданных рамках, так что иногда Николаю казалось, что он пленник.
Никогда чувство неволи не овладевало им в те далекие годы, когда он был молод, когда жил на Родине. Сладко вспоминались картины из детства.
Каменистый берег Ангары. За поворотом — Байкал, а на угоре стоят деревенские избы. В одной из них он родился. Все дома с голубыми и белыми ставеньками на окнах смотрят на реку, палисаднички в один ряд, улица ровная, как струнка. Вместе с ребятами они бегали смотреть «Шаман-камень», что бросил Байкал вслед вольнолюбивой дочери Ангаре, убежавшей от него к Енисею.
Стремительно и широко уходила байкальская вода в далекое путешествие. Здесь, на слиянии Байкала и Ангары, находили прибежище тысячи птиц — гоголь, чернеть, морянка, лутка, крохаль и кряква. Они жили тут и зимой, на незамерзающем участке.
А знаменитые «ходульные» деревья, поднимающиеся над землей на своих корнях-ногах! Какой страх они наводили на мальчишек в сумерках: казалось, зловещие чудовища вышли на берег. Ветер выдувал из-под них почву, и корни оказывались оголенными, похожими на корявые ходули. Жуткое и прекрасное зрелище, метафора природы.
Мама рассказала ему легенду про «Шаман-камень», когда Николаю было лет пять. Он помнит все, ласковый, выразительный мамин голос, и свое ощущение великого счастья, когда она, покачивая его, примостившегося на ее коленях, рассказывала, словно напевала:
«…Это было давно-давно. Байкал в то время был властелином, были у него несметные богатства, и любимая дочь — Ангара — несравненной красоты. Кто ни посмотрит на нее, залюбуется ею и влюбится. Но отец больше всех любил свою дочь, одаривал ее дорогими подарками и берег пуще своего глаза. Но пришло время, когда Ангаре нужно было выходить замуж. И решил могущественный Байкал, что счастье дочери в его власти, решил выдать дочь за того, кто нравился ему самому — за молодого богатыря Иркута. И решил он поговорить с дочерью, чтобы убедить ее выйти замуж за Иркута. Но на большом летнем празднике — сурхарбане, где местные богатыри устроили состязание в силе и ловкости, она увидела потомка гордого Саяна — Енисея. И влюбилась в него. Но Енисею срочно пришлось уехать домой. Ангара стала скучать, и вознамерился тогда Байкал выдать поскорее дочь за приглянувшегося ему Иркута. Но девушка не соглашалась, и тогда Байкал заключил ее в темницу. Но Ангара вырвалась из плена и убежала к Енисею. Рассердился Байкал, высоко вскинул волны, разыгралась свирепая буря, молнии рассекли небеса, загудели горы, рыбы затихли на дне, птицы унеслись за горизонт. Ударил Байкал по древней горе, вырвал огромный камень и кинул вслед беглянке. Но было поздно, вольнолюбивая Ангара уже была в объятиях Енисея. А камень упал в сам Байкал, и назвали его Шаманским. Говорят, что если разгневается еще раз Байкал, то сорвет “Шаман-камень”, и хлынувшая вода затопит весь мир…»
Наверное, советские гидростроители хорошо знали эту легенду, а может, еще какие древние тайны, и собственноручно помогли Байкалу удерживать Ангару. Поэтому у Иркутска и поставили плотину, чтобы притормозить строптивицу. Но в результате этой “помощи” родной Колиной деревни не стало. Вода накрыла ее непроглядной толщей, оставив на поверхности, словно на память, лишь вершину «Шаман-камня», которая как маячок показывала, где была малая родина Николая…
Вздрогнув, Николай очнулся от воспоминаний. Солнце уже распалилось, воздух заметно потеплел. Пчелы, словно посмотрев на часы, в срок приступили к своей работе. Радостно загудели ульи, звуки сакральной работы разнеслись по окрестностям. Ничто на протяжении тысячелетий не изменилось ни в их технологиях, ни в распорядке, ни в результате.
Николай всякий раз поражался этим удивительным созданиям природы, их красоте и святому, жертвенному труду во имя жизни своей и человеческой. Можно в связи с этим говорить о естественном отборе, об эволюции, а можно — о Божием промысле, о Божией заботе о человеке, для которого мед — и пища, и лекарство от множества недугов, и лакомство, дарующее радость. Николай не спорил ни с кем, ему было ясно — пчелы действительно Божьи создания.
Он и сам не понимал, как увлекся пчелами. Никто из его родных или друзей не занимался таким многотрудным делом. Возможно, причиной тому — его профессия? Тяга к небу. Он был летчиком и когда-то тоже летал, как эти трудолюбивые создания. А сейчас ему осталось лишь наблюдать за их полетами, выверенными, целесообразными.
Солнце уже достигло зенита, нагрело не только стенку старого сарая, но и кожаную куртку Николая. Пчеловод высвободился из своих раздумий, из креслица, из томления на солнце, снял куртку, повесил ее на спинку стульчика и пошел к ульям.
Пчелы трудились без устали. Одни улетали за пыльцой, у других было дело на летке нижнего яруса улья. Николай тоже включился в работу, которую необходимо было по непререкаемому пчелиному графику обязательно закончить сегодня. Николай так увлекся своим делом, так уверенно и вдохновенно, как у дирижера, двигались его руки, так сосредоточились мысли, что даже не заметил, как подошел хозяин старой усадьбы.
— Здравствуй, Николай.
— Здравствуй, Франц.
— Ну что, весна наконец-то пришла?
— Слава Богу, — ответил Николай, — хоть займусь делом наконец-то…
— Ну что же, времени у тебя много. Ты стал свободной птицей — так у вас в России говорят?
— Это почему же “свободной”?
— На работу не ходишь. Прощай, фабрика?
— А, ты об этом. Да, я свое отработал. И в России, и в Германии. Старый я уже стал, Франц, недавно шестьдесят шесть стукнуло. Остается одно — пчелы. Это мне еще по силам. Только русские говорят — не “свободная птица”, а “вольная”. Понимаешь отличие?
— Нет. А почему вольная? В чем разница?
— Не могу тебе объяснить, Франц. Это понимание приходит с личным опытом жизни. Но в России говорят именно “вольная”.
— Ну раз говорят, значит, Николай, ты — птица вольная. Ты просил у меня место под маленький домик? Я — не против. Вот здесь и поставь его, — немец указал рукой на площадку у сарайчика.
— Спасибо, Франц. Только давай заключим договор на аренду земли.
— Зачем тебе это? За аренду нужно платить.
— Так спокойнее.
— Как скажешь.
Приятели пошли по дорожке вдоль широкого луга. Николай не замечал, что наступает на первые полевые цветы, которыми недавно любовался.
— А я ведь тоже стал свободным человеком, — неожиданно сказал Франц и печально улыбнулся.
— Тоже закончил работу на фабрике?
— Нет, мне еще рано, до пенсии два года. Я продал коров.
— Чем они тебе помешали?
— У нас с женой уже сил нет ухаживать за ними. Наемные работники недешевы. Молоко мое получается дороже, чем в магазине.
— А как же вы без коров?
— Не знаю.
— Жалко, мы с Мартой так их любили. Молока, правда, никогда не пили, желудки не позволяли. Дети и внуки живут отдельно, разлетелись по всей Европе. Поэтому без молока проживем, а вот без коров — не знаю. Сколько себя помню, они всегда рядом.
— Ладно, Франц, не грусти.
— Луг в аренду просят, сено-то нужно. Конечно, отдам, не пропадать же добру. Нам-то косить и не для кого, и не по силам.
Дальше они шли молча. Подойдя к сарайчику и увидев складной стульчик, Франц удивленно посмотрел на Николая.
— И ты здесь сидишь?
— А что?
— Разве в доме мало места? Он же всегда пустой!
— Я не отдыхать сюда приезжаю, Франц. А от дождя и сарайчик сгодится.
— Ты ведь не завтра свой домик поставишь!
— Я, Франц, люблю все делать быстро. Завтра подпишем договор аренды, а послезавтра — начну нулевой цикл…
Хозяин опасливо подошел к первому улью, заглянул сбоку и в восторге покачал головой.
— Ты посмотри, какая сложная жизнь! — восхищенно сказал он. — На первый взгляд — хаос, ничего не понять, а в действительности — строжайшая организация. Я кое-что читал о пчелах. Удивительные создания…
— Для них тоже весна наступила, Франц. Начало жизни. Ты помнишь себя молодым?
Франц улыбнулся и огорченно махнул рукой: то ли на безвозвратно ушедшие годы, то ли на себя самого, не сумевшего реализовать все, о чем мечталось в молодости.
— Разве такое забудешь?
Они синхронно похлопали друг друга по плечам. Франц пошел домой. Николай вернулся к прерванному делу, а мысли его все кипели вокруг одной и той же горькой думы.
2.
Заместитель командующего военно-воздушной армией назначил встречу с Николаем на поздний вечер. Привычка работать по вечерам и ночам передалась ему от отца — командира сталинских времен. Назначать совещание на семь, восемь часов вечера считалось в порядке вещей. Ничего, что все участники после рабочего дня уже плохо соображают, зато необходимые решения приняты. Так было в новые советские времена и плавно, без особых изменений, перешло в новейшие — российские. Заместителя командующего Николай хорошо знал, они закончили одно училище, только тот был на два курса старше. Служба в «горячих точках» способствовала быстрому его повышению, хотя военными талантами он не блистал, но человеком слыл уравновешенным, рассудительным. Так что ничего дурного от этого позднего вызова Николай не ждал. Где-то глубоко внутри теплилась надежда, что Москва согласовала ему очередное звание. На генеральской должности Николай служил уже год и знал, что документы на повышение отправлены в министерство.
— Заходи, Николай, — вполне доброжелательно встретил его генерал. — Коньячку выпьешь?
— Спасибо, сегодня моя смена.
— А я выпью, — генерал достал из большого несгораемого шкафа красивую бутылку какого-то иностранного коньяка и обычный граненый стакан. Стакан он наполнил до краев и, как и положено российскому генералу, в три глотка осушил его.
— Присядь, полковник, — как-то безрадостно произнес генерал.
Было видно, что ему трудно начать разговор. Потом неожиданно зло, с затаенной обидой заговорил:
— Утешать я тебя не стану. В армии сокращение, ты в числе тех, кому придется уйти на пенсию. Пенсия, правда, неплохая, прожить можно. Командующий лично внес тебя в список. Я пытался тебя защитить, но получилось только хуже. Начальник мой заорал, чуть ли не затопал ногами. Понимаешь ситуацию?
Николай почувствовал, как гулко забилось сердце. Казалось, что удары его были слышны в каждом уголке этого огромного кабинета.
— Что молчишь?
— Что тут скажешь, — с усилием выговорил Николай. — Без слов все ясно.
— Обматерил бы хоть, что ли.
— Кого?
— Меня.
— Тебя-то за что?
— За жизнь нашу долбанную, когда здорового, умного, сорокалетнего профессионала выбрасывают на пенсию…
— Кому дела передать?
— Своему заместителю.
— Разрешите идти?
— Иди.
Николай словно во сне шел по коридорам огромного здания, машинально с кем-то здоровался за руку, кому-то козырял. Скольких друзей и знакомых провожал он в запас! Порой это было радостным событием, порой грустным. Однако эти события не касались его лично, поэтому не затрагивали его сердца. Ему казалось, что с его послужным списком, с его опытом и знаниями он будет незаменим до смерти. Но больнее всего мучил вопрос — за что? По всем армейским законам уходить на пенсию ему было еще рано. По крайней мере, можно было послужить еще лет пять-семь.
Хотя, конечно, он догадывался, за что его списали. За излишнюю принципиальность. Официальная формулировка гласила: «за выслугой лет», а в действительности… Он не разрешил совершить внеплановый вылет группе коммерсантов и старших офицеров — в Крым на пикничок. На военном-то самолете! Впрочем, в те годы все было возможным, «левые» рейсы случались довольно часто. В таких случаях Николай требовал письменное разрешение от вышестоящих командиров и только тогда организовывал вылет. В тот раз не было никакого разрешения, только личная просьба какой-то военной «шишки», правда, весьма настоятельная. Николай категорически запретил вылет, без всяких колебаний.
Подавленный новостью он поспешно вышел из здания, прошел по дорожке подальше от парадного входа, сел на скамейку. «Вот и конец военной службе, вот и конец», — пульсировало в мозгу. Два года назад он перестал летать, а теперь выходит, что совсем армии не нужен.
Мальчишкой Николай с завистью и восхищением смотрел вслед каждому пролетающему самолету. Аэродром, где базировалась летняя часть, находился рядом с его деревней. Стартовый звук «Мига» он отличал от звуков других машин. Ему нравилось следить за тем, как гул турбин, оторвавшись от самолета при взлете, пытался догнать машину в полете. Так и летели они: самолет отдельно, а звук турбин следом, поэтому по звуку местоположение самолета выследить было невозможно. И как же хотелось ему, деревенскому пацану, подняться в небо, с огромной высоты взглянуть на землю и парить над ней, как эта железная птица.
В армию брали осенью. Повестка из военкомата пришла Николаю на работу. Закончив строительный техникум, он жил в вагончике, у которого и адреса-то не было. В техникум он поступил потому, что в селе не было школы-десятилетки, да и родители настаивали.
— Коля, получи специальность, пригодится ведь, — твердила мать. — Поступишь в институт или нет, еще неизвестно, а здесь всегда на кусок хлеба заработаешь.
Уже пройдя медкомиссию, услышал от военкома:
— Где хотите служить?
— В авиации.
— Хорошо, — кивнул майор, и Николая отправили отдавать долг Родине в подводный флот. Повезло, что не на атомный ракетоносец, а на старенькую дизельную лодку. Осень и зиму Николай прокантовался под водой, а весной подготовил документы для поступления в летное училище. Пришел в штаб дивизиона за направлением.
— В летное не дадим, в военно-морское — пожалуйста, — ответили ему.
— Но я хочу в авиацию!
— А мы не хотим отпускать Вас в летное. Не можем. Нет разнарядки. Подумайте, может, наши желания совпадут?
Желания не совпали, и Николай затаил глубокую обиду на военных чиновников-самодуров. Помог командир подлодки, который очень хорошо относился к Николаю.
— Обойдемся без штаба, — заверил он. — Видали мы таких умников, и подписал направление.
Летом пришел вызов в летное училище.
Мечта детских лет осуществилась. Николай хорошо запомнил свой первый самостоятельный полет, особенно тот миг, когда оторвал умную машину от земли. Когда она податливо и вдохновенно стала удаляться от привычной для человека земной тверди и легко покорила твердь небесную: большие дома и деревья вдруг стали маленькими, игрушечными, горизонт отодвинулся на десятки километров и превратился в дугу. И вот он уже в облаках, все выше, выше, выше…
Незабываемый восторг. Тогда Николай и почувствовал себя по-настоящему свободным, и впервые задумался о сути этого понятия. Его самолет поднимался до восемнадцати километров, в нижний слой стратосферы, в озоносферу, определяющую предел перегрузок. Однажды, проходя верхние грозовые облака, он видел две световые колонны, взметнувшиеся вверх на десятки километров. Молнии с треском устремились в космос, где небо всегда черное, и от сотворения Мира не гаснут звезды. А он взлетал так высоко для того, чтобы не погасло Солнце, чтобы не погрузилась во тьму войны его Родина. И для этого под крыльями его самолет нес то, что могло ее защитить. Он радовался, что пока одного вида вооружения хватало для того, чтобы остудить горячие головы «ястребов». Ему не хотелось привести в действие свой огненный довод.
С небом Николай расстался неожиданно, после банального случая. Все беды приходят неожиданно. В тот день он собирал вишню в саду. Стоя на крепкой нижней ветке, он потянулся к вершине дерева за самыми крупными ягодами. Но ветка не выдержала его стремления и обломилась. Упал Николай неудачно. Врачи сделали несколько операций, но восстановить подвижность ноги не сумели. Так небо осталось без любимого летчика — полковника российской армии. И они стали встречаться во сне…
Но надо было кормить семью. Слава Богу, друзья не бросили. Устроили в центр управления полетами. Здесь его летный опыт очень пригодился. За время дежурств у Николая ни разу не было чрезвычайных происшествий. Однако в жизни страны такие происшествия стали привычным делом.
Одно слово — «лихие девяностые». Рушилась великая страна, которую ненавидели ее руководители. Предавали и продавали армию — наследницу Великой Победы. Славные боевые офицеры, прошедшие Афганистан, как мальчишки робко скользили по паркетам кремлевских кабинетов в надежде что-то еще спасти, достучаться до оцепеневших от сияния долларов военных начальников. Но ничего не помогало. Отовсюду выводили российские войска, это сопровождалось огромными потерями техники и вооружений. Оружие продавали, честь предавали.
Мучительно наблюдал за жуткой картиной развала и Николай. Надеялся, что бессовестный грабеж вот-вот прекратится, что скоро грабители насытятся и успокоятся. И все будет по-прежнему. Мечтал, что найдется такой руководитель страны, который заслонит Россию своей грудью, пристрожит грабителей, поможет честным людям. Такой человек, действительно, у Бога в запасе был, но только на потом. Он появится после того, как русский народ, не научившийся на прежних своих ошибках, вновь окажется у роковой черты, когда отступать уже будет некуда. А пока героический полковник сам должен был заботиться о своей судьбе.
* * *
Он сидел на скамейке до темноты, мучительно обдумывая предстоящую трудовую и семейную жизнь. Хотя мир не замечал его страдания. Все было, как обычно — взлетали самолеты, кто-то просил посадку, кто-то докладывал о том, как идет полет. Все, как всегда, только для него служба уже закончилась. Что он скажет дома? Как воспримет его слова жена Лиза?
3.
С Лизой они познакомились случайно, у друзей. Все произошло как в песне: «Любовь нечаянно нагрянет…». Хотя, может, эта встреча была предопределена, ведь они так подходили друг другу. Для него девушка Лиза была самой красивой, самой умной, самой доброй. Николай ей тоже понравился, так что они скоро решили пожениться. Через два месяца. Хорошо звучит — летчик и учительница! Летчик оказался смелым, служил в самых дальних частях. Учительница — мудрой и верной. Она не роптала на жизнь в захолустных гарнизонах. Пока он летал, она в маленьких поселковых школах рассказывая своим ученикам о любви Онегина и Татьяны…
А потом появились два сына-погодки, Вова и Саша. В общем, все, слава Богу, как у людей. Они были счастливой семьей, ради которой Николай преодолевал любые трудности.
И вот сейчас он должен сказать свое любимой горькие слова. Как она отнесется к тому, что закончена служба, что ее муж, еще не старый человек, отправлен в отставку?
Лиза родилась и выросла на Алтае, в немецкой семье. Район, где она жила с отцом, матерью и двумя старшими братьями, по этническому составу был немецким процентов на шестьдесят. Там были и поголовно немецкие села, где иностранкой казалась русская учительница русского языка. В семидесятые и восьмидесятые годы началась массовая эмиграция советских немцев в Германию. Власти не препятствовали выезду, за два десятилетия на историческую родину отбыли сотни тысяч немцев: из Казахстана, с Алтая, Поволжья. Это были не худшие люди, уезжали самые толковые, хозяйственные, образованные и непьющие, уезжали люди самых разных профессий. Чем они руководствовались? Вряд ли только желанием воссоединиться со своими, чаще всего, незнакомыми сородичами. Скорее всего это были материальные соображения. Большинство из них привлекала распропагандированная возможность сытой, обеспеченной жизни, в которой все предсказуемо, спокойно, безопасно. Русские ребята или девушки старались жениться на немках или немцах, и уезжали вместе с ними. Никто их не осуждал, «рыба ищет, где глубже…» Таких немцев называли в шутку «средством передвижения», и это была чистая правда. Конечно, случались браки и по любви.
Уехала в Германию и Лизина сестра с мужем. Но Лиза категорически отказалась покинуть Россию. «Я нужна здесь, а не в Германии…» — повторяла она. После встречи с Николаем этот вопрос вообще не поднимался.
Он выпрямился, от наклонки затекла спина, от воспоминаний покраснели от слез души — глаза. Николай откинул сетку с лица, подошел к столику, выпил два глотка кофе. Лиза…
Вот и сейчас, когда большая часть жизни позади, он еще счастлив своей любовью. Рядом всегда Лиза. Порой ему казалось, что они слились воедино до такой степени, что стали одним человеком. И ничто не сможет их разделить. Это и есть любовь?!
Да, для Николая это не отвлеченное чувство с красивым названием, а бескорыстная и радостная забота, определенный образ жизни со своими ценностями, мировосприятием, избирательностью внимания и даже дыханием и интонациями. Все годы они с Лизой прожили в непрерывном состоянии влюбленности, в радости, не осознавая, что это и есть счастье.
Говорят, беда не ходит одна. Почему одна не приходит? Такая общительная, наверное? Но ворота открывай, впускай двух, трех подружек. А какая из бед страшнее, разбираться некогда.
Страшно остаться в сорок с небольшим лет без любимой работы — удар, который не каждый может перенести. Но страшнее беда с Володей, старшим сыном. Они с женой давно замечали за ним что-то необычное. Сын жаловался на усталость, его постоянно мучили сильные головные боли, всегда что-то тревожило, одолевали какие-то страхи, он был в постоянной депрессии, ощущал безнадежность, малоценность своей жизни, терял интерес к учебе, даже перестал играть в свой любимый футбол. Обычно спокойный и добрый, он вдруг проявлял агрессию, на любые замечания отвечал резко, доходило до истерик и даже судорог.
Лизины скитания по поликлиникам закончились страшным диагнозом — шизофрения. Сына увезли в больницу, название которой обычно произносят шепотом. Попросту говоря — в психушку.
Порядок, вернее, бардак в обычных российских больницах известен всем. Но в психиатрических — его ни с чем не сравнить. У Володи от недолгого пребывания в больнице появились тяжелые побочные эффекты: головокружение, обмороки, рвота.
Побывав там в первый раз, Николай ужаснулся.
В палате он увидел сына, забившегося в угол. Он прижимал к себе туфли и полиэтиленовый мешок с вещами.
— Что с тобой? — кинулся он к сыну.
— Папа, — заплакал Володя, — забери меня отсюда. Они все отнимают у меня.
— Кто?
— Психи.
— Ну, тут же только санитары.
— Я не знаю. Мне страшно.
Николай не мог это видеть и забрал сына домой. Вскоре все повторилось, и Володя вновь оказался в больнице. Они с Лизой были близки к отчаянью. Наконец, им удалось пробиться на прием к главврачу.
Разговора не получилось. Главврач сразу заявил, что сам никого не лечит. Он администратор. Психиатрическая больница — это место, где больные изолированы от общества, и на эту изоляцию уходят почти все выделяемые средства. Лечить, конечно, необходимо, но государство не выделяет на эти цели денег. Короче говоря, делаем, что можем. Вот и весь разговор.
Выйдя из больницы, Николай понял, что ни о каком лечении здесь речи идти не может. Нужно искать другую клинику.
Лизе порекомендовали врача, способного определить степень болезни Володи. Ничего утешительного они не услышали.
— Нужна сложная операция. У нас их делают крайне редко и за большие деньги.
— А где возможно сделать операцию?
— В Германии, например. В Израиле, в Штатах…
— Что же нам делать?
— Надеяться на чудо. Или искать богатого спонсора. Однако поверьте моему опыту — чуда не произойдет. Ищите деньги.
После встречи с врачом Лиза развила бурную деятельность. Она где-то подолгу пропадала, часто с кем-то говорила по телефону. В маленьком пространстве кухни однажды она спокойно и твердо сказала мужу:
— Я оформляю документы на переезд на постоянное место жительства. В Германию.
Николай не ожидал, долго молчал, задумался.
— Но ты ведь знаешь, — людей, которые имеют дело с военными секретами, за границу не выпускают. У меня еще срок не вышел.
— Кроме того, что ты военный, ты еще и отец. И мы не находимся в состояние войны с немцами. Ты рассуждаешь, как во времена холодной войны. Посмотри по сторонам, Коля! Берлинской стены уже нет, Германия стала единой, железный занавес в прошлом. Сейчас никто никого не держит, каждый вправе выбрать себе место жительства. Володя болен, и я не хочу наблюдать его мучения, я должна его спасти. Вызов от своей сестры я уже получила. Решай. Если не захочешь, я уеду одна с детьми.
— Но почему нужно уезжать навсегда? Разве нельзя сделать операцию и вернуться?
— У нас с тобой не хватит денег даже на наркоз. Да и операция — не самоцель. Володе нужно длительное лечение, на которое уйдут, может быть, годы.
— И что же там нашего Володьку будут лечить?
— Будут, когда мы станем гражданами страны.
— Неужели там всех лечат?
— Всех, даже безработных.
— А мы-то как будем жить?
— Как многие другие. Я верю, что Володю можно вылечить. Немцы вкладывают огромные средства в медицину, у них лучшая в мире техника и специалисты.
— Не знаю, Лиза, не знаю.
— Володю спасать надо. Тем более, ты уже на пенсии...
Она крепко обняла мужа, давая понять, что он ей необходим. Николай долго еще сидел на кухне. О чем он только не думал в те трудные часы, о чем только не вспомнил. О том, как в детстве он с мальчишками играл в войну, где было только две силы — фрицы и русские. Фрицами никто не хотел быть, поэтому тянули жребий: сломанная спичка в зажатом кулаке — ты фриц. Побеждали, разумеется, всегда русские. А что бы сказал отец, прошедший всю войну, дошедший до Берлина? Для него немцы — враги. Он умер несколько лет назад, и уже не узнает, какое его сын замышляет «предательство». Мама ушла из жизни еще раньше, но она была женщиной мягкой и без железобетонных принципов своего мужа. Она бы поняла Лизу, спасающую своего ребенка. Николая же, как и всякого человека его поколения, воспитывали в духе холодной войны: есть два военных блока, один наш, другой противника. Есть союзники, есть враги, все ясно и понятно.
Так что же случилось с его страной? Разве нет в России специалистов высокого класса, которые идут в ногу со временем, генерируют новые идеи? Наверняка есть…
И тут же перед глазами возникла палата, где находился Володя, озлобленная медсестра, вонь и грязь… И что толку, что врач — человек умный? Больному не легче, что он много знает и умеет. Больному надо выздоравливать.
Лиза уехала в Германию первой. Николай задержался, но не потому, что страна не выпускала первоклассного пилота и человека, владеющего какой-то секретной информацией. Все гораздо проще. Николай ждал окончания младшим сыном учебного года. Ну, а его самого нигде, ни в одной инстанции не спросили ни о цели выезда, ни о знании секретов.
Не стало огромной империи, а тут какой-то маленький человек уезжает. Эка невидаль! Кому он здесь нужен?
4.
Кто бы ни рассказывал красивые сказки о загранице, они все равно остаются только сказками. Никто там никого не ждет, и с неба ничего не падает. Смысл один — надо работать. Только своим трудом ты можешь получить тот минимум, который необходим для жизни.
Николай и Лиза за свою жизнь «накопили» денег, которых хватило только на дорогу и на пару месяцев скромного существования. Сначала жили на пособие, учили язык, искали работу. Лиза неплохо говорила по-немецки, в ее семье все знали язык, а Николай оказался очень способным учеником. Языковая среда — великое дело, и через полтора-два года он уже вполне сносно говорил по-немецки. Ему это показалось мало, и он с присущим ему трудолюбием и дотошностью занялся английским, «для себя». А вот с работой долго не везло.
Однажды прочитал в газете объявление о том, что требуется рабочий в деревообрабатывающий цех фабрики, располагавшейся в соседнем городе. В приемной директора он увидел человек двадцать молодых, крепких мужчин, так же, как и он, жаждущих работы. Николай в этой очереди показался себе слабым больным стариком, не конкурентом этим молодцам. И пошел на выход. Но в дверях он столкнулся с пожилым седовласым мужчиной, как выяснилось позже, хозяином фабрики.
— Почему вы уходите? — неожиданно спросил он Николая.
— Да вряд ли я выдержу такую конкуренцию, — смущенно ответил бывший летчик.
Хозяин улыбнулся.
— Зайдите ко мне.
Почему Николай понравился хозяину? Может быть потому, что старый опытный немец увидел в этом сильном, еще относительно молодом русском нужного ему работягу. А может, потому, что знал опытный немец, что русские — хорошие специалисты и честные труженики, что на таких можно положиться. Разговор был недолгий, и на следующий день Николай уже вышел на работу.
Семнадцать лет прошло с того дня. Многому научился он за эти годы. Пригодились навыки, заложенные отцом еще в детские годы. Конечно, он не стал столяром-краснодеревщиком, но как изготовить паркетную доску, как отшлифовать поверхность, чтобы видны были все волокна, жилочки древесины — научился. Не брезговал никакой работой, стоял с молодыми работниками на пилораме, где могучие стволы деревьев превращались в ровные, как струночки, ароматные доски, находилась ему работа и в фанерном цехе. У него был свой метод: на работу он приходил на два-три часа раньше, и заканчивал позже. Это увеличивало его производительность процентов на тридцать: все знают, что утром работается значительно лучше. Хозяин высоко ценил «этого странного русского», как именовали его между собой немцы.
…А пчелы продолжали свою работу.
Зазвонил сотовый телефон, отвлекая Николая от нахлынувших мыслей и чувств. Это был младший сын.
— Здорово, Саша.
— Здравствуй, папа. У меня радость, я получил степень доктора наук.
— Сынок, я рад не меньше твоего. Поздравляю! Приезжай, надо отпраздновать это событие.
— Приеду на выходные. Ты не забыл, что у нас годовщина? Семнадцать лет, как мы переехали в Германию
— Это ты мне напоминаешь? Мы тебя ждем. У Володи все нормально, он работает. Правда, неполный день, но лиха беда начало.
— Имей в виду, я приеду не один.
— С кем же? — притворно удивился Николай.
— С девушкой, я говорил вам о ней.
— Ну что же, заодно и с невестой познакомимся…
Николай закрыл телефон. И вздохнул полной грудью. Его воспоминания, охватившие всю прошлую жизнь, на этом событии подошли к концу. Впереди ждала новая жизнь со своими радостями и надеждами. Все будет хорошо, лишь бы в сердце не иссякла любовь.
Солнце направилось на ночлег за далекий холм, взгромоздившийся на линию горизонта. День поклонился вечеру. Высоко в небе планировал ястреб, похожий на крестик. Медленно, внимательно оглядывал он свои владения. Глядя на него, Николай повторил слова Франца: «свободная птица». Интересно, поймет ли этот немец разницу между понятиями «свобода» и «воля»? Ну да, по-немецки свобода — «Freiheit». Воля в значении сила, мужество — «Wille», немцы чаще всего употребляют это слово с определением «железная». Говоря о свободе, немец наверняка вспомнит «осознанную необходимость», и будет, разумеется, прав. А русский скажет: «век воли не видать», и тоже будет понят своими соотечественниками, потому что воля — это что-то огромное, без конца и края, ощущение ее дается человеку от рождением, и сворачивается, как свиток, со смертью… Кому как не русскому человеку, рождающемуся с восхитительным сознанием огромности просторов своей Родины, не знать, что воля — это не только хотение, сила, потакание своим слабостям, возможность приобрести весь мир, но кровная связь с родной землей, ощущение опасности повредить своей душе. Столько у тебя этой воли, сколько в сердце любви.
Такими философскими размышлениями Николай закончил этот долгий весенний день на немецкой земле, удивительно красивой, гостеприимной и чужой… Он понимал, что никто его не неволил, никто не заставлял поселиться в неродном краю. Он сам: и свободен, и волен. Да, понимал… Но почему вдруг брызнули из глаз его слезы, а из груди вырвалась эта забытая, старинная русская песня.
Уж ты поле мое, поле чисто-ое.
Ты, раздолье мое, ты широко-ое!
Почему?