* * *
Сотни, сотни ликующих птах
Не давали мне спать утром ранним —
На садовых деревьях, кустах
Выступая с прехитрым стараньем.
Зябкий сон ослабел, наконец
Я встаю, просветлению рада:
Боже, сколько любезных сердец,
И как много им высказать надо!
* * *
Оттаяли желтые склоны,
Взбурлила речная вода,
Как будто большие циклоны
Уснули меж звезд навсегда.
Как много под небом, о Боже,
Колеблемой, нищей травы!
Я тоже, я тоже, я тоже —
Лишь стебель с земной головы.
* * *
Весной душа не виновата —
Она подобна воробью:
Свистит, нахохлившись пернато,
Чудную песенку свою.
Потом вспорхнет, потом —
вприпрыжку
К едва проросшему зерну,
И без стыда хватает лишку,
Припав к лазурному вину.
Где древний ветер нежит кроны
И солнце крылья золотит —
Для птиц не ведомы законы!
Ничто их дней не тяготит.
ЖИВАЯ ЛЕТОПИСЬ
Пожалуй, более не стражду —
Я просто так, я просто здесь,
Кручину ясеня и даже
Вздох тополей могу прочесть.
Что было памятно — убито,
Лови свиданья, не лови...
Лишь в этой рощице разлита
Живая летопись любви!
Когда в сияющем приливе
Дрожит зеленая заря,
Смотрю печальней и счастливей,
Дремотой лиственной горя.
Кручину ясеня и даже
Вздох тополей могу прочесть...
Пожалуй, более не стражду —
Я просто так, я просто здесь.
* * *
Назови меня ветром степным,
Назови ключевою водицей,
Волчьей ягодой, сизою птицей,
Что вонзается в утренний дым.
Я откликнусь на имя ветлы,
На «полынь» и «росу» — не обижусь,
Ведь туда, где и травы смуглы,
Все дорогой беспамятства ближусь.
Все туда, где напьюсь молоком —
Золотистой, полуденной ярью...
И припомню Ивана да Марью
В черном доме своем вековом.
* * *
Где только нет меня, где только нет!
Вся здесь, и департамент звезд, планет
Не выдает ни визы, ни гражданства.
Я точка напряжения пространства.
* * *
Что я делаю? Сплю до весны
Под охриплые песни Борея.
Тянут ввысь золотистые сны,
На лету невозвратно старея.
Я лампаду свою не гашу,
Рассуждая о ближнем едва ли.
Что я делаю здесь? Чем дышу —
С верой в дикие, вьюжные дали?
* * *
Ты прислал из Китая печаль —
Дорогой, непонятный подарок...
Долго я созерцала печать,
Иероглифы зубчатых марок.
И решилась раскрыть, наконец,
Сей трофей стоумового бонзы:
А внутри — деревянный ларец
В завитках нестареющей бронзы —
Там, во чреве пурпурном его,
Спал цветок, ароматно белея.
Я вдохнула, не зная того,
Что печалью твоей заболею.
* * *
На чем мы зиждемся? Как можем
Произносить надменно «мы»,
Покуда хлеб железный гложем
Из перекинутой сумы,
Покуда каменно и гулко
Звучит условленный наш лад,
И ты идешь по переулку,
И каждый миг продолговат...
* * *
Улыбайся холодному утру,
Ярким бликам железа, стекла —
Расцвела пробужденья минута,
И Москва, осмелев, расцвела!
Встречный сквер с позолоченной кожей
Не отпустит уж неба из лап,
И мне радостно видеть прохожих —
Разбитную болонью и драп.
И в шуршании прессы бульварной,
И в кофейной зевоте дверей —
Есть широкий такой, благодарный,
Отзвук юга — послушай скорей!
Пусть смеются зубастые тети
На таблоидах глупых ларьков,
Этот город со мною в расчете —
Если б было чуть больше цветов.
Улыбайся ж холодному утру,
Ярким бликам железа, стекла —
Расцвела пробужденья минута,
И Москва, осмелев, расцвела!