«Посланцы небесной Руси…»

 ЗОРИ

             Александру Ильтякову —
             христианину и патриоту
Над лесом в зеленом узоре,
Над кронами ветхих берез
Встают небывалые зори,
Слепя красотою до слез.

Бревенчатым избам не спится:
Замерзли, притихли и пьют
Студеную нежность зарницы,
Тревогу рассветных минут.
 
Под лавками мечутся тени,
Хоронятся в складках углов.
Но поступь рассвета сильнее
Туманных предутренних снов.
 
И вот в слуховое оконце
В исполненный святости миг
Ударило первое солнце,
Упав на архангельский лик.


 


И ночь как-то сразу обмякла,
Попятилась в сумрак лесной.
Рассыпалось звездное плать
На травы жемчужной росой.
 
И враз ожила деревушка,
Молитвенно ввысь поплыла.
Смотри — куполами церквушка
Россию мою обняла.
 
Над краем великой истории,
Где слезы прозрачней росы,
Встают небывалые зори —
Посланцы небесной Руси.

 

ХРУСТАЛЬНАЯ ЦЕРКОВЬ

       Храму святой великомученицы Параскевы Пятницы
       в селе Кондинское, 
взорванному в 40-е годы XX века
Прольется рассвет на деревья,
Расплещет зарю небосвод.
В кудрявых дымах над деревней
Хрустальная церковь плывет.

Там все — позолота и глянец,
Несуетный, царственный мир.
Белеет на дискосе агнец,
Сверкает на солнце потир.
 
И есть и елей, и пшеница,
И в красном убранстве алтарь,
И снова пуста плащаница,
И слышен пасхальный тропарь.
 
Там молятся тихо и стоя,
Там нет литургии конца.
Там ангел стоит у престола
Небесного Бога-Отца.
 
Там ризы у ликов богаты,
А лики печально-светлы.
Там празднуют летом Девяту,
И каждой зимой — Три Святы.
 
В ограде — качели и лавка,
За изгородь выслан бурьян.
Как молод в своей камилавке
Почтенный отец Иоанн!
 
Распахнуты длинные рамы,
В них видно большое село...
Мы в Царство Небесное званы,
Да снегом пути замело.
 
Но снежные сходят заслоны,
Сползает зима с куполов.
Тревожат людей перезвоны
Невидимых колоколов.
 
Кому запоздалым укором,
Кому откровеньем высот
Над полем, над лугом, над бором
Небесная церковь встает.

 

БЕЗДОМНЫЙ АНГЕЛ

                       Ангелу — хранителю храма святой великомученицы
                                         Параскевы Пятницы в селе Кондинское
Все подвержено тленью и смерти,
Но молва по деревне бежит,
Что развалины взорванной церкви
Кто-то каждую ночь сторожит.

До утра не смежает ресницы,
Но лишь только забрезжит заря —
Поднимается белая птица
С обезглавленных стен алтаря.
 
И в назначенный час полуночный
Появляется вновь над селом,
Обнимая священные мощи
Своим сильным широким крылом.
 
Время много безвестного прячет,
Но судачат о том старики,
Что слыхали, как жалобно плачет
Ночью птица у сонной реки.
 
И в кадящем туманом рассвете
Кто-то вторит ей с дальних полей...
Видно, много у древней Исети
Полегло православных церквей.
 
А еще говорят, что на Пасху
У разбитых церковных оград
Кто-то красит багряною краской
Уцелевший иконный оклад.
 
Но врагу на закате не спится,
Точит ненависть сердце до ран.
И не раз вездесущий денница
Покушался на сломанный храм.
 
Но незримы небесные битвы.
Вы слыхали ночную грозу?
Это Ангел-хранитель с молитвой
На свою заступает стезю.
 
Полыхнет ли огнями зарница,
Упадет ли раскатами гром —
Знать, опять одинокая птица
Защищает разрушенный дом.

 

БОГУ-ДУХУ

Я вижу, как в брошенный город
Над пылью поверженных плит
Сквозь сумерки, тучи и холод
Красивая птица летит.
 
За ней не гоняется хищник,
Охотник не мнет камыши.
И шороха крыльев не слышно
В окрестной безмолвной глуши.
 
Она не садится на мели,
Не строит заботливо гнезд.
И перья той птицы белее,
Чем майской черемухи гроздь.
 
Она и размеров не птичьих,
Не птичьих масштабов полет.
Как путь от бессилья к величью
Высокий ее перелет.
 
Не трогает зренья и слуха,
Летит — не обронит пера.
Но дарят присутствие духа
Два сильных широких крыла.
 
И то ли мне все это снится,
А то ли сознанье не спит:
Красивая белая птица
Ко мне издалека летит.

 

ЗАПОЗДАЛОЕ

Я очень редко говорила с дедом.
Гораздо реже, чем бы он хотел.
Я не сочла беседу важным делом
Даже тогда, когда он заболел.
 
А он все ждал, смотрел без укоризны,
Не требовал, не ныл и не ворчал.
Считал недели уходившей жизни.
Потом минуты. И опять молчал.
 
Мы все спешим, все что-то не успели,
Куда-то все боимся опоздать.
А человек, прикованный к постели,
Нас, с нашей точки зренья, должен ждать.
 
Мы слабость в окружающих не любим,
Пока бессилье не приходит к нам.
Мне жаль, что я не отношусь к тем людям,
Что боль других читают по глазам.
 
Унынья груз мы тащим в наказанье,
С годами начиная понимать,
Что самое большое опозданье —
Увидеть опустевшую кровать.
 
Я очень мало говорила с дедом.
Гораздо меньше, чем бы я могла...
Теперь хожу к могиле с первым снегом,
Ношу ему ненужные слова.

 

КАПУСТА

Снимаю с созревшей капусты засохшие листья.
Они рассыпаются в пальцах, как будто труха.
Очищу и душу... О, Господи, сколько нависло
На ней заскорузлого, желтого, злого греха!
 
Наружные листья висят, словно грязные тряпки.
Их легче срывать, потому что они на виду.
Священник читает потертый листок из тетрадки,
Где перепись личных грехов я усердно веду.
 
Пестры от коричневых пятен тугие прожилки.
Везде червоточины, будто отверстья от пуль.
Эх, мне бы сейчас снова-наново так бы прожить бы,
Чтоб значимость дней не сводилась в незначимый нуль.
 
Одежды хрустящие терпят свое поражение,
Кочан раздевается медленно, чтоб не простыть.
Колотится сердце, от страха растет напряжение —
Вдруг что-то Господь мне сегодня не сможет простить.
 
И вот показалось зеленое сердце капусты,
Росою слеза проступила на свежем листе.
Священник читает последнюю фразу отпуста,
И ноги его утопают в истлевшей листве.

 

СТЕРХИ

                             Священникам Русской Православной Церкви
Я видела как-то по осени, бросив взгляд кверху,
Как в чистой, лазурной и мне недоступной дали
Скользили по кромке зари белоснежные стерхи,
Пронзительным криком касаясь замерзшей земли.
 
Полет их напомнил мне тех, кто в высоком служении
От века не знал календарных границ сентября.
Кто пастырем добрым и воином встал на сражение
У древних, священных, надмирных дверей алтаря.

Кто поднят на штык, не окончив хвалитной стихиры,
Расстрелян, повешен, но умер, убийцу простив.
В чью снежную краску рождественской епитрахили
Навеки вмешался пурпурно-багряный отлив.
 
Кто тяготы мира с покорным безмолвием носит,
Чьей тихой молитве внимает Господь в небесах.
Кто Чашу бессмертия трепетно смертным выносит,
Царя мирозданья с любовью держа на руках.
 
Кто в черную полночь стоит в изголовье больного,
Потрепанный требник со страшным каноном открыв.
Соль дольнего мира — служители Бога Живого...
Как сердце стучит, оба мира в себе совместив?
 
И бьются о вечность бессильные демоны смерти,
И медлит нависнуть над миром последний закат,
Пока, усмиряя ветра, белокрылые стерхи
Спасительным клином над русской равниной летят.

 

* * *

                  На мотив баллады Е. Курдакова «Словно белый рассвет...»
По течениям рек, чьих излучин размер не изучен,
Сквозь безлюдье лесов, где к полуночи рад и врагу,
Я годами бреду и не знаю — закон или случай,
Что дороги к себе я пока что найти не могу.
 
Веет холодом с местных старинных погостов окрестных,
Смотрит вечностью с храмовых фресок распятый Иисус.
Почему же для глаз моих так притягателен Кресте,
Для ушей — благовест и канон покаянный — для уст?
 
Может, мимо пройти? Может, этого мне и не надо?
Поброжу, погляжу. Как учили, во всем усомнюсь.
На прощанье скажу только: «Боже, дай мысли мне благи!»
И внезапно обратно к Распятью Его повернусь.
 
И отступится разум, оставив для веры пространство,
И споткнется сомненье о факт нелогичности двух
Каузальных, дуальных, полярных, синхронных субстанций,
Из которых начальной и вечной окажется Дух.
 
Вот тогда превратятся пороги речушек в дороги,
А пугающий сумрак лесов — в разноцветье дня...
Мне до этого храма осталось не так уж и много —
Ровно столько же, сколько осталось идти до себя.

 

ДЕКАЛОГ

Безудержно годы стекают,
Но с каждым столетьем ясней
На пыльных камнях проступают
Слова, что принес Моисей.
 
Смахни время с надписей тусклых,
На истинность их оцени.
На горных подъемах и спусках
Они не имеют цены.
 
Десяток коротеньких правил
Из самых обыденных строк...
Кто долго и тщетно их правил,
Кто правил по ним, если мог.
 
Как все удивительно просто,
Какая нехитрая суть!
Так что ж мы на всех перекрестках
Гадаем, куда повернуть?
 
Зачем мы отчаянно просим
У автора новый совет?
Такие скрижали приносят
Однажды на тысячи лет.
 
Им вторят, покоя не зная,
Чернила, перо и графит...
Прислушайтесь: ветер с Синая
О вечности нам говорит.