«И колокольни стержень на свету Белеет, словно воин на посту».

КИНОХРОНИКА

Вот хроника бежит,
В ней точки и разрывы,
Фигуры у людей
Расплывчаты, бледны.

Как страшно сознавать,
Что все они не живы,
Что нет таких людей
И нет такой страны.
 
Повозка через мост
Невозмутимо катит,
И девушка идет,
На рынок торопясь,
Кто может предсказать
На сколько лет ей хватит
Страну свою, смеясь,
Россией называть.
 
Да было ль это там,
На блеклой кинопленке,
Горящий храма шлем,
Сверкающий с небес,
Где, как в последний раз,
Вдруг голосом ребенка
Священник прокричал,
Светясь: «Христос воскрес!»
 
И вот он, храм стоит,
Чьи своды нерушимы,
Как будто никогда
Не упадет он в грязь.
Вокруг него идут
По вере побратимы,
Но весь не обошли,
И пленка порвалась...
 
Что судеб порвалось —
Невиданное море,
Что жизней отошло,
Теперь не сосчитать!
А тени их бредут,
И смотрят поневоле,
В державе неживой,
Которой не собрать.

 

* * *

Я не сплю в эту темную ночь —
Я летаю!
Облака, уходящие прочь,
Я считаю!
 
Все, что в памяти слабой моей
Еле жило,
На подводной лодке ночей
Накатило!
 
Это тени, что мимо идут,
Как живые!
Город спит, как последний редут,
И Россия!
 
Тихо курит в ночи Гумилев
Под расстрелом,
Жизнь уходит в небытие
Дымом белым.
 
И двенадцать штыков блеснут
От востока!
Венчик белый из роз кладут
К гробу Блока.
 
И как лодка плывет Москва
Через осень.
Для нее нарубил дрова
Венценосец.
 
Невредимы стоят княжны,
И наследник!
Им никто среди всей страны
Не соперник...
 
Я не сплю, и я вижу их —
На просторе,
Не в Тобольске, едва живых —
В Черном море!
 
Их качает один фрегат —
Над волною.
И не видит их супостат
Со звездою.
 
Крепко спит в кобуре пистолет,
Парус — белый,
И я верю, что смерти нет,
Нету тела!

 

ВЕЛИКИЙ ИВАН

Зацепляются тучи за Ивана Великого крест
И за башни Кремлевской звезду, что стоит наравне.
Ох, не падают звезды с высоких насиженных мест,
Только пара орлов примостилась от них в стороне.
 
Словно змеи, вдали проползают потоки машин,
И фонарь, как слеза, по Кремлевской стекает щеке,
И Великий Иван белой шеей сверкает один,
В золотом чугунке набекрень отражаясь в реке.
 
Раньше гулом гудел —
А теперь он стоит не у дел,
И его окружают высоток стеклянных штыри.
Он посмотрит на Запад — и станет белее, чем мел.
Поглядит на Восток — и зардеется ярче зари.
 
Спит у ног его колокол треснутый — Царь,
Нестреляющей пушки огромной зияет жерло,
По ступенькам Ивана не ходит звонарь,
Он молчит, словно рот немотою свело.
 
Не доходят слова на краснеющий остров Кремля,
Только светом небесным — стоит посреди — осиян,
Как маяк нам мигая, гряду облаков шевеля,
Рассекающий тьму, молчаливый Великий Иван.

 

* * *

На церкви крест сверкает, словно меч,
Который должен Родину беречь.
 
На солнце купол блещет, как снаряд,
Что охраняет прочно стольный град.
 
И храм в снегу стоит, как арсенал,
Который страхом силы тьмы сковал.
 
И колокольни стержень на свету
Белеет, словно воин на посту.

 

ПАРАД

Колонны из людей,
               из техники колонны
По площади плывут,
               пронзая времена,
Из всех краев страны
               сошлись они, бессонно,
И поступь их шагов
                по всей стране слышна.
 
Вот Жуков на коне
               своим широким телом
Как памятник, вдавил
                седло и стремена,
Вот Сталин мавзолей
                попрал ногою смелой
Поскольку широка
                и вздыблена страна.
 
Пред ними душ полки
                проходят невредимо,
В шинельное сукно
               затянуты тела,
Все на одно лицо,
                и взгляд, скользящий мимо,
И словно львиный рык —
                победное «Ура!»
 
Их крик от стен Кремля,
                как мячик, оттолкнется,
Стрелой через поля
                и страны пролетит.
А что там под сукном,
                 какое сердце бьется,
Зарыто в глубине,
             и словно клад, лежит...
 
На марше все равны.
             Сплоченным четким строем,
Качая ордена,
           чеканят шаг полки.
И здесь любой солдат
              глядит орлом, героем,
И вражеский штандарт
               копьем летит с руки.
 
Вот падают у ног
               добытые знамена,
Трофеев у солдат
              запасы велики,
И, кажется, вовек
             не кончится колонна —
По площади идут
             все новые полки.
 
Она красна, как кровь,
               что отдана победе,
Над нею блеск звезды
                  и клекоты орлов.
Вот только господин,
              что нынче мимо едет,
Уже не разглядит
           шагающих рядов.
 
Они сквозь нас идут,
            натянуты, как струны,
И напряжение их
           засело в голове,
Мы с ними, как бойцы,
           весной шагаем юной
По залитой дождем
          торжественной Москве.

 

* * *

О чем, о чем поет
Сияющий оратор,
Куда, куда глядит
Ослепший режиссер?
Мерцает на столе
Экрана провокатор,
За ним не разглядишь,
Какой вокруг простор.
 
Как дует за стеной
Неотвратимый ветер,
Как листья он несет,
И мысли, и слова,
Как месяц над страной
Загадочен и светел,
И неба океан
Колышется едва.
 
Вот тело сибарит
В глуши роскошных комнат
Устало окунул
В трепещущий диван.
Он нежит свой живот
И ни о чем не помнит,
Как пред змеей застыв,
Он смотрит на экран.
 
А вот другой лежит
На парковой скамейке,
Весь свой нехитрый скарб
Под голову сложив,
Он пахнет хуже пса,
Он желт, как канарейка,
Он холоден, как лед,
Скорее мертв, чем жив.
 
Меж этими двумя,
Как меж двумя мирами,
Спит воздуха стена,
Прочнее, чем металл,
Не встретятся они,
Меж них дома горами,
Сто запертых дверей
И города вокзал.
 
И я хожу меж них,
Я вижу тех и этих,
Того, кто спит в грязи,
И средь блестящих зал,
Их, в лаковых туфлях
Стоящих на паркете,
С сигарою в руке
И неприступней скал.
 
Им скучно и темно.
Они не просят хлеба,
Не ждут, как нищий тот,
Подачки иль куска —
Но и над их челом
Одно сияет небо,
Укрывшее, как плед,
Бродягу-старика.

 

БЛУДНЫЙ СЫН

Сын за морем растаял, как дым.
Не пускают границы тугие.
В путь последний под снегом густым
Мать его провожают другие.
 
Он успеть к ее гробу не мог —
Визы, дети, семья, расстоянья...
Снега мокрого белый платок
Ей декабрь постелил на прощанье.
 
Уж не знать ей, что сын не придет —
Только ветер о прошлом простонет,
Холодны ее руки, как лед,
Бледен лик, как на древней иконе.
 
Дней прошедших взлетающий прах —
Не осталось в душе и помина!
Ляжет снегом в далеких краях
Он на голову блудного сына.

 

* * *

Месяц старый стоит в изголовье,
Туча черная двигает бровью,
Свет звезды отразился в окне.
 
И луна, как обломок коралла,
Розовела и смерть предвещала,
Чью-то тень проявив на стене.
 
Занавесьте, бездомные тучи,
Свет луны неживой и ползучий,
Пусть он скатится за горизонт. 

Здесь теперь непогода ярится,
Там, где тихо ступала ослица,
И над ней плыли ветви, как зонт.
 
Кто был смел и не праздновал труса,
Тот встречал, преклонясь, Иисуса,
Зелень листьев воздев в небеса.
 
Ветви пальмы качаются нервно,
А сквозь них пробивается верба,
На ветру распушив волоса.
 
И не чуя нетяжкого груза,
Вдаль ослица везет Иисуса,
Среди белой, застывшей воды.
 
По Голгофе России, по снегу,
В ту же, только замерзшую, реку,
Оставляя, как раны, следы.

 

* * *

Нужны ли мне края чужие,
Чужого солнца яркий свет,
Когда горит огнем Россия,
Наверно, нет,
Наверно, нет.
 
Корабль белый, яхта, чайка,
И набережной парапет,
Вы были временны, случайны?
Конечно, нет,
Конечно, нет.
 
Домов обшарпанные стены,
Где виден наводненья след,
Они ль так для меня священны?
Конечно, нет,
Конечно, нет.
 
Иль сосен выжженная хвоя,
И брошенный на много лет,
Поселок русский Моховое,
Сгоревший, тянет за живое?
Наверно, нет,
Наверно, нет.
 
За что же, спросишь ты, приятель,
Так любишь «землю зла и бед»,
Туги ль тебе ее объятья?
Конечно, нет,
Конечно, нет.
 
Ни свет звезды, не скипетр державы,
Ни придорожный бересклет,
Ни звон побед,
Минуты славы,
Они меня не тянут, нет.
 
А то, что неисповедимо,
И не заключено в слова,
В земле родной, что мчится мимо,
Как дух, как крылья Серафима,
Души касается едва.