* * *
Свистит пурга ли оголтелая,
сухой ли «астраханец» жжет,
две птицы — черная и белая —
стучат в оконный переплет.
И черно-белое биение
как будто бы зовет меня:
стучат надежда, огорчение —
и возвышая и кляня.
Рванусь на все четыре стороны,
пути не зная наперед,
взмахнут то соколы, то вороны —
в свой неожиданный черед.
* * *
(Из поэмы «Ночной солдат»)
...Вернусь к себе домой
В рассветной полумгле.
Солдат, товарищ мой,
Проходит по земле.
Идет, как часовой,
А с ним огонь, броня,
И отсвет фронтовой
Ложится на меня.
Идет солдат, идет
Во сне и наяву.
Мою он жизнь живет,
Его я жизнь живу.
ОЛАДУШКИ
Мимо станции Успенской —
От заката на восход —
В эшелонах длинных с песнями
Ехал сорок пятый год.
Ждали мамы на перроне —
Похоронкам вопреки:
В том ли, в этом ли вагоне
Их кровиночки-сынки.
У моей печальной бабушки
Узелок белел в руке,
Принесла она оладушки
В поминанье о сынке.
Он сказал: «С германцем сладим,
И на празднике моем
Испеки тогда оладьи.
Живы будем — не помрем».
Да погиб ее Василий
Смертью храбрых на войне,
Заслонив собой Россию,
Приходившись дядей мне.
И она, печаль осилив,
Раскрывала узелок,
Говорила: кто Василий,
Пусть берет, как мой сынок.
ПАРОМ
Егорычу седьмой десяток,
Болят усталые года,
Но держит рейсовый порядок —
Перевезет за Дон всегда.
Морщин пожизненная горечь,
Как отражение реки,
А руку подает Егорыч —
Мозолистый наждак руки.
Слепит в межоблачном проеме
Июля солнечная жесть.
Всему и всем на том пароме,
Как на ковчеге, место есть.
Волна тяжелая с размаха
Ударит под железный бок.
Белеет парусом рубаха,
Да парус тот не одинок.
Стоит Егорыч у штурвала,
Судьбу всеобщую верша...
Меня волна разволновала,
И слова требует душа!
Я с дедом встану. Глаз прищурит,
Оглядывая кипень вод,
И беломорину прикурит —
Знакомы с ним который год.
Вода бормочет, не стихая,
Плывет паром, и я плыву.
О жизни речь... Живу стихами,
И, может, потому живу.
Пускай удача, неудача,
Я должен свой вести паром,
До боли жилясь и до плача,
Теперь сбываться — не потом!
Не все сказать... Да и не надо,
Старик поймет меня и так...
И обогреет ясным взглядом,
И скажет: «Не горюй, казак!»
Паром, паром... Святое место! —
Стократно это повторю:
Как на духу, о жизни честно
Что думаю, то говорю.
Душа стихом не оскудела,
Но станет стыдно жить пером,
Я выберу мужское дело —
Уйду работать на паром.
ИЗ ДЕТСТВА
Меня укачивала мать
в дырявом цинковом корыте.
Я был горазд тогда кричать.
Она шептала: «Тише, Витя...»
Жила за тонкою стеной
соседка — вдовая солдатка:
без мужа, без детей, одной
в пустом дому и так несладко.
А утром, выйдя на крыльцо,
за шум прощенья мать просила.
Соседка, отводя лицо,
сквозь слезы маме говорила:
«Мне тяжело, что я одна.
Пускай кричит малец, раз хочет...»
Ее пугала тишина,
ее спасал я криком ночью.
ОСЕННИЙ ПУТЬ
Опять зарядили дожди,
И вымокла осень до нитки.
Наш тополь у низкой калитки
Скворечню укрыл на груди.
В забродских, больших сапогах
Уйду по раскисшей дороге.
Как холод неясной тревоги,
Почувствую дождь на щеках.
Найдется одна из причин
Осенним раздумьям предаться,
И стану с трудом выбираться
Туда, где движенье машин.
С любою из них по пути,
Поэтому сяду в любую,
Чтоб только с шофером вплотную
Беседу о жизни вести.
Скажу, что другим бы не смог,
И станет поэтому легче:
Я правдой на правду отвечу
По кодексу русских дорог.
И станет яснее чуть-чуть
Все то, что тревожило сердце...
«Спасибо!..» И, хлопая дверцей,
Продолжу случившийся путь.
Пространствую я допоздна
Под ветром холодным и влажным,
Но это не так уж и важно,
Раз больше тоска не страшна.
Завижу родное окно,
Скорей бы домой возвратиться!
И что-то сегодня решится,
И что-то уже решено.
Понятнее сам я себе,
Когда от себя удаляюсь,
Своею судьбой приближаюсь
К другой незнакомой судьбе.
* * *
Я тоже казак, раз в казачьем краю
Бессмертному ветру лицо подставляю...
Я ворот рвану! Землякам подпою —
Да так, будто сам я по Дону гуляю.
А дева, что плачет, не плачет пускай:
Цыганка не то про меня нагадала.
Мой конь застоялся. Мой конь, высекай
Гремучие речи подков разудало.
По жилам ударит хмельная струя,
В ладонях почувствую силу такую!..
И вымахнет гулкая воля моя
В протяжные степи, где я казакую...
Себе я придумал на славу коня
И много чего напридумал иного,
Но дева из песни полюбит меня —
Сто лет она плакала из-за такого.
* * *
Не выводят переулки к площади,
А к траве выводят и реке,
Где все реже и все реже лошади
Старомодно скачут вдалеке.
Городскою суетой ограбленный,
Я туда с тревогою уйду,
Вороша судьбу, как сено граблями,
У степной округи на виду
В час раздумья ухожу из города
На сквозной, обветренный простор.
Поднимая воротник от холода,
Затеваю сам с собою спор.
Степи для души — как будто родина,
Без которой не живет она:
Предо мною — дали, что не пройдены,
Надо мною — неба вышина.
Возвращусь с иной, нездешней верою,
И, когда обступит суета,
Я пойду на то, чтоб стали мерою
Для меня и даль и высота.