Только бы ангел летел и летел...

* * *

Мы умельцы не только
                        долбленых корыт,
Хохломского, в цветочках, ковша.
Замок Тауэр русским железом
                        покрыт,
До сих пор не берет его ржа.
 
Никому раскроить не удастся
                        рукой
Древней выделки
                        красный кирпич.
И о чем колокольчик нам пел
                        под дугой,
Никому никогда не постичь...

 

* * *

Не ты, не ты, а этот юный,
В пятнистой форме, в наши дни
Он без ноги, с душой угрюмой
Вернулся чудом из Чечни.

 
Стучит костыль
О пол трамвая.
Скрипят на стыках тормоза.
И каждый, мелочь подавая,
Отводит
            в сторону
                        глаза...

 

* * *

«На суд Россию!» — слышен крик
Европы, позабывшей вмиг
Позор фашистского потопа.
 
Кричи, коль есть кривой язык.
Ведь если бы не русский штык,
То чем бы ты была, Европа?

 

ОТЕЦ

Когда над Родиной набатом
Беда качнула небосвод,
Отец мой стал простым солдатом
В тот страшный сорок первый год.
 
Идя сквозь слезы, кровь и пепел,
Чье сердце гневно не дрожит?
Не знаю, где он пулю встретил,
Не знаю я, где он лежит
 
И чья рука его зарыла,
Песок иль глину постеля.
Но знаю, что его могила —
Вся им спасенная земля.

 

ПОКРОВ

Скоро сырая земля подморозится,
Белый снежок закружился — взгляни...
— Смилуйся, сжалься, спаси, Богородица,
Сына верни из проклятой Чечни...
 
Молится мать перед темной иконою,
Слабо трепещет, дрожит фитилек.
Сын в этот миг
                                   за машиной сожженною,
Рану зажав, с автоматом залег.
 
Шлет позывные в кольце окружения
Горсточка брошенных в пекло солдат.
Мать в это время
                                   в изнеможении
Слезно целует священный оклад.
 
Сердцем предчувствует лихо, и мочи нет
Встать наконец с онемевших колен.
Сын по врагу
                                   шлет последнюю очередь —
Нет, не намерен он в дьявольский плен.
 
Коль погибать, так по-русски, как водится,
Вынул гранату...
                                   Солдат, не спеши!
Все же услышала Мать Богородица
Любящий крик материнской души.
 
Все же узрела солдата во пламени,
Плат постелила незримо у ног.
— Не уронил ты
                                   ни чести, ни знамени.
Близко спасенье. Мужайся, сынок!..

 

* * *

С чем пришли мы
            в двадцать первый век?
У метро, на площади Восстанья,
В переходе бедный человек
На коленях просит подаянья.
 
В седине виски, и шрам у лба.
Испытал, как видимо, немало.
Била столько раз его судьба,
Что добила все же, доломала.
Он устал. Он держится едва,
Словно переплыл большую реку.
Кто-то рубль подаст,
                                   а кто и два, —
Вот цена какая человеку.
 
Он теперь у жизни на краю
И глядит с улыбкой непростою...
...Слава Богу, на ногах стою
И пока не знаю, сколько стою.

 

АРИСТОКРАТ

В Москве царил аврал —
Власть зашаталась снова.
В Париже умирал
Великий мастер Слова.
 
Искал кого-то взгляд
Средь комнатенки тусклой.
Он был аристократ
Литературы русской.
 
Постыло скрипнет дверь,
Постель его убога.
Но ничего теперь
Он не просил у Бога.
 
Всю славу, весь венок
Лауреатской доли
Сложил бы он у ног
Цветка в орловском поле.
 
Не залететь в окно
Разгульной русской вьюге.
На небесах давно
Все недруги и други.
 
И в горести седин,
И в юности голодной —
Всегда он дворянин,
Пусть бедный, но природный.
 
«Россия...» — он во мрак
Шепнул чуть слышно, глухо...
 
Вот умирали как
Аристократы духа.

 

ВЕРА

Церковь разве могла лишь
                                   присниться
В этой Богом забытой дыре.
Он сюда приходил помолиться
Каждый день на вечерней заре.
 
Над речонкой
                        в серебряном звоне,
На пригорке, где вербы цвели.
Каждый день в неизменном
                                   поклоне,
На коленях — почти до земли.
 
...Навозили и тесу, и жести,
Кирпичей навозили и плит.
Грянул день...
На намоленном месте
Нет его, а церквушка стоит.

 

* * *

Вновь за окном весной повеяло,
Цветет вечерняя заря.
Как хорошо сейчас в Дивееве
За стенами монастыря.
 
Там синь над храмом не колышется,
Покой ничем не нарушим.
И многих горюшко услышится
Там, где почиет Серафим.
 
Наверно, там сейчас моление,
Прижато к сердцу столько рук.
И от иконы «Умиление»
Свет разливается вокруг...

 

* * *

                     По небу полуночи Ангел летел...
                                                     М. Лермонтов
Звякнет под вечер ведро у колодца,
Птица зальется средь темных ракит.
Так же нам плачется, так же смеется,
Жизнь продолжается — Ангел летит.
Это не важно, зима или лето,
Если не ставшее злым от обид
Сердце полно и тепла, и привета,
Света полно — значит, Ангел летит.
 
Ах, прочитать бы среди полуночи,
Что напророчит нам Млечный петит!
Вспыхнут от счастья небесные очи,
Губы к губам — это Ангел летит.
 
Только б с душою душа подружилась,
Веруя в то, что есть высший удел.
Только земля бы привычно кружилась,
Только бы Ангел летел и летел...

 

НЕ ЗА СЕБЯ ПРОШУ

Не для себя прошу,
            поднять не смея взора:
И в нынешние дни,
            и в завтрашние дни
От дьявольской войны,
            от мора и террора
Беспечный мой народ
            спаси и сохрани.
 
Прости его за то,
            что в этой жизни грешной
Доверчив он и смел,
            талантлив и велик.
Спаси и сохрани
            его могучий, нежный,
Вобравший шепот трав
            и гром небес язык.
 
В решающий момент
            не дрогнет он и бровью
И встанет за Тебя
            под гибельной пургой.
К Твоим стопам, Господь,
            он припадет с любовью
Как никакой другой,
            как никакой другой.
 
Будь милостив к нему
            и не карай сурово,
Из всемогущих рук
            его не оброни.
Во имя всех святых
            и для всего благого
Спаси и сохрани,
            спаси и сохрани...