* * *
Птица дневная услышит ночную
Птицу, но слов не поймет.
Ветер, деревья нащупав вслепую,
В мокрые дебри уйдет.
Мальчик проснется, потянется к окнам.
В свете возникнет рука.
Матери сонной развившийся локон.
Так начиналась тоска.
Время стоит, как вода у плотины,
Льется за низкий затвор.
Лунного света зеленою тиной
Старый подернуло двор.
В доме вздыхающем душно и сыро,
Сумрак сгущается вновь.
Сердце одно в одиночестве мира.
Так начиналась любовь.
Жизнь беспредельна, как поле ночное.
Дышит отец тяжело,
Словно плывет сквозь теченье шальное,
В дно упирая весло.
Душу мою разрывала на части
Несовместимость стихий.
Счастье и горе. Горе и счастье.
Так начинались стихи.
* * *
Вдоль опушки ель, осина,
Тусклый жар рябин.
Мелкий снег метет по синей
Пахоте равнин.
Гуще с каждою минутой
Заметает лог.
Словно мерин, сбросив путы,
Ветер треплет стог.
Даль темнее, небо ниже,
Смутно на душе.
Вот места, которых ближе
Не найду уже.
Вот места, где до могилы —
Славно ль, как-нибудь —
Проторю я в меру силы
Мне сужденный путь.
Меж деревьев, через чащу
Спутанных ветвей,
По равнине этой спящей,
Растворяясь в ней,
Исчезая в шуме ветра,
Канув в забытье,
След оставив неприметный
На груди ее.
* * *
Сбрось и тоску, и усталость!
Полон стакан до краев!
Это не старость, не старость,
А ожиданье ее
Это не горе, не горе —
Скорый приход сентября!
Теплое мерное море —
Время — колышет тебя.
Слышишь в ночи бормотание
Неповторяемых строк? —
Это гранитные камни
Вечность стирает в песок.
Это в движеньи движенье,
Скрежет и музыка слов,
Грохот кораблекрушений,
Гул бесконечных валов.
Ливня удары по крыше,
Шорох, неслышный почти —
Радости нету превыше
Слушать и слушать в ночи
Это развитие темы,
Этот сырой перепляс
Ритмов невнятной поэмы,
Сложенной кем-то для нас!
* * *
Н. Лисовому
Я постою еще, я сердце успокою,
Я повторю опять печальных две строки:
Прекрасен Божий мир, но я его не стою,
Ни этих облаков не стою, ни реки.
Я никогда не лгал. В стихах, по крайней мере! —
Но правду ль говорил? Не в том ли и беда,
Что, вопреки всему, мы чувствуем потерю
Того, что не нашли нигде и никогда?
Ну, что же! И пускай! И можно ли иначе?
Прожить бы эту жизнь, что думать о другой!
Все неудачи, брат, и все наши удачи —
Ничто они, увы, пред этой тишиной,
Пред этою листвой, пред веткою любою,
Пред ржавым стебельком раздавленной травы,
Пред этою на нас струящейся любовью
С полей родной земли, с небесной синевы.
Но как вместить ее? И все гляжу с тоскою,
И все твержу, твержу печальных две строки:
Прекрасен Божий мир, но я его не стою,
Ни этих облаков не стою, ни реки!
* * *
Е. Чернову
Что я не видел, и где я не был?
Что мне осталось еще сказать?
Под этим низким под русским небом
Мне так не хочется умирать.
Мне так не хочется в эту землю,
В суглинка сдавленные пласты,
Где деды-прадеды мои дремлют,
Не в силах выйти из немоты.
Нет, немота меня не пугает,
Земли родимой не страшен гнет,
А страшно то, что не истлевает
В ней все, что мучит меня и жжет;
Что сквозь прикрытые смертью вежды
Острей и пристальней я взгляну
На жизнь былую, но без надежды
Хотя б одну искупить вину;
Что я увижу до жути ясно,
О как могла бы быть хороша
Моя, измученная напрасно,
Моя страдающая душа;
Что не восстанут для новой битвы,
Дабы спасти ее, дух и плоть;
Что даже робкой ее молитвы
Не станет слушать уже Господь.
* * *
Вспомнил вечером я тебя,
А потом ты приснилась мне.
Я проснулся, уже не любя,
И увидел луну в окне.
Я увидел луну в окне,
Медный диск ее был щербат.
И почувствовал вдруг, что мне
Все равно, кто был виноват.
Все равно, кто был виноват,
Все равно, кто будет теперь.
И дышал за окошком сад,
Как большой неуклюжий зверь.
Но огромность мира вовне,
В исполинский вздымаясь рост,
Вся вмещалась сейчас во мне —
От намокшей травы до звезд.
И, беспечно-отрешена,
Надо мною душа вилась,
Словно кончилась жизнь одна,
А другая не началась.
* * *
Кому-то нравится одно,
Кому-то нравится другое.
В мое открытое окно
Струится небо голубое.
Втекают синь и бирюза,
Блеск золота и перламутра.
Но закрываю я глаза,
Чтобы не видеть это утро.
Чтоб погрузиться вновь во тьму,
В сырую чащу сна земного,
Где столько сердцу и уму
Невыразимого родного.
* * *
Усталые ноги еще идут,
Вытягивается дорога через грудь,
И между ребер, ветрам открыт,
Ты рассказываешь, где болит.
А болит в Благовещенске и в Орле,
Болит на Алтае и на Памире,
На всей на бескрайней моей земле,
На всей на ее необъятной шири.
Судорогою бессилья сводит рот,
Метелями безумья застилает просторы,
Снова рушится воля во тьму свобод,
В пустотах их не найдя опоры.
Пусть не знает Дели о скором конце,
Пусть Женева и Токио еще прибыткам рады,
Но уже проступила смерть на лице
Иерусалима и Краснодара.
Азиатская Америка, Африканский Китай,
Небес парча и океана мускус, —
Для могилы мира готова плита,
И последняя надпись на ней по-русски!