В войне на Украине мы сегодня преследуем не только национальные, политические и геополитические цели. Война идет за христианскую цивилизацию, за библейские ценности, во многом уже утраченные на Западе. Отменено многое из того, что считалось фундаментальным и незыблемым: семейные ценности, право собственности, свобода прессы, права человека, банковская тайна, международное право, международная борьба с терроризмом. По мере все более напряженной информационной борьбы России и коллективного Запада все более актуальным становится вопрос: чего же мы хотим? Не только в смысле актуальной задачи освобождения и защиты русских людей, но и в более широком смысле: какой идеал мы можем предложить миру? Этот вопрос задают не только на Западе, но и в России. Так и не примиренное до конца после событий 1991 года российской общество также ищет ответа на этот вопрос. Положим, мы победим, но что будет потом?.. Какую жизнь мы хотим установить не только на бывшей Украине, но и у себя дома?.. Атмосфера войны выявила в нашей российской действительности так много пороков и двусмысленностей, так много предателей, что стало понятно: для победы нам необходимо измениться самим. Но в каком направлении? Что значит «Русский мир», который мы несем и хотим нести всему миру?
Национальная идея России
Все последние 30 лет Россия мучается родами национальной идеи. И не потому, что мы не знаем, куда идти. А скорее потому, что предложений очень много... В начале 90-х Ельцин даже хотел собрать совещание по национальной идее. И тогда, на волне перспектив, открывшихся после падения коммунистической власти, все бросились сочинять национальную идею. Говорю «сочинять» именно потому, что самые публичные, самые крикливые деятели той поры были недовольны не только большевистским прошлым, но и дореволюционным, и даже последним, может быть, еще больше... Появились всякие хитроумные конструкции, вроде того, что есть, де, три различные России, одна — царская, другая — коммунистическая, а вот сейчас уже третья, совсем, совсем иная. Русские люди, знающие историю России, не мыслящие себе жизнь без нее, осознающие себя частью этой истории, с удивлением смотрели на этот парад прожектов и прожектеров, почесывали свои затылки и думали: «Что-то здесь не так...»
И действительно, национальная идея у народа или есть, или ее нет. Последний вариант есть случай молодых государственных образований, которые еще не успели осознать ни своих целей, ни своих корней, ни своих культурных и геополитических границ. Народы же, имеющие минимум тысячелетнюю историю своих государств, уже давно не только осознали свою национальную идею, но и сумели многообразно выразить ее в культурных символах, иногда в виде кратких и весомых формул: Merry Old England, La belle France, Святая Русь и т.д. И перед лицом этого векового творчества народа выдумывать какую-то новую национальную идею не просто смешно, а скорее вредно: выдумать ее нельзя, а вот разрушить очень даже можно...
Для русского народа, для России становление национальной идеи связано, конечно, с Крещением Руси (988 г.) святым равноапостольным князем Владимиром. С Крещением Русь начинает строить свою христианскую культуру, во всех областях: в религии, в государственном строительстве, в хозяйстве, образовании, в сфере народной нравственности. Но русская христианская культура обладает своими характерными особенностями, которые были обусловленные как историческим прошлым, так и этническими и психологическими свойствами новообращенного народа. Русские становятся православными, однако православная культура, при всей верности догматическим основам Церкви, все-таки у разных народов отличается. Мы получили Православие от греков, но греческая и русская православная культуры различны. За греческим Православием стоят века высокой античной культуры, христианство наложилось здесь на глубоко проработанную античной философией культуру древнего мира. Неслучайно восприятие греками христианства было связано с серьезнейшими богословскими коллизиями: греческая душа требовала религии, отвечающей на глубокие умственные вопросы, уже давно осознанные. Православное богословие избрало для себя именно греческий язык, в котором уже была разработана интеллектуальная культура тонких дистинкций.
Не так было в Западной Европе. Римская Церковь эпохи Вселенских соборов во многом была «ведомой» греческой мыслью, у нее не было той глубокой и богатой философской культуры Византии, которая как позволяла решать сложные богословские вопросы, так и служила почвой для еретических соблазнов. Конечно, на Западе с XII–XIII веков возникают Университеты, и подготовка священников становится связанной именно с обучением на богословском факультете. А последнее означало усвоение логической и философской культуры, которая была самим языком средневековой науки Запада. Этот язык был, в основном, связан с Аристотелем, что наложило неизгладимый отпечаток на всю христианскую культуру западной Церкви: богословскую, нравственную, художественную, научную.
Славянская Русь не имела при принятии Крещения того культурного багажа, с которым вошла в христианство Византия. Эту культуру Древнего мира русские восприняли позже, вместе с самим христианством. И конечно, нужны были еще века и века для усвоения и развития именно философско-богословских начал в русской культуре, в частности, в русской философии. Однако, нечто в наследии греческого Православия удивительно легко нашло себе место в русской душе, в ее особом оргиастическом строе. Парадоксальным образом это было начало, считающееся вершиной православного богословия, учение о Божественных энергиях святителя Григория Паламы (1296–1359). Святитель Григорий учил об особом присутствии Бога в мире, о том, что во время Преображения Господня на горе Фавор апостолы видели Бога, — не просто земной образ Иисуса Христа, а саму Славу Божию, которая существовала до творения мира. Святитель утверждал, что Фаворский Свет был не просто воздушным явлением, а нетварным Божественным Светом. Но как же, говорили противники святителя Григория, ведь «Бога не видел никто, никогда?» (Ин. 1:18). На это святитель развил свое учение о различении в Боге сущности и энергий. Сущность Бога недоступна для человека, но мы можем воспринять энергии (действия) Бога, причем в каждой энергии Бог как неделимый находится целиком. Учение о восприятии энергий Божиих не было каким-то личным изобретением святителя (что подтвердили, в дальнейшем, и соборы). Выдвигая это учение, он опирался на богатый монашеский опыт Афона, где он и сам проходил длительный искус. Афонские подвижники утверждали, что на вершинах духовного молитвенного опыта аскет видит некий свет, который они отождествляли с Фаворским Светом, явленным Господом Иисусом Христом. Для восхождения на эту вершину духовного опыта монахами была выработана специальная техника, называвшаяся исихазмом. Исихазм — от греческого слова ἡσυχία, что означает «мир», «тишина» — представлял собой особую практику преодоления человеческой страстности, стяжания мирного духа. Логика духовного восхождения была такова, что без этого очищения души от страстей человек не может получить дар Святого Духа, который не может войти в нечистую душу. Это соединение со Святым Духом, обóжение, и было целью всей духовной жизни христианина. Стяжание такого индивидуального откровения позволяло верующему «ходить перед лицом Божиим», знать волю Божию, понимать мир и жизнь с точки зрения Бога, то есть в их истине. Познать волю Божию, «услышать голос Божий» и научала традиция исихазма. И что не менее важно, получать через это помощь Божию в своих делах, осуществлять синергию своих усилий и Божественных намерений.
Именно это понимание правильной, праведной жизни и было фундаментальным в русской интуиции культуры. Существует Истина, и существует правильная, соответствующая ей жизнь. Человеческие стремления и человеческая деятельность сами по себе несамодостаточны. «Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии» (Пс.126:1). Поэтому во всяком деле христианин должен искать благословения Божия, должен искать синергии, содействия с Богом. Для того чтобы наш выбор, наши дела были правильными и успешными, необходимо, чтобы они соответствовали воле Божией, а для этого нужно ее знать, нужно чтобы Бог открыл Истину человеку. Поэтому каждое дело должно начинаться с молитвы, со стремления угадать волю Божию, с призывания благодати Божией на это дело. Светоносным столпом культуры исихазма на Руси был прежде всего преподобный Сергий Радонежский. Его ученики, прп. Савва Сторожевский, прп. Андроник и Савва, прп. Кирилл и Ферапонт, прп. Авраамий Галицкий, прп. Георгий Голутвинский и другие, укоренили традицию исихазма во многих монастырях Европейской Руси. В конце XVIII прп. Паисий Величковский перевел греческую «Калокагатию» (русское «Добротолюбие») и множество других аскетических и богословских сочинений, в том числе прп. Исаака Сирина, свт. Григория Паламы, прп. Максима Исповедника и других, на церковно-
славянский язык, что еще более утвердило в духовной жизни Русской Православной Церкви линию исихазма, которая стала, собственно, основной аскетической традицией. Вместе с этим утверждалось в русской культуре и синергийное понимание жизни.
Понимание жизни и человеческой деятельности как сотворчества с Богом стало стержневым в русской культуре. В этом, собственно, и состоит русская идея, Русский Логос, интуицией которого проникнуты все области жизни. В религиозной сфере это напрямую касается богословия, понимания Писания. Для православного богословия мало глубокого знания Библии, языков, древней истории и культуры, всего того, что дается научной выучкой и трудолюбием. Для верного понимания текстов библейского Откровения необходима Божия помощь, особое вдохновение. Свидетельства его живут в Церкви, создавшей Предание, и хранящей традицию интерпретации Библии. В противовес протестантскому религиозному индивидуализму, делающему акцент на научном изучении Библии и личном откровении, православный богослов ищет ответов в Писании с опорой на Предание, на веру и мнения святых Отцов. Православного исследователя ведет убеждение, что последняя Истина не дается отдельному уму, а дается всей Церкви, просвещенной Святым Духом. Понимание это было основой всех Вселенских Соборов, который начинали свои вероучительные Оросы словами апостольского Иерусалимского Собора 51 года «Изволися бо Святому Духу и нам...» (Деян. 15:28) Совместная молитва, призывание помощи Божией, всегда было необходимым условием решения догматических споров.
Православная этика опять вдохновляется образом самой Божественной жизни, которая есть не отдельное существование Монады, а общение Лиц Пресвятой Троицы. В любовном общении этих Лиц, у которых все общее («единосущие») русская культура находит идеал для подражания. Прп. Сергию его жизнеописатель приписывает поучение: чтобы «взиранием на Святую Троицу побеждался страх пред ненавистною раздельностью мира». Это «взирание» есть, прежде всего, молитва, ибо без благодатной помощи свыше невозможно человеку примириться с ближним, преодолеть разделение... А без этого примирения невозможно и общение с Богом: «Кто говорит: “я люблю Бога»», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего» (1 Ин., 4:20-21). Отсюда в русской культуре и особое отношение к семье. Вообще, человек умирает один, а спастись одному нельзя. Всегда есть какая-то общность, семья, родители, дети, товарищи, монастырская братия, и твое спасение, твой нравственный уровень зависит от отношения к этой семье, малой или большой. Семья понимается в Православии как малая Церковь, во всех непростых перипетиях быта обтачивающая все «углы» его натурального эгоизма, и соборно возводящая человека к Истине. Задача человека в его жизни — стать личностью, ответственной за свои поступки, однако стать личностью можно только в общении с личностями, и в особенности в общении со Сверхличностью, с Богом.
Русское искусство также вдохновляется идеей синергии. Шедевры русской иконописи, «Троица» Рублева, «Распятие» Дионисия, «Успение» Феофана Грека и др., созданы художниками, державшимися исихастской традиции, в сосредоточенной молитве искавших божественных вдохновений для своего творчества. Эти великие творения человеческого духа, покоряющие всех без различия конфессий людей культуры, суть продукты плавильной печи аскетических техник, в которых человеческий дух воспламенялся огнем Духа Божественного. Любопытно, что именно в XIV–XV веках, когда русская иконопись создает свои всемирно известные шедевры, намечается разделения путей искусства в Восточной Церкви и Западной. Западная традиция, не принимая паламистского учения об энергиях Божиих, понимает познание Бога и отражение его в искусстве как только косвенное, символическое, все более сосредотачивается на культивировании новых изобразительных техник (перспектива). Новое научное знание с опорой на математику, геометрию диктует и новые формы компетенций художника, новые требования его образованию. Эпоха гуманизма на Западе подготавливает Возрождение, с его пафосом человеческой самодостаточности, человека как «малого бога» (Пико делла Мирандола). Традиция православного искусства крепко держится за христоцентричность в религиозном искусстве, и за исихастскую идеологию творчества, как синергии с Богом, не заменимой никакой школьной научностью. Искусство на Западе все более сосредотачивается на изображении телесных и психологических аспектов человеческого бытия, все более утрачивая связь с духовной жизнью в собственном смысле, пока вообще не превращается в Просвещении в светскую живопись. На Востоке же, в России заветы средневековой иконописи живы еще и в XVII–XVIII веках (С. Ушаков, А.П. Антропов, Д.В. Левицкий, В.А. Тропинин и др.). И даже во второй половине XIX века русские художники-передвижники, создавшие новую оригинальную традицию русской живописи, по-своему, держатся христоцентризма. Отравленные духом своего времени, соблазнившись протестантским прочтением Библии в духе Д. Штрауса и Э. Ренана, они, как правило, отошли от церковного понимания Христа, однако образ Спасителя постоянно привлекал их внимание и был основой их моральной проповеди.
Русская литература притягивает к себе интерес народов всего мира сосредоточенностью на поисках смысла жизни, и этот смысл она находит именно в христианстве. В лучших своих образцах русская литература всегда стремилась быть учителем жизни. В условиях прогрессирующей эрозии христианской культуры она старалась сохранить и объяснить ту интуицию «внутреннего человека», о которой весь Новый Завет, все христианство. Даже в советское время, в удушающих условиях казенной богоборческой идеологии, изучение русской классической литературы воспитывало и просвещало сердца, помогало сохранить в народе христианские начала жизни и подготовить возвращение России к традиционным формам ее культурно-исторического бытия...
Особое место в отечественной литературе занимает тема Евангельского благоразумного разбойника. А.С. Пушкин в своей гениальной «Капитанской дочке», законченной в 1836 предсмертном году, обращается к этому сюжету, делая его, по существу, стержневым для повести. Все общение офицера царской армии Гринева и бунтовщика Пугачева происходит в модусе преодоления той актуальной исторической действительности, в которой оба героя стоят по разные стороны баррикады. Человеческая взаимопомощь и христианское милосердие оказываются тем ключом, которым открываются двери нового мира, где уже отменяются неумолимо логичные — и в этой своей логичности сплошь и рядом бесчеловечные — законы обычной жизни, где два человека лицом к лицу встречаются перед лицом Вечности... Эти проникновенные диалоги влияют и на обычную историческую действительность, смягчают ее, облагораживают, вселяют надежду.
Если в «Капитанской дочке» тема Благоразумного разбойника реализуется, так сказать, потенциально, то в «Преступлении и наказании» и других произведениях Ф.М. Достоевского она выступает актуально и явно. Вообще, Достоевский, как известно, всю жизнь мечтал написать большое произведение «Житие великого грешника». В архивах писателя остались наброски плана этого сочинения, а известные романы Достоевского оказываются лишь как бы попытками воплощения этого грандиозного замысла. Главной темой этого сочинения должна была стать именно история покаяния и исправления человека, пережившего глубокое нравственное падение, отвергшего Бога. Знаменитые диалоги преступников и «святых» в романах Достоевского есть все то же отражение евангельской крестной встречи Христа и покаявшегося разбойника Раха.
Настойчивые попытки Н.В. Гоголя воскресить «мертвые души» в продолжении своей «Поэмы» — это еще один пример художественной реализации идеи благоразумного разбойника. Н.А. Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо» (часть «Пир на весь мир») дал свое воплощение темы покаявшегося разбойника Кудеяра:
Днем с полюбовницей тешился,
Ночью набеги творил,
Вдруг у разбойника лютого
Совесть Господь пробудил.
Несмотря на ядовитую народнически-революционную концовку некрасовского «Кудеяра», великолепные стихи, а главное, фундаментальная значимость этой темы для русской духовности сделали свое дело: стихи эти превратились в народную песню, в «Легенду о двенадцати разбойниках». Наконец, в XX веке, в «Докторе Живаго» Б.Л. Пастернака проникновенные диалоги Антипова и Живаго опять дают нам новое воплощение все той же темы Благоразумного разбойника, уже на новом материале огненных лет последней гражданской войны в России.
Почему же столь привлекателен сюжет благоразумного разбойника для русской литературы, для русской души? Основой этого, по нашему мнению, является исторически сложившаяся глубочайшая — порой до грани еретичества — жалостливость русского человека к человеку вообще. Образ Божий, отраженный в человеке, наделяет последнего возможностью бесконечного благородства. Перед лицом этой возможности все земные грани, иерархии, оценки становятся условными. Последняя Божественная правда может их всех разом отменить. Как бы низко ни упал человек в нравственном отношении, не может он измерить бездны милосердия Божия. «...Да не одолеет моя злоба Твоей неизглаголанной благости и милосердия», — учит нас молиться Иоанн Дамаскин в молитвах на сон грядущий. Ибо так высок Бог христианства. И к этой высоте влечет Он верующих в Него. Вырастающее отсюда отношение к человеку в высшей степени антифарисейское. Все природные и социальные иерархии становятся условными, пластичными и как бы прозрачными. Иногда почти до нигилизма... Везде проступает самое важное — лицо. И несмотря на все исторические издержки русского варианта этого христианского персонализма, именно здесь находит русская культура истинное мерило человека. Рядом с высотой божественного призвания все мы — разбойники и дикие звери по отношению к ближнему... И все достойны жалости, и от всех нас Господь ждет покаяния...
Русская философия в своих главных деятелях была всегда религиозной философией. Русская философия имеет очень мало работ, посвященных проблемам чисто научного познания. Ее больше интересуют проблемы философии истории, антропологии, социологии. И везде, от Григория Сковороды до Флоренского и Лосева, она занята задачей гармонизации веры и разума. Аскетический опыт Православия, практика «схождения ума в сердце» превращаются в философии в концепцию целостной истины (И.В. Киреевский, А.С. Хомяков). Именно с этой точки зрения критикует В.С. Соловьев западные традиции «отвлеченных начал», строит свою интегральную концепцию Единства истины, добра и красоты.
Русская наука также одушевлена поиском связи истин отдельных наук с целостным пониманием мира. М.В. Ломоносов, Н.И. Лобачевский, Д.И. Менделеев, Н.И. Пирогов, И.П. Павлов, К.Э. Циолковский, С.И. и Н.И. Вавиловы, В.И. Вернадский и другие, решая конкретные научные задачи, всегда умели видеть развитие своих дисциплин в перспективе общих философско-религиозных проблем бытия, проблемы места человека в космосе, проблем взаимосвязи природы и культуры. Отечественная философия и питалась их размышлениями, и сама всегда подталкивала их к целостному взгляду на мир и историю. Образ отвлеченной науки, «познания ради познания», никогда не был идеалом для отечественных ученых: «Наша наука служит или Богу, или мамоне, — писал В.С. Соловьев, — но кому-нибудь служить для нее неизбежно: безусловно самостоятельной быть она не может».
Отечественная политология пережила с середины XIX века вековое «пленение» марксистским учением. Однако, учения М.А. Бакунина, Н.К. Михайловского, К. Маркса, В.И. Ленина были для русского народа лишь ядовитыми соблазнами западной социологии, и никак не были связаны с традиционной политической и государственной мыслью России. Удивительным примером этого служит эволюция взглядов Л.А. Тихомирова (1852–1923), профессионального революционера, участвовавшего в подготовке покушения на императора Александра II, и вскоре после этого переменившего свои взгляды, вернувшегося в Россию в физическом и в духовном смысле, и ставшего убежденным сторонником монархии. В 1905 г. им был издан замечательный политологический труд «Монархическая государственность», в котором принципы монархии исследуются как с теоретически-правовой точки зрения, так и с исторической. Формы Верховной власти оцениваются автором в плане их нравственного потенциала, в свете их соотношения к Высшей объективной Истине, Богу. Самой низшей формой является демократия. В демократии у народа нет общей веры, все друг другу не доверяют, вся государственная конструкция представляет собой «систему сдержек и противовесов». Неустойчивость этой формальной конструкции нераздельна с лоббированием, коррупцией и угрозой превратиться в олигархию. Аристократия представляет выражение нравственного состояния общества, которое признает, что есть отдельные благородные люди, которым можно все-таки доверять. Однако большой проблемой остается выявить этих людей... И наконец, монархия есть, по Тихомирову, высшая в нравственном смысле форма власти. Но она предполагает существование общей народной веры в Бога, веры в то, что «сердце царево — в руце Божией» (Притч.21:1), отношение к монарху как помазаннику Божию, и ответственность царя за народ перед Богом. Монархическая государственность есть не отвлеченно-политическая, а религиозно-политическая форма власти. Вера, соборная молитва народа и царя есть духовная кровь, циркулирующая в общей церковной жизни, она дает людям органическое ощущение большой народной семьи. В монархическом государстве не нужны партии, распыляющие народную энергию, подменяющие заботу о стране заботой о партийных прерогативах. Монархическая форма правления позволяет объединить нацию как для решения насущных задач общества в мирное время, так и сплотить ее перед лицом внешних угроз. В инспирациях русской государственно-политической мысли православное монархическое государство является тем «Удерживающим» (Катехон), который препятствует наступлению эры Антихриста. Монархическое государство видит цель своего существования в сохранении христианской веры и организации всей жизни на основе Евангелия.
Воинское дело. Все военные кампании православная Россия совершала под знаменем Христа. В истории наших побед мы видим всегда специальные молебны перед началом сражения. Святой благоверный князь Александр Невский, святой благоверный князь Дмитрий Донской, князь Дмитрий Пожарский, император Петр Первый, святой праведный Федор Ушаков, граф М.И. Кутузов и др. — все понимают воинское дело не просто как борьбу армий, а как богочеловеческое дело, в котором по воле Божией решаются исторические судьбы народов. Поэтому они нередко предписывают воинству перед началом сражения пост, усиленную молитву, а после победы благодарственный молебен. Ярчайшим выразителем русского понимания ратного дела был не проигравший ни одного сражения генералиссимус Александр Васильевич Суворов, сказавший: «Молись Богу — от Него победа. Бог наш генерал, Он нас и водит». Решимость, мужество, готовность на подвиг всегда отличали русского солдата, вдохновляемого Евангельскими словами Христа: «Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин. 15:13). Христианское воспитание, молитва давали русскому воинству духовную силу одолевать сопротивляющегося врага, а победив, относиться к нему с милосердием. Эти заповеди всегда были фундаментом русской военной славы, и во время Отечественной войны 1941–1945 годов многие советские генералы явно или скрыто следовали им.
Геополитика. Истина универсальна. Истина христианства универсальна и должна охватить все. Поэтому с неизбежностью христианский мир превращался в империю. В Древности это была Римская империя, потом Византия («Второй Рим»). С XVI века Россия осознает себя «Третьим Римом», которому Богом передано хранение христианской истины до конца времен. Империя — значит объединение многих народов под эгидой Царя царей, Белого царя. В своем историческом существовании Россия явственно демонстрирует это. На настоящее время в России проживают 190 народностей, 81% — русские. Империя всегда объединяет народы, но объединять можно по-разному. Великобритания, Испания, Франция дали примеры империй и колониальных завоеваний, которые принадлежат к самым мрачным свидетельствам истории. Ограбление народов, разрушение целых культур, прямой геноцид автохтонного населения... Не такова была политика русского Царя на новых территориях, включаемых в Российскую империю. Обычно это реализовалось через сохранение местных культурных традиций, местного самоуправления, национальной аристократии, с включением ее общероссийскую. Большой брат Россия нес народам, нередко враждовавшим целые века, мир и благосостояние. Вся деятельность государства на новых территориях вдохновлялась христианскими принципами, да и приходила обычно эта власть вместе с христианскими миссионерами. Эти миссионеры создавали нередко письменность для новых народностей, переводили Библию на автохтонные языки, устраивали школы, больницы. Русский народ, вдохновляемый и укрепляемый православной верою, построил империю, где под скипетром Белого царя мирно существовали множество народностей и религий. Лозунг «Москва — Третий Рим» по праву принадлежит нашему Отечеству.
Русские соблазны
В своем историческом развитии русский народ создал огромную империю, отстоял свою независимость и независимость других народов в тяжелейших исторических испытаниях, явил миру образцы высочайшей культуры. Однако, история показала нам и наши слабости, нашу способность впадать в тяжелейшие нравственные и умственные искушения, борьба с которыми всегда должна быть для нас актуальной.
1. Христианский пафос личности есть основа русского мировоззрения. Но личностью, собственно, можно стать только перед лицом Бога. Без веры человек, пусть даже и одаренный, легко может превратиться в разрушителя и отравителя. И чем больше его дарования и крепче его воля, тем разрушительней проявится его титаническая деятельность как богоборца. Примером этого может служить судьба М.А. Бакунина (1814–1876), пламенного революционера, анархиста, участника почти всех революций своего времени, узника европейских и российских тюрем, наиболее популярного в России народника. Бескомпромиссная борьба с религией и анархистская борьба с государством были для него двумя сторонами одной медали. «Мы убеждены и постараемся ... доказать, — писал Бакунин, — что политика и теология — родные сестры, имеющие одно происхождение и преследующие одну цель под разными именами; что всякое Государство является земной Церковью, подобно тому, как, в свою очередь, всякая Церковь вместе со своим небом — местопребыванием блаженных и бессмертных богов является не чем иным, как небесным Государством». Через Бакунина в русской культуре утверждался культ человекобожия, в дальнейшем приведший к большевистской революции со всеми миазмами «освобожденного человека» и «вождизма»...
2. Мораль необходимый элемент культуры любого общества, тем более христианского. Но сведение христианства только к набору моральных заповедей есть одно из величайших заблуждений русской интеллигенции второй половины XIX века. Отошедшие от Церкви, критически настроенные по отношению к царской власти, русские творческие люди не могли, тем не менее, уйти от евангельской основы русской культуры. Они постоянно возвращаются к образу Христа в литературе, в живописи, в публицистике. Однако, это был не Христос Церкви, а Христос Л. Фейербаха и Э. Ренана, — просто моральный учитель, скроенный по рациональным лекалам философии. Не Творец мира, Бог Сил, Чудотворец и Спаситель, — а обычный, хоть и не совсем обычный человек... Лев Толстой со всей мощью своего таланта и авторитета настойчиво сокрушал церковный образ Христа, ставя его в один ряд с моралистами всех времен, Сенекой, Буддой, Конфуцием и др., и сам того не замечая, становился на место Христа, опять утверждая антихристов соблазн человекобожия...
3. Реакцией на отвлеченный морализм XIX столетия был эстетический соблазн русского «Серебряного века». Все набившие оскомину запреты моралистов были отброшены, все можно, жизнь есть творчество без границ!.. Искусство не может рассматриваться в свете совести, оно неподсудно, оно самозаконно!.. Возрожденческая идея о равенстве человека Богу становится вновь модной. Идущая нога в ногу с русской социальной революцией русская творческая интеллигенция хотела теургии, творения нового мира, и разрушения старого. Но когда этот новый мир обернулся вдруг кровавой баней большевизма и морок исчез, то многие не смогли пережить этого отрезвления. Трагические судьбы Владимира Маяковского и Марины Цветаевой — может быть, самых сильных поэтов этого времени — яркое свидетельство самоубийства русского эстетизма.
* * *
Тысячелетняя Россия построила свою культуру, свое государство под знаменем Христа. Масштаб и глубина построенной культуры заставляют говорить о русской цивилизации, не сравнимой ни с какими другими. Духовной основой этой цивилизации была Православная Церковь и православная культура в ее особой форме синергетического бытия человека: молитвенное призывание Бога на всякое человеческое дело, мирное, военное, духовное. Отступление от этой формулы Русского Логоса всякий раз оборачивалось тупиками, поражениями, потерями. Следовать этой программе было непросто, но как писал замечательный русский мыслитель А.С. Хомяков, по-другому было нельзя: «Для России возможна одна только задача: сделаться самым христианским из человеческих обществ... Эта цель ею сознана и высказана сначала; она высказывалась всегда, даже в самые дикие эпохи ее исторических смут... Задача, издревле нам определенная, не легка: историческая судьба налагает труд по мере почести. Путь нам должен был быть тяжелым. Легко размножение инфузорий и зоофитов: болезненно рождение человека. Но отрекаться от своей задачи мы не можем, потому что такое отречение не обошлось бы без наказания. Вздумали бы мы быть самым могучим, самым материально — сильным обществом? Испробовано. Или самым богатым, или самым грамотным, или даже самым умственно — развитым обществом? Все равно: успеха бы не было ни в чем. Почему? Тут нет мистицизма, скажу я тем, которым, по некоторой слабости понимания, всюду мерещится мистицизм, — просто потому, что никакая низшая задача не получит всенародного сознания и не привлечет всенародного сочувствия, а без того успех невозможен. Нечего делать: России надобно быть или самым нравственным, то есть самым христианским из всех человеческих обществ, или ничем, но ей легче вовсе не быть, чем быть ничем. Итак, всяк да приложит свой частный труд к разрешению общей задачи. Братолюбия не забывайте».
Организация всей жизни как совместного с Богом делания нашло свое яркое выражение в культуре русских монастырей. Монастырь на Руси, и изначально, а во многом и в дальнейшей истории страны, был одновременно центром духовным, умственно-образовательным, экономическим и социально-политическим. Вся жизнь здесь концентрически организовывалась вокруг духовного молитвенного центра, литургии; вся жизнь оценивалась и освящалась этой своей связью с православным культом Триединого Бога. Монастырская культура во всей своей полноте решала не только задачу молитвенного преображения человека, но и более широкую — задачу преображения всей природы. Монастырские сады и благоухающие скверы, монастырские трапезы, с благословением и поучением, монастырское хозяйство, упорядоченное и рациональное, заботливое, любовное отношение ко всей природе, монастырские животные, невраждебные человеку... Окружающие леса, поля, озера, воздух — вся округа монастыря освящалась живой водой благодати, бьющей ключом из православного культа. При сознательном отношении к природе как творению Бога, как иконе Бога никаких экологических проблем не возникало. Эту идею центрированности русской культуры на монастыре хорошо почувствовал И.В. Киреевский. Он сам духовно был тесно связан с Оптиной пустынью, помогал переводить на русский язык греческих отцов. Ключевой идеей Киреевского-философа была мысль о построении философии на духовном опыте православных Отцов, об обретении целостного разума, как задаче русского любомудрия. Но со страниц его произведений, писем, заметок, обстоятельств его жизни на нас как будто смотрит еще более значительный проект: идеал жизни, центрированной на монастыре, как духовной сердцевине всей человеческой активности. «Не для всех возможны, не для всех необходимы занятия богословские; не для всех доступно занятие любомудрием; не для всех возможно постоянное и особое упражнение в том внутреннем внимании, которое очищает и собирает ум к высшему единству; но для всякого возможно и необходимо связать направление своей жизни с своим коренным убеждением веры, согласить с ним главное занятие и каждое особое дело, чтоб всякое действие было выражением одного стремления, каждая мысль искала одного основания, каждый шаг вел к одной цели. Без того жизнь человека не будет иметь никакого смысла, ум его будет счетною машиной, сердце — собранием бездушных струн, в которых свищет случайный ветер; никакое действие не будет иметь нравственного характера, и человека, собственно, не будет. Ибо человек — это его вера». Эту идею, соотнесения всей человеческой и общественной жизни с христианской святыней, с церковным культом, хорошо чувствовали и изображали многие русские мыслители. Ф.М. Достоевский в своем последнем романе описал жизнь и дискуссии в монастыре, где обсуждаются не столько даже личные проблемы, сколько общие проблемы культуры и политики. Для Н.Ф. Федорова идея центрированности всей культуры на центральном храме, Кремле, была одна из самых главных в его наследии. В дальнейшем священник Павел Флоренский прекрасно описал эту идею в своем незаконченном труде «Философия культа». Важно отметить, что подобное понимание монастыря было не просто некоторым идеалом взаимоотношения религии и жизни в России, а представляло собой реальную картину монастырской жизни и ее значения для всего народа. Как справедливо писал И.В. Киреевский, Запад создал средневековые университеты, а в России их место занимали монастыри. Русский монастырь, как центр духовной жизни всего общества, представлял и представляет собой, как показывает это и наша сегодняшняя жизнь, своеобразную икону национальной идеи России. Россия несет всему миру свой идеал жизни, построенный не на случайных и всегда неполных данных научного знания, не на корыстных и демагогических политических доктринах, а на твердом фундаменте богооткровенной христианской Истины. Нравственность, политика, наука, искусство, образование, мир, война, рождение и смерть — все сферы жизни должны быть соотнесены с христианским откровением, находя в нем свое очищение и освящение.
