Приказ
Бой шел прямо на трассе. «Укры» бросили вперед танки. Наши жгли их из гранатометов. Десантники и ополченцы дрались до последнего. «Бандеровцы» минометами накрыли небольшую разведгруппу ополченцев. Десантник погиб от осколочных ранений и остался лежать на шоссе. Наши отступили, не успев забрать его.
Прошло два дня. Жара сделала с телом бойца свое страшное дело. Украинские армейцы забрать бойца не давали. Ополченцы пытались подойти к парню, но под прицельным огнем со стороны блокпоста отступали.
Комбат десантного батальона оставил свое оружие в расположении, взял с собой медсестру, подъехал на уазике к месту боя. Вышел, подняв руки, показывая, что безоружный. «Укропы» из своего блокпоста не стреляли. Молча наблюдали за комбатом. Комбат крикнул, чтоб дали забрать тело убитого десантника. Со стороны блокпоста ответили согласием. Комбат с медсестрой подошли к телу, медсестра рухнула без сознания. Комбат возился, пытаясь перетащить парня на плащ-палатку в одиночку. Из блокпоста вышел украинский майор, некоторое время смотрел на усилия комбата, потом пробасил:
— Может, тебе помочь?
— Помоги, если можешь... — угрюмо сказал комбат, заботливо укладывая на плащ-палатку останки бойца.
Майор и комбат, взяв за концы брезента, бережно погрузили парня в уазик.
— Заканчивать с этим пора, — устало сказал майор.
— С чем заканчивать?
— С этим, со всем...
Комбат затянулся сигаретой, помолчал, потом выдохнул:
— А что тебе нужно для того, чтобы все это закончить?
— Мне? Приказ.
— Приказ? — усмехнулся комбат. — А мне приказы не нужны, потому что это моя земля и я отсюда по-любомуне уйду.
Еще чуток покурили. Помолчали.
— Бывай... — сказал майор «укров» и потопал к блокпосту, стуча новыми берцами по асфальту.
— Давай, — ответил комбат, взял под руку медсестру, сидевшую на обочине, запихнул ее на переднее сиденье, медленно повел машину к своим, увозя погибшего воина в последний путь.
Петро
На казаков под станицей Луганской бросили батальон «Айдар». Особо высокооплачиваемый, особо лютый и бесчеловечный. Получающий чистоганом за каждую человеческую жизнь. Казаки знали, кто перед ними. В бой пошли с такой яростью, обрушив на «айдаров» весь огонь и всю ненависть такую, что нацисты не выдержали и побежали, побросав дорогое оружие. В плен их не брали. Когда бой закончился, казаки услышали громкое икание. Прислушались. И точно!.. Кто-то громко икал в кустах у дороги. Бросились туда и вытащили из ямы здоровенного молодого детину.
— А, гнида, «айдар»! — заорал казак Леха. — Молись своему Коломойскому!
Лязгнул затвор автомата.
— Я ни... Я ни... Ой, милостивый Боже... — задыхался «айдар».
— Как зовут? — рявкнул Леха.
— Пэтро я, Пэтро! — затараторил детина.
— Петро — хрен с ведро! — заорал Леха и тряханул за грудки детину так, что у того лязгнули зубы. — Ты зачем, Петро, людей пошел убивать, гнида?! — орал в горячке Леха и съездил кулаком по уху «айдару». Тот завалился набок.
— Не надо, братцы... Все же имя Божье вспомнил, — остановил расправу есаул Влад. — Чего с ним делать?.. Ладно, вяжите, ведем в расположение.
Петро оказался из Киева. Жил один с матерью, не работал, ходил на майдан. А после победы «майданутых» решил идти дальше, записался в батальон «Айдар», чтобы выгнать с родной Украины злых россиян-москалей, что захватили Луганщину и Донецк.
На военном совете в подразделении казаки все-таки решили его не расстреливать, а дать возможность искупить вину. И стал Петро ополченцем. Вооружили его гранатометом, потому как из автомата может казаков пострелять, а из гранатомета это потруднее. «Ну и пускай воюет», — решили казаки. Петро между тем стал воевать сноровисто, с умом. В атаках не прятался, нанося урон врагу. Так он провоевал немалое время. Казачьему взводу предстояла переформировка. Перетрясла бы всех казачья контрразведка, кто, мол, да кто, что это за Петро такой, откуда? Конец понятный. Жалко стало казакам дурня Петро, бывшего «айдара». Собрали они деньги, купили Петру билет до Киева. Когда парень узнал про то, встал на колени перед казаками и заплакал.
— Боже ж мой... Хлопцы! Спасибо! Что жить оставили, спасибо! Мамка одна у меня, не пережила бы, если бы я помэр, — размазывал слезы по широкому лицу огромными ладонями детина Петро.
— Помэр-то ты, может, и не помэр, — прищурился морпех Вован, — а вот у меня по твоей «укропской» милости в карманах теперь «ни копья», пи гривны нет. Все тебе отдали!
— «Боевые», падла, получил! — захохотал доброволец Витек. Петро вручили собранные гривны, и батька-атаман, что приехал ранее и привез тушенку, повез зареванного Петро на вокзал. Казаки всем взводом молча смотрели вслед.
— Вразумит ли его Господь? — негромко сказал командир Влад.
— Командир! — Вован хитро улыбнулся. — Наконец сегодня зарплату получили.
— Да ну? Никакой зарплаты до сих пор нет... А кто получил-то?
— Кто-кто... Пэтро!!! — заорал Вован. Ответом ему был дружный гогот казаков.
«Живый в помощи»
Мы сидим на втором этаже Луганской администрации в штабе округа Луганского казачества, исторически относящегося к Всевеликому Войску Донскому. В помещение то и дело заходят бойцы ополчения, казаки. Атаман Рубан Леонид Александрович неспешно ведет беседу с бойцами, расспрашивает, подсказывает, планирует, кому и когда оказать помощь продуктами, обмундированием, снаряжением. Разговор идет о войне, о казаках, кто где сейчас стоит, как идут боевые действия, есть ли потери. Мы внимательно слушаем. Мы — это игумен Пимен, режиссер документального кино Валерий Тимощенко и я, заместитель атамана Иркутского войскового казачьего общества,директор Иркутскогогородского театра народной драмы. Вчера нам удалось привезти в Луганск две машины гуманитарной помощи. А сегодня мы все вместе планируем отвезти ее на боевые позиции.
Дверь отворилась, в комнату осторожно вошел высокий средних лет казак в зимнем камуфляже. Был он сутуловатый, на не седой еще голове виднелись широкие залысины, которые он приглаживал сильными крупными ладонями. Казак да казак. Ничем он не выделялся. Только привлекали внимание снаряженные «липами» на рукава бушлата зеленые ленты-пояса «Живый в помощи». И казачий взгляд... Серые глаза казака смотрели глубоко и спокойно, словно человек знал что-то, что высказать нельзя, а узнав это, обрел покой и силу.
Человек улыбнулся, оглядел сидящих за столом, поздоровался.
— Коля! Здорово, брат! — несколько казаков привстали навстречу. — Как ты?
— Слава Богу, — с улыбкой ответил Николай. — Со Счастья приехал. «Укропы» из минометов по позициям нашим бьют. От оно, ихнее перемирие! Ну ничего, терпеть можно.
Казаки обступили Николая, горячо заговорили о ребятах-казаках, ведущих боевые действия сейчас в поселке Счастье. К нам подсел атаман.
— Видали Колю? — как-то особо, по-отцовски ласково спросил он. — Это ж наша легенда, а не человек! Разведчик, четыре месяца в плену у «нациков» был. Недавно только поменяли его на украинского полковника.
— Ребята, ребятушки! — заволновался батюшка Пимен, человек богатырской комплекции и добрейшей души. — Это ж надо услышать, это ж надо все узнать! — Игумен притиснулся к Коле: — Коля, брат! Расскажи, как там в плену-то было? Небось, не сладко?
Коля улыбнулся, глянул на батюшку ласково и спокойно:
— Да ничего, отче, терпеть можно. Я же молился, чего они мне сделали бы?
— Расскажи, Коля, если можешь, — попросил батюшка.
— Да почему нет? — все так же спокойно и доброжелательно ответил казак. — Я ж тут, в Луганске, всю жизнь лесником был. Лес защищал, браконьеров, порубщиков ловил. А полгода назад, как началось все, — в ополчение и сразу — в разведку. Повидал за это время много. Что сказать? «Бандеры» они «бандеры» и есть. Вроде украинская армия называется, а на поверку выходит «нацики», нацгады, людей не только убивают, но и мучают, детей, стариков расстреливают, дома жгут, одно слово — гады. Так вот, если раньше немцы кожу человечью на сумки, волосы женские на матрасы пускали, то эти дальше пошли. Убитых и живых потрошат на органы. Причем своих и наших. Бизнес такой, оно понятно, деньги большие дают.
Коля задумался, глядя серыми глазами куда-то сквозь окно. В казачьем штабе стояла тишина.
— Так вот... У нас в ЛИР с лета начали людей находить. Ну, сами понимаете, как они выглядели после встречи с потрошителями. Надо было найти тех, кто эти дела творят. Мы их обозначили «мясники». И мне поставлена была командиром задача вычислить и найти этих «мясников». С добровольцем из России Женей Свиридовым мы почти полтора месяца ходили по тылам «укропов».
— Как ходили? — спросил молодой казак.
— А так. Я ж лесник. Одели мы с Женей форму и на уазике с документами объезжали леса.
— Так они еще с «укропов» штрафы требовали за уничтожение лесопосадок, — хохотнул батька-атаман. — Даже ругались на них. А позывной у Коли — «Железный дровосек»!
— Было дело, — улыбнулся Коля. — Так вот... Под Лисичанском только напали на след «мясников» и — провал! Попались случайно. «Нацики» остановили уазик, спросили документы, Женя ответил, и туг один отскочил от машины, затвор автомата передернул и заорал: «Цэ, москали! Цэ, москали!» Нас повязали. На допросе тот «нацик» показал, что услышал брянский акцент. А Женя точно ведь с Брянщины. Как тот учуял? Ну вот повезли нас, в камеру бросили. Я вижу, Господь испытание дает. Говорю: «Женя, молиться надо». Начались дни плена. Били сначала не очень, на допрос каждый день, мол, сознавайтесь, что «наемники» из России, фээсбэшники-шпионы. Документы у нас «лесников», мы на своем стоим. А на четвертый-то денек пожестче с нами обошлись: мне два ребра сломали, Женьке голову разбили. Ну, ничего, терпеть можно... Я молитву творю, не бросаю и думаю, что поменялось? А оказалось — Интернет подвел.
— На сайте написали? — спросил игумен.
— Нет... На нас у них ничего не было. А ведь они тоже интернет-войнуведут, сайты наши просеивают. И наткнулись по переписке да ссылке на одну страницу, где ребята наши казаки фотку выставили. А я на фотке во всей красе в казачьей форме. Ну и все...
— Ты смотри, а... — с досадой хлопнул батюшка большими ладонями но коленям. — Ну вот нельзя никакие фотографии выставлять, ну вот нельзя!
— Нельзя, — тихо вздохнул Коля. — Так Господь ведет. У меня «Живый в помощи» всегда со мной. Во, сейчас на рукавах нашиты, а раньше у сердца всегда они были. Заходит ихний следователь: «Ну, ты попался! Мы тебя долго будем на ремни резать, у нас с тобой время много!» Я ему говорю: «Вот видишь, девяностый псалом “Живый в помощи”, что ты сделаешь со мной? Я молюсь. Господь говорит, не один волос не упадет с головы твоей без воли Моей. Ты что сделаешь?» Он постоял, посмотрел как на больного, да и ушел. Бить уже стали утром и вечером. Ну ничего, терпеть можно. В камере с Женей читаем «Живый в помощи», молитвы, какие помним. Где-то через месяц вытащили меня, глаза пластиком заклеили, бросили в какую-то комнату. Кровь взяли. Через час слышу голос: «Ну что, казачок! Ты нас искал?» Я понял это «мясники». «Может, и искал», — отвечаю. «Ну вот и нашел. И молодец. Главное, анализы у тебя хорошие. Завтра оперировать тебя будем... На запчасти!» И захохотал. «Ты послушай. Я “Живый в помощи” читаю, ни один волос без воли Божьей с меня не упадет. Что ты можешь сделать?» — говорю спокойно ему. А его не вижу, глаза у меня заклеены. Слышу, молчит, потом сказал: «Ну, помолись, можа, Бог поможе». Слышу: шаги, ушел. Отвезли в камеру обратно, Жене рассказал, он говорит: «Ну вот, Коля, это все, наверное». Я говорю: «Женя, ничего не все. Читай: “...не приидет к тебе зло и рана не приближется телеси своему, яко Ангелам Своим заповесть о тебе сохраните тя во всех путех твоих...” Читай, говорю, Женя, брат!» Женька с трудом на колени опустился, мы начали молиться, сколько по времени, не знаю, ночь прошла, утром узнаю, «мясники» срочно уехали в другой район. Легче, правда, не стало. Допрос — каждый день, бьют — каждый день. Следователь особо меня хотел сломать, не понимал, ведь я в полной его власти, а как-то держусь. Хотел совсем унизить. Вызвал татуировщика.
— Кого вызвали? — опешил игумен Пимен.
— Татуировки который колет. Армия у них странная, кого там только нет... Ну и притащили, связали, следователь говорит: «Сделай ему на лоб наколку...» и похабные всякие маты говорит. «К вечеру наколем», — отвечает татуировщик. Следователь ушел, татуировщик мне: «Ну что, боишься?» Я ему говорю: «“Не убоишься от страха ночного, от стрелы летящей во дни”». Ты мне ничего не сделаешь». «Посмотрим», — говорит. До вечера сидел в помещении, а татуировщик вдруг начальству заявил, что устал, работу не сделает, а утром вообще инструмент у него сломался. Так и не стал мне лоб портить... Слава Богу.
Уже месяц четвертый пошел. Мы в камере утреннее и вечернее правило ни дня не пропускаем. К нам мародеров-«нациков» кинули. Это ж сколько надо было разграбить, если украинская армия, которая сама первым мародером является, их за такой грех в кутузку кинула?.. Мы с ними разговаривали, через некоторое время они тоже с нами молиться стали. Не знаю, от сердца или нет. Бог все видит.
А я узнал, что первым стою на обмен военнопленными. У следователя душа горит меня добить побыстрее: «Я тебя расстреляю через неделю». «Ничего ты не сделаешь, я первый на обмен», — говорю. «На аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия...» — про себя твержу. И они видят: все это время я их не боялся. Ничего не могут сделать со мной. Ножом руки, ноги резали, в суставы нож втыкали, били по-черному. Электрический ток к половым органам подводили. Неприятно, конечно. Но ничего, терпеть можно.
И вот, четыре месяца я у них просидел, и у них приказ — меня поменять. Готовят к освобождению. Я следователю говорю: «Вот ты вспомни теперь, что я тебе вначале говорил. Ни один волос с головы моей не упадет без воли Господа моего. “Прибежище мое — Бог, и уповаю на Него”. Ты читай “Живый в помощи”, может, Господь откроет тебе, что родных братьев убиваешь». Следователь долго смотрел мне в глаза, потом зло буркнул: «Прикажут — буду читать, прикажут — буду убивать. Иди давай. Радуйся, что жив остался». Очень он был недоволен таким поворотом дела. За мной ребята приехали, на обмене забрали. А Женя Свиридов остался в плену. Со здоровьем у него сейчас плохо. Все силы прилагаем, чтобы его вытащить оттуда, также по обмену военнопленными».
Николай задумался, глядя спокойными глазами куда-то вдаль. Все, кто был в казачьем штабе, молчали. Батюшка Пимен обнял Николая, перекрестил его. В глазах его стояли слезы.
— А знаешь, Коля, вот я слушал и думал, а я бы смог все это выдержать или нет? — спросил отец Пимен.
— Ничего, батюшка, терпеть можно. С Господом все можно.
Коля встал, попрощался с казаками и ушел по своим военным делам. Казаки еще долго с гордостью рассказывали о нем, и было видно, что воинский подвиг Николая широко известен и почитается в Луганске. Несокрушимая вера пленного разведчика, не дрогнувшего перед лицом смерти и мучений, потрясла нас. Вспомнились древние могучие казаки, разившие врага на этой самой земле, со Христом побеждавшие и со Христом на устах умиравшие.
Время исповедничества близко. И воистину сегодня мы с тревогой спрашиваем себя, насколько тверда наша вера. И вслед за казачьим разведчиком Николаем говорим слова грозного псалма: «Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним семь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое».