Заметки о неожиданной встрече с бойцом СВО.
Автовокзал Ростова-на-Дону. Я еду из Донбасса домой, на юг России, в отпуск. Еду одетый по-военному, и перед посадкой в автобус меня замечает какой-то боец с шевроном ЧВК. Неожиданно широко улыбается, стремительно подходит ко мне и, по-армейски обнимая, приветствует.
Садимся в автобусе рядом, знакомимся. Позывной бойца – Леший. Едет оформлять третий контракт. Во время второй командировки был ранен – минно-взрывное. После госпиталя долечивался дома, в городе Н. Там у него семья – жена, двое детей. Врачи разрешили продолжать службу, будет служить дальше и собирается воевать до победы.
В ходе разговора выясняется, что он воспитывался в детдоме в Томской области. Узнав, что я прожил много лет в Томске, Леший радуется, как будто потерявшегося брата встретил.
Леший молод, мал ростом, кажется даже щуплым. Чернявый, сухой и скуластый, он похож на выходца с Кавказа. Живой как ртуть, эмоциональный, любознательный и непосредственный – он постоянно задаёт волнующие его вопросы и часто сам же на них отвечает. Его чёрные живые глаза постоянно в движении – кажется, что они непрерывно впитывают весь мир вокруг.
Замечает всё – какой необыкновенно красивый закат, а полосы лесопосадок напоминают поля боёв. Как причудливо замёрз лёд на небольшом озерке, как красива пожилая дама (наверное, в молодости была невероятной красавицей). Замечает, что у меня загар ещё сохранился, хотя уже и зима.
Про загар я объясняю, что живу у моря, на СВО недавно, вот летний загар ещё и сохранился. У Лешего глаза загораются – тоже мечтает после войны к морю переехать. А ещё мечтает собрать однополчан после победы за большим столом, прямо у моря. И отметить. Но сильно не пить. Это для него почему-то особенно важно.
Обращает внимание и на мой шеврон:
– Спас, как на знамени Дмитрия Донского! Здорово! Всем такие надо!
Я тут же снимаю и дарю ему шеврон. Леший, смутившись, начинает отказываться, но я говорю, что на зимней куртке у меня ещё один есть, сниму и прикреплю по возвращении. Он растроганно, с проступившими слезами принимает шеврон.
– Спасибо, батя! Как от родного отца подарок!
Тут же прикрепляет шеврон на рукав куртки.
– Батя, не сниму его! В бой только с ним! Он яркий, конечно, но не сниму, пусть наши видят. И фрицы пусть видят, с кем воюют.
Леший обнимает меня, продолжает:
– Я в детдоме вырос, батю почти не видел, не успел пожить с ним. Я младший в семье, отец по тюрьмам всё сидел – вор в законе. Мать умерла, мне и трёх лет не было. А нас восемь братьев и сестёр. Тётка меня в детдом сдала. А батю заказали – как вышел, убили. Не, я его не осуждаю. Ну, было и было, ладно… Но только не хочу я, как он. Я хочу хорошим человеком быть. Очень хочу. Прям стараюсь, хоть и не всегда получается. Но я буду хорошим человеком. И детей воспитаю хорошими людьми.
Просит мой телефон, входит в свой аккаунт в облачном хранилище и показывает младшего, несколько месяцев отроду. Глаза Лешего светятся любовью и гордостью. Гладит фотографию. Выходит из аккаунта, тщательно вычистив историю и проверив, что пароль не сохранился.
Продолжает рассказывать о себе:
– Знаешь, бать, как тяжело от детей уезжать?! Тяжело… А нельзя… Нельзя не воевать. Я же за них воюю. Как СВО началась, я понял – нельзя ждать. Это моя земля, моя. Я знаю, что будет, если фрицы сюда придут. И тогда знал, а теперь и вижу, что правы мы! Нам не жить, если нас победят. Только хрен они победят! Правда за нами. Бог за нами. Я знаю. Я в церковь не хожу, но я знаю… Я, бать, понимаю, что нельзя детям без меня. И я выживу для детей.
Леший умолкает, задумывается и трёт пальцами уголки глаз. Помолчав, снова обращается ко мне:
– Я, бать, знаешь почему жив? Потому что у меня одно главное правило – старших надо слушаться! Они знают, что делать, как выжить. Просто выполняй точно, что приказали, – и жив будешь, и фрица побьёшь.
Наставительно поднимает палец и повторяет с нажимом на каждое слово:
– Старших надо слу-шать-ся! Мне это в детдоме вбили. Жёстко вбили, жестоко. Я разок там дел натворил – меня так наказали! Отлупили, заставили в одних трусах по зарослям крапивы бегать, в холодной сидеть. Я так тогда злился, отомстить хотел. А когда вырос и вышел из детдома, жизнь показала, что надо за это спасибо сказать! И я сказал. С первой командировки пришёл – написал в детдом благодарственное письмо. Написал, что они из меня человека сделали и выживать научили и я им очень за это благодарен. Только мало били!
Леший бьёт основанием кулака по ладошке другой руки.
– Так и написал, что не всё плохое выбили!.. Но теперь я сам… Не пью! И не буду!
И повторяет как заклинание:
– Я буду хорошим человеком! И дети будут хорошими людьми!
Умолкает, смотрит в окно. Я смотрю на его отражение в окне – где он сейчас душой? Дома, наверное, с детьми, с женой.
Через какое-то время вдруг спрашивает:
– Мы знаешь почему так воюем хорошо?
Не дожидаясь ответа, сам отвечает:
– Дисциплина и труд! Всё! Нас знаешь как дрюкали в учебке! Я день и ночь путал. Очень старался, всё делал как приказывали, а мне говорят – нет, неправильно. Ты как на экзамене всё делаешь, как зубрила, а надо понимать, что делаешь. И мной лично наш инструктор занимался – все спят, а мне подъём и пахать. Я-то уже знал после детдома, что это для моей пользы, и терпел. И научился. Дис-ци-пли-на! Скажут мордой в кучу дерьма – не думая падай мордой в дерьмо. Секунду подумал – всё! Двести! Очень повезёт – триста. И задачу не выполнишь… Я вот сейчас еду на базу и первым делом благодарить буду. За то, что воевать и выживать научили. Детей моих не дали осиротить…
Беседа то стихает, то снова оживает. В основном говорит Леший, я слушаю.
Останавливаемся в каком-то населённом пункте. Выходим с Лешим на перекур, и он рассказывает, как рад тому, что такой маленький: пригнулся, подсел с автоматом – и не видно его, тоже выжить помогает, даже пацаны завидуют. А сначала расстраивался, как лилипут себя чувствовал. И, не обращая внимания на людей вокруг, показывает мне, как надо правильно пригнуться и подсесть с автоматом и какой он маленький при этом становится.
Садимся в автобус, едем дальше. За окном темнеет. Он сидит, вглядываясь неподвижным взглядом в полумрак за окном, ушёл в себя. На окне, как на экране телевизора, мелькают огни какого-то посёлка, отражаются огоньки салона автобуса и немного наши лица. Глаза у Лешего тоже сверкают отражёнными огоньками. И вдруг вызывают во мне такое острое чувство сострадания к этому мальчишке-мужчине, вышедшему из ада и готовому вернуться в ад!
Я отворачиваюсь, украдкой вытираю слезу, понимая, что Леший сострадания не поймёт и не примет.
Спустя какое-то время Леший вдруг опять оживает, снова включается батарейка. Он снимает шапку и просит посмотреть – сильно ли седина проступила. А седина густо пробила его чёрные цыганские волосы. Говорю ему об этом – не девчонка. Леший огорчается.
Потом сетует, что после войны не может спать в тишине. А после госпиталя вообще только на таблетках. Тяжело.
Рассказывает, что один из старших братьев тоже воюет, офицер. Гордится Леший братом. И страшно на него злится, что тот за него, младшего, переживает.
– Недавно встретились с ним, я ему: ты чё, я тебе что, маленький? Ты воюешь, и я должен…
Обращаю внимание на его красный рюкзак – Леший говорит, что специально купил как у Струны, Героя России, легендарного морпеха. Хочет найти Струну, пожать руку и сказать, что ему, Лешему, не стыдно подражать герою.
Я слушаю этого немного наивного, такого открытого седого мальчишку, а в голове крутится одна мысль: только выживи, братишка, только выживи.
Расстаёмся с Лешим в Краснодаре. Он обнимает меня и говорит:
– После победы найдёмся, батя, свидимся. Обязательно.
Храни тебя Господь, брат Леший! Бог даст – свидимся. И посидим, как ты мечтаешь, после победы у моря за огромным столом. И пить сильно не будем – так, за Победу и за тех, кто не дожил до неё.
Источник: Литературная газета
Картинки: rg.ru; vk.com
