Русские судьбы

Из записок «Кавказского пленника»

Памяти моей мамы Веры Петровны посвящаю
Живи правдой и никогда не лги. 

Да, так меня воспитывала мама, выстрадав сама тяжелую женскую долю. Мое появление на свет началось с казусов. Путь от родильного дома до дома, где жила мама, составлял около полутора километров, и преодолевала она его пешком. Одна несла на руках новорожденного мальчика. Оступившись на деревянном настиле, запнулась; закутанный в легкое одеяло, я выпал из ее рук и как колобок покатился по дороге. С детства усвоил: приятно чувствовать под ногами твердую почву. И пришли мы на ул. Орджоникидзе, дом 13, кв. 13. И сама мама родилась в 1913 году. Вот под таким счастливым числом мы и жили. Не знаю почему, но она мало рассказывала про свое детство. А тяжелый непосильный труд женщины-вдовы я видел сам.

Трудовую деятельность начинала в госпитале. После окончания войны он стал называться городской больницей № 6, и с этой должности вышла на пенсию, как говорят, с одной записью в трудовой книжке. Нас детей в семье после войны осталось двое, сестренка умерла в военные годы. А муж мамы погиб на войне. Растя меня с братом, она работала сутками, и дома мы оставались одни. Приготовить суп из консервов кильки не составляло труда, наносить ведрами воды, заготовить дрова для печки, так как жили в коммунальной квартире, почему-то нам доставалось легко. Что не нравилось, и то только потому, что отрывало много времени, это копка грядок для посадки картофеля, капусты и моркови и других овощей. А потом сбор, просушка, укладка на хранение в погреб. Огороды были далеко, добраться можно было только на трамвае, а обратно доставляли урожай самостоятельно на тележках. Много времени уходило на укладку в сарай и на территорию перед ним дров на зиму. Это были отходы лесопильного производства. Мы называли их «стульчиками». Много времени у мамы уходило на стирку. Белье замачивалось в больших железных ваннах, туда наливался кипяток, и так из одной посудины в другую. Далее отдельно замачивалось в воду с добавлением синьки. Потом все это грузилось летом в тележку, зимой на санки и везлось на реку целый километр, полоскать. Зимой на реке делалась прорубь, и женщины полоскали в ледяной воде, затем белье вывешивалось на чердаке под крышей дома для сушки. И в комнате долго стоял запах свежести от белья. 

Часто приходилось занимать очередь в магазине, стоять в ней до 2–3 часа за покупкой мяса. Яйца брали, как правило, по две решетки, так как завозились редко, и то, когда очередь подходила, нужно быстро сбегать за братом, иначе только одна решетка в руки. Рыбы в магазине было достаточно, покупали всегда треску, она была очень крупная и недорогая, дешевле мяса, из нее делали котлеты. Семгу покупали мало, натуральная она была жирная, много не съешь, да и не по карману. Из селедочниц на прилавке магазина с нее капал жир. Сейчас такой семги уже почти не стало, только в бассейнах рек Колы, Онеги, Печоры, где места ее нереста. Нужно сказать, что эта морская рыба нерестилась всегда в пресных водах, поднимаясь вверх по реке до 500 км. В настоящее время в магазинах ее много, так называемый норвежский сорт, выращенный в садках. В меню школьных буфетов были бутерброды из семги, стоили дорого, как сейчас помню, 70 копеек. Ребята, как и сейчас, где достаток в семье позволял, покупали, но не все. 5 рублей, которые давала мне мама, хватало на неделю, питаться в столовой с горячим.

Скажу так: зарплата была маленькая, но на питание хватало вполне. Экономили на всем. Из больницы мама приносила бутылочки из-под пенициллина. По сотне штук и больше, замачивали их в большом тазу, отлепляли наклейки, мыли и потом несли сдавать в аптеку. Сколько же мы их перемыли. Копейка за десяток, вот такой приработок. Я часто был у мамы на работе и видел, как она трудилась. Особенно тяжело было видеть маму в соседней комнате, когда она лежала с задранным на голову платьем на полу и соседка разглаживала ей мышцы живота. И мне казалось, ей было больно, а другого выхода не было, так как это были последствия переноса покойников женщинами-санитарками со второго этажа больницы на улицу в морг. И как помню, это было постоянно. Отпуска были две недели. Недостаток денег не позволял куда-то выехать, да и нас не оставишь одних. У меня сочеталась и жалость к маме, и детская беспечность. Купила она мне вельветовый коричневый костюм, пошли в гости к ее подруге (у той не было детей). Они заняты своим делом, я от безделья взял ножницы и что-то стриг, затем оттянул ткань брюк от колена одной ноги, от другой и отстриг треугольником. Получились дырки. Никогда не забуду, как мама встала, взяла меня за шиворот, вывела на улицу, и пока мы шли до дома через два поселка, я постоянно получал тычки по голове. Мне было жалко ее, и я плакал. Дома, она была искусница, аккуратно сделала заплатки на коленях брюк, и я их носил, любя, до самого износа. И впредь никогда не стеснялся заплаток, главное, чтоб одежда была чистая. К этому меня мама приучила на раз.

В коммунальной квартире проживали четыре соседки с детьми, «мужской пол» представляли мы с братом. Дом был деревянный, двухэтажный, восьмиквартирный, с одним туалетом. Кухня общая, большая плита топилась на дровах. На плите были круглые вырезы, которые закрывались кольцами разных размеров в зависимости от размера горшков и кастрюль. Топили по очереди, и вокруг плиты собирались все соседи, каждый готовил свое. Самовар ставили каждый свой внизу у плиты с трубой через вытяжку. Растапливали лучиной, а затем наполняли углем. Стол на кухне был большой, но один, и обедали за ним по очереди. Завтракали и ужинали в своих комнатах. Холодильников не было, поэтому готовили немного. Что радовало, заготовляли много картошки и ели в основном ее. Я приходил из школы, и мама, если была дома, всегда варила отдельно небольшой чугунок картошки. Я садился за стол, брал тарелку, наливал в нее подсолнечное масло, а она чистила картошку и подавала мне. Съедал весь чугунок. При этом она всегда приговаривала: весь в дедушку-Петрушку. А дед действительно очень любил картошку, бывало, обидится на что-то, хватал чугунок с картошкой и на печку. Признаться, я до сих пор, вроде поел, сыт, но если принесут картошку, все равно съем.  В любом виде. Сырую, печеную, толченую, жареную, вареную. Пишу, а вкус ее на языке. На улицу выходил, взяв с собой стакан холодной воды и кусок черного хлеба с маслом, посыпанный сахаром. Очень вкусно.

Мы жили на первом этаже. Окно комнаты выходило во двор, а под окном была выгребная туалетная яма, закрытая деревянными щитами, и чуть поодаль общая помойка.

В летний период «говновозки», так называли в народе такие телеги, запряженные лошадьми, вывозили отходы, все это загружалось железным черпаком на большой деревянной ручке. И запах после отгрузки стоял на улице несколько часов, в том числе и в комнате. Комната была наверно 16 кв. м. В ней стоял стол, комод, шкаф, две кровати вдоль стен, печка и большой фикус. Комната казалось большой, светлой, видимо потому, что мы были маленькие. Кухонная тумбочка была накрыта ажурной салфеткой и, как помню, между стеной и тумбочкой на задней стенке периодически заводились мыши, которых ловили кошки. Игрушек не помню, были какие-то вязаные, но хорошо помню, как по комнате катался на табуретке, положа ее на бок, представляя машину. Все игры были во дворе, который был застроен деревянными будками и сараями, в которых хранились дрова и различный домашний скарб. Между ними была пустая территория, которая ребятами использовалась как спортивная площадка, да по крышам сараев с сопровождением ругани хозяев бегали дети, в зимний период с них прыгали в снег. Помню случай, когда, бегая во дворе, одна девчонка, не стану называть ее имя, по забывчивости запрыгнула на выгребную яму, деревянный щит провалился, и она чуть не утонула в фекалиях, хорошо, что взрослые быстро схватили ее за косы и вытащили. Рядом с комбинатом была крупнейшая рабочая открытая площадка, на нее вывозилась древесная щепа, в дальнейшем ее забирали на переработку и делали бумагу. Высота порой достигала до 20 метров, и ребята скатывались на пятой точке вниз. Здесь же мы использовали пустые флаконы из-под одеколона, заправляя их нарезанной кинопленкой. Поджигали спичкой. Нужно было успеть закрутить крышку, пленка воспламенялась мгновенно, и бросить флакон вниз с горы. Он взрывался, в этом и был интерес. Случались ранения от осколков стекла. Любили катать по мостовым обода от колес машин и велосипедов. Но больше всего я любил ездить в вечернюю смену вместе с Валькой Ажималовым в кабине грузовой машины его отца, особенно привлекал устоявшийся специфический запах масел, бензина в кабине. В общем, досуг всегда имел активную форму, и ребята были крепкие и здоровые.

Летом после обильных дождей улицы с домами, заборами, деревьями и высоким голубеющим небом отражались в огромных лужах, по которым отправлялись самодельные кораблики с бумажными парусами. Сами улицы были выложены толстыми досками, назывались они мостовые, и поднимались над землей. И не случайно. В прекрасную весеннюю пору для ребят паводок был счастьем, воду мы все ждали, не ждали только взрослые. Река заливала поселок, и мы на плотах и перевозили, и купали людей. А мостки как-то помогали передвигаться, где можно. Со временем доски приходили в ветхое состояние, их заменяли. Иногда наступишь на край доски, а она выскакивает перед тобой, грозя дать по лбу.Не зря за пределами Архангельска о городе говорили — город трески, доски и тоски. Дети были всегда во дворе и присматривались из окон домов. 

Занятий хватало всем, и с учетом возраста. Поселок, в котором мы жили, делился на две части: в одной жили работники лесопильного завода № 16–17 имени В. Молотова, в другой — работники сульфатно-бумажного комбината. В поселке был большой клуб из кирпича, построенный пленными немцами, он стоял на отшибе, и до сих пор работает. В нем довольно большое место занимали помещения детского сектора, где были кружки по различным направлениям, а также спортивный зал. 

В поселке проживало более 20 тысяч человек. Все были заняты на лесопильном и бумажном комбинатах. Дети учились в двух школах. Одна деревянная восьмилетка и кирпичная средняя, построенная тоже пленными немцами, в которой вечером еще работала школа рабочей молодежи. Поселок имел стадион, который зимой преобразовывался в каток, и в парке «сковородку», так мы называли летнюю танцевальную площадку, где вечерами были танцы под духовой оркестр. Только ленивый не хотел организовать свой свободный досуг. Все мероприятия для детей и молодежи проводились бесплатно, кроме танцев. Поселок располагался на берегу реки Кузнечиха, берег использовался и как пляж, а в реке довольно приличная рыбалка. Рыбу ловили с бревен-бонов, как правило, двумя способами: на донку (жесткая проволока длиной до 40 см, к ней привязывалось до 5–6 крючков и с грузом опускалась на дно реки), и на удочку. Ловили в основном окуней, ершей, подъязков. В реку впадали ручейки, и в них, привязав червяка на соломину, ловили колях (маленькая и прозрачная рыбка, лакомство для кошек). Кот Васька чувствовал меня за квартал, когда я шел с рыбалки, с ним всегда делился уловом, хватало всем — и семье, и кошкам. 

Летом на берег в штабеля складывались бревна из плотов, которые доставлялись по реке. В дальнейшем они шли на распил в лесопильном цеху на пиломатериалы.

Зимой штабеля обрастали снегом, и с них на лыжах, в сторону реки, катались ребята — своего рода и слалом и трамплин. Особенно всем нравилась баня, большая, с хорошей парилкой, и тоже построенная военнопленными немцами. Они после войны долго еще оставались в огражденном лагере, куда ребята бегали за различными поделками в обмен на картошку, рыбу и хлеб, передавая это в лаз под забором.

Поселок делился четко по линии главной дороги на две части, представляя население двух комбинатов. Мы жили на территории бумажного комбината, это было богатое по тем временам предприятие, вся инфраструктура строилась в основном «бумажниками». Естественно, мы вели себя как хозяева, что зачастую выливалось в уличные драки молодежи, в том числе и из-за девчат. Участковые инспектора знали нас всех как облупленных и довольно часто и назойливо проводили профилактические беседы. С благодарностью вспоминаю Лысанова Михаила Ивановича, который как-то помог мне удержаться на грани, которую я не перешел, а ведь в молодости слыл хулиганом.

Сегодня можно сказать: где бы ни работал, даже на общественной работе, всюду рядом были хорошие, добросовестные люди. У них было чему поучиться и взять много хорошего для себя, мне в этом плане везло по всей жизни, и уже тогда появились дипломатические задатки в моем характере, умение без зависти идти по жизни, опираясь на опыт старших товарищей. Внешне проявляя свой нрав, но внутренне понимая, что они правы. 

А как бы сложилась дальнейшая моя судьба, поступи я Ленинградское Суворовское военное училище? После того, как я окончил 4 класса, маме, наверное, стало очень тяжело материально, и, как вдова погибшего в Великой Отечественной войне, она обратилась в военкомат с просьбой о направлении меня в училище.Сначала все шло хорошо. Как мне сказали, из более 100 кандидатов два человека от области прошли отбор по всем тестам и здоровью. Прекрасно помню, на заключительной беседе районный военком похлопал по плечу и сказал «молодец!». В те времена для нас офицер — это что-то было недосягаемое, а тут еще подполковник обнял и похвалил.

Документы были отправлены в Ленинград, и на этом все закончилось, видимо, и тогда был блат и кого-то вставили вместо меня, и сколько мама ни обращалась — все без результата, и, конечно, детская обида осталась из-за этой несправедливости. И никто не объяснил, не извинился. Ниже придется еще об этом сказать. Тяжело переживала и мама. Старший брат мамы, он с семьей жил в Москве, потом сильно ругался, что не написали ему о складывающейся ситуации. Наверное, могло что-то измениться, так как он был человек военный, в звании полковника, мог что-то правильно подсказать. Но время потеряно. Окончив 8 классов средней школы, поступил в профтехучилище. В этом возрасте уже была потребность в личных деньгах, так как стал проявляться интерес к девушкам, да и ребята, с которыми приходилось дружить в тот период, не всегда были сверстниками.

В те времена, когда в начальные классы с нового учебного года приходили второгодники и их, как правило, почему-то рассаживали на «камчатку», то есть за последние парты, у меня лучше всего складывались именно с ними отношения, и по характеру, и по поведению, видимо, из-за отсутствия в своем доме старшего, тем более мужчины. Брат в учебе мне не помогал. При просьбе разъяснить и решить задачу ответ был один — «прочитай условие сто раз и поймешь», сказывалась возрастная разница 6 лет, да и он как-то болезненно относился к тому, что я не был ему родным братом по отцу. Старший брат мамы, я узнал это позже, тоже осуждал ее за поступок, что родила вне брака, но когда мы приехали к нему в Москву в гости, он посмотрел на меня и сказал: «Верка, хороший у тебя парень вырос». Об отце дома разговор не заводили.

Мама об этом не говорила, да и я как-то не понимал, что такое отец. Когда денег не было совсем, мама мне говорила: в больнице работает завхоз Степан, ты к нему подойди и спроси денег на кино. Он даст. И действительно давал — только один рубль. Я понял, что это мой отец. И я не один у него. Прибегали еще Вовка Боровиков, Нинка, но к ним он относился теплее. Но меня это не обижало. Позднее я узнал о нем больше: офицер, вернулся с войны с наградами. Степан был гренадерского роста, обладал мощным голосом, держался свободно. В нем чувствовалась внутренняя мужская сила. Под него, как говорили, женщины ложились «штабелями». Свою жену, говорят, бил. Степан Афанасьевич обладал большими организаторскими и хозяйственными способностями. Он работал, где и моя мама, в больнице, заместителем главного врача по хозяйственным вопросам. Главврачу с ним очень повезло. За короткий срок умудрился построить холодильник, небольшую конюшню. Купил в воинской части, находившейся неподалеку от больницы, списанных лошадей, которые оказались большим подспорьем в хозяйстве больницы. Сам выпиливал лед на реке и на санях привозил в больницу, для сохранности посыпал его опилками. Построил свинарник, развел поросят, так больница была обеспечена свежим мясом. Умудрялся еще его и продавать. Я так думаю, перепадало и маме. «Полковник» (эта кличка закрепилась сразу, видимо, по фамилии Полковников) был предприимчив во всем. Неоднократно видел сам, как он забивал поросят, вешал их на крюк и разделывал. А прежде сливал кровь и пил прямо горячую из кружки, доставалось и мне, он приговаривал при этом: «очень полезная для мужчины вещь». Хозяйственным способом построил морг, завез земли и организовал работу по строительству парников, умудрился приобрести дефицитное стекло. Во дворе больницы росли кусты смородины, малины, цветы. Парники давали капусту, огурцы, и довольно много. Доставалось всем, а на средства от реализации продукции закупалась мебель, медикаменты и проводился ремонт. Степан был неугомонным человеком. Умер этот хозяйственник на рабочем месте. Упал с лестницы. А то, что успевал вдов «обхаживать», не его вина. Просто с войны вернулось мало мужчин. За это не судят. И я о нем рассказал не потому, что его внебрачный сын, а потому, что жизнь он прожил не зря. Хотя сегодня когда-то лучшей больницы тоже уже нет. Светлая ему память. 

Так что во взрослую жизнь входил, как понимал сам. Попробовал первые капли алкоголя, стали появляться вечерние посиделки, запах табака (от попыток курить). Увлекся игрой в карты и по большей части на деньги. В игре мне везло. Наступил возраст, когда хотелось заявить о себе как о взрослом. Не всегда это проходило мирно, драки стали увлекать. Формировались уличные группы, и выбор зачастую был не в пользу здравого ума. Старший брат проходил службу в армии, и я остался один, мама продолжала работать подолгу и в ночные смены. Контроль со стороны ее практически пропал. Она сильно переживала за это, но категорического запрета, жестких требований ко мне с ее стороны не было. Мне казалось, что она меня отпустила в «свободное плавание». Только помню, за недостойный поступок, в том числе и за неправильное поведение в школе, получал наказание. Она выбегала на улицу, ломала вицу, возвращалась домой, зажимала мою голову меж своих ног, и вица гуляла по моему мягкому месту. 

Учеба в ПТУ давала возможность получить профессию, и вместе с тем, как из малообеспеченной семьи, я получал питание в столовой училища, даже в выходные дни. Одновременно продолжал учиться в школе рабочей молодежи в 9 классе. Все каникулы, еще начиная с дневной школы, где-то с 15-ти лет, работал на лесопильном комбинате в водном цехе по выгребанию коры леса из лотков, по которым сплавлялись бревна для поставки на пилорамы. Труд был физически тяжелый, но сезонный и невысокооплачиваемый. Вместе с тем нас, подростков, оформляли на работу в отделе кадров и даже выдавали расчетные книжки, куда записывалась заработная плата, а значит, уже с тех пор, я думал, идет трудовой стаж. Мастер, который был закреплен за нами, давал задание, определял объем и принимал выполненную работу. И здесь не обошлось без пакости. Иногда, найдя большой ящик, обкладывали корой, а приемка шла по обмеру кучи. Возрастные издержки. С чувством высокой гордости принес домой первую зарплату и отдал маме вместе с расчетной книжкой, и так было всегда, и до сего дня все — в руки жены. Потом всегда просил у мамы на расходы, и она давала, с годами всегда оговаривала, что истратил уже все. Особенно памятны остались поездки на пароходе, в народе назывался — колесник; так как не было винта. Родные мамы жили в деревне в Котласскомрайоне, откуда она и переехала в город. И на лето отправляла иногда к ним. 

Река Северная Двина, протяженность которой более 600 км, имела фарватер реки широкий, глубокий, по ней сплавлялись плоты из бревен. Когда-то Архангельская область имела лесосеку в объеме 22 млн куб. м леса (сейчас — 7), который, как я сказал, сплавлялся по реке. Заготовка шла в основном по берегу реки, и это сказалось, в том числе, и на состоянии реки. В настоящее время до Котласа большой теплоход делает один рейс в навигацию по большой воде в паводок, так она обмелела. В непогоду разыгрывался шторм, и пароходу приходилось швартоваться к дебаркадеру, пережидать шторм. Интересная деталь: купить билет в каюту не хватало средств, но была возможность приобрести так называемые палубные билеты. Сидели и спали почти трое суток прямо на палубе. Пароход имел две палубы. Мама и я спали на нижней палубе, у машинного отделения, подложив фуфайки под себя. Было тепло и мягко. От города Котлас до деревни Крутец ходил маленький теплоход, а далее до деревни Песчаница два часа пешком. Название деревень определялось характерной приметой. Берег крутой, высокий — и деревня Крутец. Все дороги песочные, хорошо ехать по влажному песку. Как сухо — колеса застревают в песке. И название — Песчаница. Все понятно, где находишься. Летом в деревне на пожне (сенокос) родным помогал зарабатывать трудодни, таская на лошадях скошенное сено. Трудодень — мера затрат труда колхозников. Применялась до 1966 года. Служила основой распределения доходов. С непривычки, а ездили верхом, от такой езды натиралась кожа в промежности до красноты и боли, невозможно было ходить, не говоря о другом… Как говорят, немятое тело попало в дело, но заживало быстро. Зато какое удовольствие от нахождения на природе, от обедов, они казались наивкуснейшими, молоко с ярушником (круглый ячменный хлеб из печи). Фырканье отдыхающих лошадей, запах конского пота и полчаса лежания на сене после обеда. Лучше, конечно, все это познается в детстве. Деревня была большая, несколько улиц, сельский клуб, вечером заводился движок, давая электричество. Крутили кино по выходным, потом танцы. Это был праздник для всех жителей. По завершении движок отключали и домой шли с фонариками, а дома керосинка. Ложились рано и вставали рано, надо скотину на выпас, а прежде произвести дойку. Взрослым, возможно, было неудобно, а по-другому не представляли. Телевидения не было. Поэтому все было хорошо. К магазину периодически привозили бочку пива. И тут мужики добирались до нее, пока не выпьют.

Прикладывались к ней и мы с двоюродным братом Леонидом. Однажды я выпил 11 кружек пива (хотелось быть на равных с мужиками), но от неумения и по молодости лет меня долго тошнило, от отравления или от избытка выпитого, не знаю, главное, что случившееся надолго отбило охоту к этому напитку. Леонид во мне нашел напарника, который не оставит его нигде, брал меня всегда с собой. Его единственный сын болел туберкулезом, и сильно, впоследствии от этого скончался. Брат был хорошим мастеровым, любая работа у него спорилась. Алкоголем вышибал семейные неурядицы, а мне передавал свои навыки. Рассказывал про войну. Рожденный в 1924 году, как-то он сказал, что этот год был последним для призыва по возрасту, и в основном именно они и погибали в бою, не имея еще чувства страха и ответственности перед семьей. «Атака фашистов на наши позиции, долго держались. Поступила команда отступить назад, а пулеметчик не слышал, был глуховат и продолжал держать оборону, ну и отбил атаку. Наградили орденом “Солдатская слава”, услышал бы команду, может, отошел», — рассказывал Леонид. Вечерами он брал меня на рыбалку. Мы садились на маленький мотоцикл и ехали на заливные после ледохода ставки. Разворачивали бредень (рыболовная снасть), один конец просовывали меж ног, второй на плече, и с двух сторон бороздили ставок. Тоже искусство, можно пройти и, если неправильно держишь, ничего не поймать. А еще большое искусство вытаскивать бредень на берег, ибо рыба может уйти. Тянуть тяжело, мата разного от брата наслышишься вдоволь. В азарте думаем, что силы одинаковые. Зато когда засыпаешь в кузов карася и везешь домой, предвкушая вкус и запах пирогов, вся усталость пропадает. Забираешься на поветь, где хранилось сено,и спишь как убитый. А уж поездки на мотоцикле страшно вспоминать. Частенько брат садился на мотоцикл выпивший, в деревне это — до аварии, я как всегда сзади. Уезжали далеко, его развозило. Сколько мог ехал, гонял быстро. Когда уже не мог ехать, да и становилось страшно, заносило по песку, заставлял садиться меня. Так потихоньку нужда заставила освоить двухколесный, внутри радовался, что мог кататься сам. Прав никто не спрашивал. 

Отдельная тема — баня, которая была через дорогу под угором (северное название) у каждого хозяина. Прямо целая вереница бань стояла. Леонид топил всегда с вечера пятницы, до утра она выстаивалась от угарного газа. Вечером начиналась помывка. В бане по-белому раздевались в предбаннике, заходишь в помывочную, открываешь юшку печки и плескаешь туда ковшик горячей водички, в ответ получаешь хорошую порцию пара. После бани на поветь, свежий квас, заворачивались в простыню, которую меняли после исходящего пота. Верх блаженства. У каждого дома свой колодец с водой. Сельсовет зовет брата, выручай, кошка упала в колодец, надо вытащить. Едем, кто полезет? Давай, смотрит на меня, ты легче. По веревке туда, чувствую, задыхаюсь, колодец оказался глубоким. Кошка орет, ведро рядом. Ну, думаю, все. Не понял, как она оказалась в ведре, и не помню, как меня вытащили оттуда. Только это был день моего рождения, и сразу вспомнилось гадание цыганки — бойся воды в день своего рождения, хоть и дрожал от холода, но бросило в пот. С тех пор в этот день обхожусь без купания.

Вернусь к училищу. Специальность при поступлении определили «слесарь-сантехник», а хотел стать сварщиком. По окончании училища мой возраст не позволял выписать мне свидетельство. Но мне повезло, немного позже группу перевели на специальность «токарь». Учился с удовольствием. В училище учились трудные ребята, в основном из неполных семей, мы были обеспечены питанием, одеждой и получали профессию с последующим устройством на работу. В течение года, как правило, зачитывались приказы об отчислении учащихся за хулиганство на улице. Здесь работали преподаватели и мастера производственного обучения с производственным стажем, нужно сказать, крепкие мужики. Одних мы уважали за авторитет, а других за силу, но обид и жалоб на них не было. Был такой случай: Владимир Николаевич Баранов, преподаватель по технологии металлов, одного из учащихся взял за шиворот, поднял из-за парты, донес до дверей и вышвырнул из класса, и поделом. Видимо, в такой ситуации с нами нужно было поступать только так. Воспринимали это как строгость к нам, требовательность и дисциплину. Мне кажется, это помогло и в армии.

В школе рабочей молодежи, где занятия проходили ежедневно, в классе вместе со мной учились люди разного возраста вплоть до 40 лет — и участковый инспектор, и начальник цеха, и зам. директора завода, рабочие, матери и отцы. Все это повышало нашу самооценку. В 1963 году после окончания училища был направлен на работу на судоремонтный завод «Красная Кузница», где проходил практику. Гордость города Архангельска, где воспиталось не одно трудовое поколение судоремонтников. Рабочий день начинался с проходной завода, к которой с утра тянулось большое количество рабочих и инженерно-технического состава, и по предъявлению пропуска входили на территорию завода. Впереди открывалась картина сухого дока, где на стапелях стояли корабли. Отдельные цеха завода работали в три смены, поэтому трудовая жизнь кипела круглосуточно.

Сложно словами описать состояние паренька, самостоятельно вошедшего в зрелый трудовой коллектив с сильными трудовыми традициями и рабочими династиями, где в основном трудились жители Соломбалы. Соломбала — морская рабочая слобода, часть Архангельска. Живут там моряки, судоремонтники и лесопильщики. Легенда ходит, что такое название дал царь Петр Первый, так как тут была его верфь. В торжественный спуск первого корабля Петр устроил бал. Здесь не было паркетных залов. Под ноги танцующих была постелена солома. От двух слов — солома и бал — и пошло название Соломбала. Есть и другой вариант. Когда спускался первый корабль, был сильный шторм, и в этот день на реке Двине перевернуло ботик, на котором плыл любимый помощник Петра, ну и помощник утонул. На балу, который был созван в этот день по какому-то случаю, все веселились, а Петр скучный такой. Его спрашивают — что не весел? А он отвечает: «Солон мне этот бал». Но это легенды. Соломбала — означает болотистая местность, и название дано до Петра Первого. Рабочий район Архангельска отделяет от центра Архангельска рукав Северной Двины — Кузнечиха. Он вмещал в себя территориальные образования, кроме Соломбалы еще гидролизный завод, 14-й 26-й и 29-й лесозаводы, Сульфат, порт Экономия, острова Бревенник, Мосеев, Хабарка, Маймаксанский лесной порт, и везде были свои производства, дающие возможность жителям трудиться.

Завод был вторым домом. Чистые цеха, душевые, хорошие столовые, спортивные площадки, все считалось нормальным. Напарником по станку был Шестаков Сашка с Кемского поселка. Надо отдать должное, он получил специальность, пройдя школу ученика, и быстро получил 3 разряд. С хорошей смекалкой рабочего, новаторскими навыками, в принципе, мы с ним где-то даже соревновались. Но я его считал посильнее себя и уважал, хотя были одного возраста. Впоследствии подружились, и зачастую после второй смены я оставался у него дома ночевать. Тогда еще было движение ударника коммунистического труда. Каждый месяц подводились итоги, и при перевыполнении плана получали надбавку из фонда мастера в размере 5 рублей. Интересная деталь: если план перевыполнялся рабочим каждый месяц, то премию так часто он не получал, а отмечался морально в виде флажка ударника коммунистического труда. Получив такой, я тайно вынес с завода и показал с гордостью маме. Пять рублей мы восполняли по-другому. Как у подростков, рабочий день у нас был короче на один час, и за это время мы делали разные поделки. В частности, ручные, откачивающие воду из моторных лодок, насосы. Насос и пять рублей. Идем домой, насос через забор, потом подбирали. В общем, хулиганили, а ведь можно было официально делать всякий ширпотреб. Но, увы. Не было рыночных отношений. В цехе работали хорошие профессионалы, ветераны, я бы сказал, ассы своего дела. Я и сегодня горжусь, что имею такую специальность. И с особой благодарностью вспоминаю мастера цеха Анисимова Евгения Александровича, который заменил мне отца. «Рабочую спецовочку сменил я на костюм», — из песни слов не выкинешь. После вечерней смены, переодевшись в цеху, мы частенько шли в заводской Дом культуры на танцы. Завод сдружил нас — Женя Момотов, Шура Фролов, Стас Коптяков, Саша Шестаков, Гена Морозов. К сожалению, некоторых уже нет сегодня с нами. Все кемские ребята. Выходные я проводил с ними. Мне нравилось, что на наших встречах на Кемской вместе с нами присутствовали их родители. Они всегда знали, где мы и с кем. 

Иногда поступал по-другому. После утренней смены выходил на берег реки Кузнечихи и по льду, по уже проложенной машинами дороге, шел пешком в деревню Талаги аж за 10 километров, в гости к девушке. Затем вместе с ней переходили на другой берег реки в совхоз, в сельский клуб, и там, в холодном помещении, под радиолу, которая стояла на сцене, танцевали в пальто, как и вся молодежь совхоза. Танцы заканчивались в 10 часов вечера. Приходилось провожать подругу снова на другой берег домой. Немного отдохнув, возвращался в Соломбалу — утром на работу. Вот такие мы были молодые и здоровые. Что нужно было еще молодому парню.  

А интерес к противоположному полу стал проявляться у меня, как у всех подростков, еще в школе. Был очень влюбчив, ревнив, всегда мог и защищал девчонок, и долго переживал, если не чувствовал взаимности. Как-то делали групповой снимок по окончании 8 класса, и в этот момент одна из нравившихся мне девчонок не захотела быть на фото рядом со мной. Я отказался фотографироваться. Тут ко мне подошла классный руководитель Ева Доминиковна Рябоконь, потихоньку отвела меня в другой класс и спокойно сказала мне, что характер показывать надо не в такой ситуации и не в этом месте, и не настраивать класс против себя, ибо окружающие не знают твоих проблем. Мне было лестно, говорила со мной на равных, нужно отметить: она сама была красивая, с хорошей фигурой, очень обаятельная, и этим уроком я дорожу и сейчас.

Мое кредо и сегодня: никогда не обижать и тем более не унижать женщину. Женщина никогда не прощает обиды, это может проявиться через день, год или года, но проявиться. Другое дело, что мы, мужчины, порой забываем, что когда-то обидели женщину, и удивляемся, почему вдруг она так себя повела. А тогда, бывало, приходил иногда домой с синяком или сломанным носом, и мама меня ругала, говорила, что на моем пути до Воронежа (не понимаю, почему именно до этого города) много еще будет женщин, но я не соглашался с этим и не соглашусь. 

Два года пролетели незаметно — призыв в армию. Любой поиск отсрочки воспринимался как слабость, особенно у девчат. Получив военный билет, хвастались перед ними. На медицинских комиссиях старались скрыть какие-то недостатки в здоровье, так как уклонение от службы считалось позором. Служба в Вооруженных Силах, особенно в Североморске, воспитала волю, силу, мужество, с режимом сформировалось и окрепло тело. Призывали с севера почему-то на полгода раньше, видимо, южане в это время занимались уборкой урожая. И так получилось, что прослужить пришлось на 6 месяцев больше, так как увольняли всех осенью, независимо от времени призыва. Мы это называли службой за компот. Приехало нас четыре человека, трое из Ленинграда, а в казарме было 100 человек — рота, со всех регионов Средней Азии, европейской части. Потихоньку стали подходить с просьбами, а порой и требованиями принести или убрать, прокричать команды на подъеме или отбое. Нам надоело. И мы решили за себя постоять. Одного из обидчиков завели в каптерку и устроили темную. Это произвело большой эффект, и с нами стали считаться, я бы сказал, стали уважать. 

В армии приобрел навык запевалы: 

…тяжелый снег лежал на ветвях,
туман клубился над рекой.
Ушел в глубокую разведку
красногвардеец молодой...

А рота подхватывала: 

…а мы гвардейцы, нам страх неведом,
недаром партия воспитала нас.
Мы не сойдем с пути — пути победного,
Любимой Родины мы выполним приказ.

Поход строем в столовую, до которой расстояние было до 600 метров, всегда сопровождался песней, при попытке не исполнять ее рота возвращалась обратно и от начала снова — запевай, и так бывало с утра неоднократно, а в мороз во фланельке не очень приятно. У некоторых военнослужащих после таких прогулок появлялись на коже фурункулы.

Вообще в Североморском гарнизоне передвижение военнослужащих всегда проходило с песней, а на конкурсе песни, такой проводился на стадионе в День ВМФ, присуждался приз «жареный поросенок», который доставался, бывало, и нам. Неплохая школа воспитания любви к Родине. Через год пригласил на беседу замполит майор Зайченко В. Н. и предложил поступить в военное училище. Тут вспомнилось детство, стал готовиться, нужно было сдавать вступительные экзамены. Пройдя гарнизонную медицинскую комиссию, поехал в Саратовскую область, г. Энгельс, где располагалось высшее зенитно-ракетное артиллерийское училище ПВО. Это была моя первая самостоятельная поездка по стране, так как до армии никуда не ездил. Две недели подготовительных занятий, снова медицинская комиссия, там встретился с военными пограничниками, которые приехали с острова Даманский после всем известных трагических событий. Они размещались отдельно, с ними запрещено было общаться. По их виду чувствовалось, что переживают большую психологическую травму. Последний экзамен сдавать не стал, сказал, что не знаю, ибо желание поступать прошло, об этом честно сказал экзаменатору. Вернулся в часть, замполит успокоил: готовься серьезно. На следующий год снова комиссия, и опять уже группой 10 человек со всего Северного флота поехали в Киев во вновь созданное Высшее военно-морское политическое училище подводного плавания. Оно расквартировывалось в районе Подола на Красной площади, так тогда называлось это место на базе морской части. Прежде всего участвовали в его обустройстве, а впоследствии переместились в полевой лагерь за городом по Куреневскому шоссе, ранее там был правительственный полк охраны. 

Североморцы держались друг за друга. Прежде чем сдавать экзамены, прошли медицинскую комиссию. Руководство полевого лагеря поручило нам развернуть полевую связь по всему лагерю, а в последующем и обеспечить ее работу. Мне думается, это давало какую-то скидку на сдаче вступительных экзаменов, так как мы их сдали успешно. В вечернее время запомнились беседы с абитуриентами капитана первого ранга Слюсаренко, на груди он всегда носил ордена, чем вызывал уважение и всегда собирал вокруг себя много людей. Беседы были о жизни, становлении личности, и этим он умел привлечь к себе внимание слушателей. Так прошло два месяца, перед поступлением снова медицинская комиссия, я обратился к терапевту с просьбой помочь мне вернуться на службу. После долго со мной беседовал капраз. Не знаю, чем я вызвал понимание, но еще и получил от него официальное разрешение заехать по пути на службу домой в Архангельск. Конечно, после таких походов замполит в части отвел на мне душу, но я не обиделся, понимал его.

Три с половиной года пролетели, что дальше? Наступала пора самостоятельной жизни. Замполит при демобилизации, учитывая мою общественную комсомольскую работу в части, организационные задатки, умение налаживать отношения в коллективе, во время беседы предложил остаться в Мурманске, и для этого обратиться в обком комсомола по работе. В обкоме высказал пожелание работать в морском торговом пароходстве, хотелось увидеть другие страны. Такое решение состоялось, и помогла мне в этом моя профессия токаря. Сразу за границу не отправили, нужно было поработать в каботаже, то есть на пароходах, которые ходили в Арктику. Первый пассажирский пароход назывался «Илья Репин». Он доставлял пассажиров по берегу Кольского полуострова. Пароход шуткой называли «ванька-встанька». Работал на угле и имел хорошую мореходность.

Первый мой опыт кочегара 2 класса. Это лопата 40×70 и шкивать, то есть бросать уголь в топку. На вахте в кочегарке еще кочегар 1 класса и старший кочегар. Все раздеты до пояса, шея обвязана платком, чтобы вытереть пот. Моя первая задача была подвозить на тачке из бункера уголь, учиться подбрасывать его в топку (это, я вам скажу, надо иметь большое умение). Разбрасывать уголь в топке так, чтобы там все время был поддув, обеспечивающий хорошее горение, а для этого еще надо уметь подрывать колосники, чтобы снизу шел воздух. Тогда в топке создается высокая температура, есть такое выражение «держать пар на марке». И так 4 часа вахта, 8 часов перерыв, отмыться от угольной пыли, чуть отдохнуть, и — опять вахта. Так еще зачастую в условиях морской качки. Кочегары были постоянные жители города, так что мне, молодому, досталось «понюхать табачка». Позднее этот пароход мы отогнали в Беломорск на резку, он отработал более 50 лет. Далее направили на ледокол «Ермак», что ни пароход, то легенда, мотористом 2 класса, так сказать, подсобный рабочий на подхвате. Правда, он уже не ходил далеко. И только через 5 месяцев я попал на теплоход, который совершал рейс в Арктику по побережью Северного Ледовитого океана, уже в качестве судового токаря. Рейсы в Игарку, Дудинку, Хатангу, Диксон, Новую Землю, Щпицберген сквозь льды, а бывало, впереди шел ледокол, который прокладывал русло, и когда находишься в каюте, то лед скрежещет по борту судна и идет сильный треск, а справа и слева от борта белый снежный горизонт, иногда со встречей с белыми медведями. Завораживает. Выгружали груз на припой, на кромку льда. Когда выгружался арктический груз, то местному населению прежде говорили, что привезли и водку (а пили ее все от мала до велика), и пока все не было выпито, работа не спорилась. 

На мысе Косистый обменивали картошку, которой там не было, так как вечная мерзлота, на бочку красной рыбы голец печорского засола, особенностью которого был невыносимый запах протухшей рыбы. Хотя, когда ешь, запаха не чувствуешь, поэтому ели, не обращая внимания на запах, защищаясь от цинги. 

И наконец, выдача загранпаспорта, теплоход «Леонид Леонидов», рейс в Германию, и пошло: Бельгия, Испания, Дания, Африка, Канада и т. д. Есть свои эпизоды в походах: рейс на Шпицберген. Норвежский остров 79-й градус северной широты, всегда очень холодно, угрюмые и величественные горы непроглядных туманов, серые скалы, по которым застывшей серебристой лавой спускаются ледники. В советские времена здесь добывался уголь, и своеобразность добычи — не подъем «на гора», а уголь скатывался с гор.

В тот период там были в обороте свои деньги и все, что нужно для жизни человеку: плавательный бассейн, дворец культуры, библиотека, спортивный комплекс, столовая с изобилием блюд. Особенностью было большое количество белых медведей, которые чувствовали себя вольготно. Загрузились в поселке Пирамида и — отход, а впереди темное небо, густые черные тучи, как будто лежат у тебя на плечах, не видно горизонта, сильный шторм… казалось бы, подожди. Но судно было зафрахтовано, сроки были жесткие, за нарушение договора — штрафные санкции. Капитан Николаев принимает решение выходить в море. И началось: 5 суток до Роттердама (Голландия), без нормального сна, горячего питания. 

Такой болтанки больше не испытывал не разу. Судно шло на грани фола, невозможно передвигаться по коридорам. Не знаю, как не утонули, видимо, спасли отличные мореходные качества теплохода, правильное крепление груза (команда старпома) и, конечно, мастерство капитана держать оптимальный курс. А еще в таких случаях слаженные действия в целом команды, где при такой ситуации недопустима паника. Теплоходы этого типа имели ледовый класс корпуса и могли ходить в небольших льдах, что позволяло в весенний период выполнять рейсы в Монреаль (Канада) по еще не освободившейся ото льда реке Святой Лаврентий. В Канаде в тот период проживало достаточно много русских, покинувших Россию еще в царский период, и они всегда встречали в порту российские суда. Видимо, с соответствующего разрешения они поднимались на борт, мы им в кают-компании показывали советские фильмы, рассказывали о стране, пели песни: 

Над Канадой небо синее,
меж берез дожди косые.
Хоть похоже на Россию,
только все же не Россия.

После исполнения песни я видел в их глазах слезы. Сегодня мне кажется, что это были какие-то другие эмигранты, искренне любящие Россию. Впоследствии с разрешения замполита я бывал у них дома в гостях. Выходы в город с судна выполнялись в свободное от работы время при условии, если группа соберется не менее 3 человек, старшим всегда назначался штурман или механик (если у него самого было желание идти). Походы в основном были по магазинам, и нам, молодежи, зачастую это было неинтересно, да и сам процесс посещения магазинов был в основном для закупки партий товара, которые потом еще как-то надо было ввезти на родину, так как присутствовали ограничения, а «стукачи» в экипажах были всегда. С учетом коротких стоянок времени на экскурсии практически не было. И когда появлялась такая возможность, брали выходные, посещали ниагарский водопад в Торонто, в Париже Лувр, испанскую корриду, а иногда просто бродили по городу. Время бежало быстро, и надо было думать о создании семьи. Долгое время работал на одной вахте с мотористом Юрием Назаренко, ветераном флота со стажем более 30 лет. Все долгие беседы с ним сводились к одному — хочешь иметь крепкую семью, оставляй море. И эти беседы имели воздействие — судно уходило в Италию, я уезжал в город Архангельск. На что капитан при проводах мне сказал: «У тебя характер! Как можно отказаться от рейса в Италию, мне не понятно?!»

С будущей своей женой я познакомился в Архангельске во время одного из отпусков. И встретились мы в трамвае, она в тот период постоянно ездила к своей матери в больницу. Она была с белокурыми волосами, с очень красивыми ногами в красивых белых сапогах, в коротком бежевом в крапинку пальто и белом берете-шапочке. Понравилась сразу, и как-то так совпадало, что встречи случались в трамвае неоднократно, но разговорного контакта не получалось.

В один из дней встретились случайно на улице, она шла вместе с подругой, поприветствовали друг друга. Попытался вступить в диалог, но она упредила — «мы с выпившими не разговариваем». Я нашел это справедливым, развернулся и — в сторону. Как впоследствии выяснилось, вызвал этим поступком уважение к себе.В следующий раз мы встретились опять на этом месте, видимо, судьба. Место было конечной остановкой автобуса, и я предложил поехать на такси — мои попутчики сразу согласились, хотя у меня и планов куда-то ехать не было. В такси все-таки познакомились — одну звать Лена, другую Нина. Мне приглянулась Лена, моя первая встреча. И опять, доехав до одного из кафе, они вышли, а я поехал обратно домой. Так мы долго водили друг друга за нос, при всех следующих встречах она не отпускала от себя своей подруги.

И все-таки свидание состоялось, где я рассказал ей о своей работе и что скоро заканчивается отпуск. Дал свой адрес, без надежды, что получу письмо. Я уехал в Мурманск, наш теплоход совершал рейс в Европу и далее в Канаду, и снова в Европу. Каково же было тогда мое удивление работе почты. Письмо ходило за нами и застало меня в Гамбурге. Счастью не было границ, и не столько от содержания письма, сколько от восхищения, что такое возможно. Естественно, что и ответ содержал такие же эмоции. Через полгода снова в Архангельск, но уже на теплоходе — он заходил за грузом в порт «Экономия». При очередной встрече я сказал Лене, что в отпуск я приеду в Архангельск, и слово свое сдержал. Во время отпуска стали встречаться каждый день, познакомились с родителями, друзьями, вместе проводили свободное время. Нужно отметить, что в отпуск привез с собой из-за границы много подарков Лене из одежды и обуви, и главное, попал в точку, все понравилось и в размер. За этот период двое моих друзей сыграли свадьбу, и я сделал предложение Лене. Она дала согласие. Все шло хорошо, свадьба, и вдруг она задает мне вопрос «Когда в море?» А с морем закончили и устраиваемся на работу в Архангельске. Конечно, я понимал молодую жену, ее волновало все: и гарантированность заработной платы, и возможность красиво одеваться.Моряки взамен неиспользованной валюты могли получать так называемые боны и на них покупать в магазине «Альбатрос» товары, которых не было в обычных магазинах города. Но, как я говорил выше, — для меня семья дороже, муж и жена должны жить вместе. Со своей стороны, я к этому готовился серьезно: внес накопленные средства на кооперативную квартиру и вскоре получил на двоих трехкомнатную квартиру в новом панельном доме. Теплая, светлая квартира на первом этаже. Стали обставлять мебелью. Время года было летнее, и друзья позвали меня на работу в пионерские летние лагеря для проведения военно-спортивных игр «Зарница». Составили план, согласовав его с райкомом комсомола, штабом гражданской обороны, и начались поездки по местам, где на пароходе, где пешком, где автостопом.

Места размещения лагерей, как правило, вдоль реки Северная Двина и с отрывом от города до 300 км. Игра проводилась в течение двух дней, после переезд, в другой лагерь. День был полностью занят, переезд сопровождался физической нагрузкой, так как в игре использовались дымовые шашки, и мы их возили с собой. Затем возвращались в Архангельск, загружались, и снова вперед. Лето пролетело быстро. Руководство областного штаба гражданской обороны проявило ко мне интерес и пригласило на работу мастером производственного обучения для проведения занятий в производственных коллективах, а также на выступления по этим проблемам на областном телевидении. Здесь я встретился с интересными людьми — полковниками А. К. Кузнецовым и М. В. Котелем. Первый возглавлял штаб, второй руководил операционным направлением, в котором я работал. Сама работа была как бы однообразная, но дала возможность познакомиться с трудовыми коллективами предприятий и учебных заведений города.

В этот период вводилась должность в учебных заведениях — руководитель начальной военной подготовки. Штаб направил меня в профтехучилище, которое возглавляла Г. А. Ширяева. Она подсказала мне, как спланировать урок, сделать конспект урока, и стала посещать мои первые занятия, потом посоветовала поступать в вуз, и заверила, что у меня все получится. Сложились хорошие отношения и с педагогическим коллективом, и с учащимися, райком комсомола рекомендовал меня секретарем комсомольской организации училища. В общем, в полную силу включился в работу и домой приходил поздно. Учеба в училище была в две смены — 12 групп. Часовая нагрузка была от 6 до 10 часов. 

Родилась первая дочь, и в перерывах между занятиями нужно было сбегать в молочную кухню. Супруга работала воспитателем в детском саду, и тоже зачастую по две смены. На работу вышла сразу после декретного отпуска. Успевали везде. В педагогический институт поступил легко. Нужно сказать, что это вторая попытка учебы в вузе. Работая в Мурманском морском пароходстве, я поступил в экономический институт и проучился год, но работа не давала возможности мне вписываться в учебные семестры и график сессий. Пришлось оставить. Хотя много позже вновь поступил туда и успешно его окончил. Учеба в педагогическом институте нравилась, был сильный преподавательский состав, дружная учебная группа, и семинары проходили всегда активно, с заинтересованностью. Хочу отметить, что в институте в тот период преподавал историю КПСС С. Белошапкин, сам по образованию литератор, и на его лекциях всегда была полная аудитория. Я поражался его способности такой нудный предмет подавать так интересно, обыгрывая темы через призму литературы, классиков и событий времени, жизни страны. Учеба значительно помогала мне в работе, пришли уверенность и стабильность.

Моя активная жизненная позиция была замечена райкомом комсомола, и первый секретарь В. Васильева предложила возглавить комсомольскую организацию производственного швейного объединения на освобожденной основе. С тяжелым сердцем расстался с коллективом училища, но не утратил связи. Вечером преподавал там новую историю по программе 9 класса. Новая работа была интересная, коллектив был молодой, в возрасте от 19 до 40 лет, в основном женский. Участвовали во всех и культурных, и спортивных мероприятиях и района, и города. Численно выросла комсомольская организация и в соответствии с Уставом получила права райкома, то есть могла сама принимать и исключать из рядов ВЛКСМ. У меня сложились очень хорошие отношения с производственными бригадами, постоянно находился в цехах, оказывал помощь в решении спорных вопросов с руководством и цехов, и объединения. Молодежь потянулась ко мне, и почему-то сразу все стали называть меня Валентином Степановичем. Стала расти и партийная организации, и когда встал вопрос на очередном партийном собрании о секретаре, то коммунисты оказали мне доверие: хотя стаж составлял всего один год, обком партии на данный момент принял решение о ставке секретаря парторганизации объединения.

При утверждении на бюро горкома партии первый секретарь горкома Л. Н. Лочехин потребовал объяснений от первого секретаря райкома. Зубов Вадим Спиридонович объяснил просто — решили коммунисты парторганизации, а я доверяю им. И так я стал самым молодым секретарем парторганизации в области. Такой практики у нас не было, чтобы с комсомольской организации и возглавить партийную организацию, появились и завистники. Да и мне нужно было как-то по-взрослому начинать работу, а я зачастую рассуждал и решения принимал как рядовой комсомолец. За что приходилось получать иногда нагоняй от райкома партии, в том числе и от первого секретаря. Правда, после можно было сразу зайти к первому секретарю с личным вопросом, и это уже не связывалось с прошедшим заседанием бюро райкома. Вопрос решался положительно. Я благодарен В. С. Зубову, он имел большой авторитет в районе.Сам по образованию учитель, преподавал в техникуме, обладал энциклопедическими знаниями, умел найти подход к людям, говорил всегда спокойно, но жестко, не проявлял интереса к высоким должностям, с ним считались и в городе, и в области. Ни разу не слышал, чтобы он повысил голос. Умел слушать и слышать. Когда ставил задачу, она получалась как отцовская просьба. 

Выборы в Верховный Совет СССР. Выбор кандидата пал на наш район, Вадим Спиридонович пригласил меня к себе. Сказал о требовании к кандидату и ответственности в его подборе: «женщина, молодая, хороший производственник, молодой коммунист, имеющий авторитет в коллективе», ну вроде тут понятно. А дальше: «может говорить, не стесняется аудитории, приятная на внешность, хорошие ноги и походка, смотрится на трибуне». Дальше еще интереснее: «не замужем и на период работы депутатом чтоб не обзавелась ребенком». И в заключении: «потом пригласишь меня в коллектив и ненароком познакомишь с бригадой». Подыскивать кандидатуру пришлось пару недель. Выбор остановился на Галине Крюковой, и спасибо ей — не подвела. Второй секретарь, А. И. Сажин, в противовес первому был моложе, производственник, горяч, курировал экономику. Но они очень дополняли друг друга, и поэтому парторганизация района была сильной, в том числе в подборе кадров, и не просто в подборе, а системной работе на этом направлении.

Были и такие беседы, при назначении: «Как ты столько лет отработал в женском коллективе и ни одной на тебя анонимки?» Недолго думая, не боясь двусмысленности ответа, сказал: «Работая в женском коллективе, надо или со всеми, или ни с кем». Отработав пять лет в производственном коллективе, перешел на работу в райком партии, возглавил отдел пропаганды и агитации. Своеобразно строились отношения с секретарем райкома, отвечающей за это направление работы. Если намечалось большое и серьезное мероприятие, то, как правило, она уходила на бюллетень, а вся нагрузка была на аппарате отдела. Мероприятие заканчивалось — возвращалась. Но подведение итогов в обкоме докладывала она. Если все хорошо, то «большое спасибо ей», если плохо — «я болела, разберусь». Правда, мы ни разу не подвели. «Первый» поручил подготовить материал наверх, не уточнив деталей. Все сделал, захожу на доклад, внимательно читает и вдруг: «что вы написали, разве можно так готовить документы?». А что плохо? И что надо? Вышел как оплеванный. Люда, секретарь в приемной (ранее работала на фабрике), посмотрела на меня: «Валентин Степанович, не переживай, я скажу, когда зайти, Александр Иванович не в настроении». И действительно, через пару дней звонит: заходите. Я беру тот же документ, еще раз считал его. Захожу, отдаю. Читает, пауза… «Можно было сразу так написать?»Без комментариев. В дальнейшем сталкивался с этим и в других местах. Заслужил избирание депутатом районного Совета народных депутатов, а на сессии Совета был избран первым заместителем председателя исполкома райсовета, где пришлось заниматься вопросами местной промышленности, образования, здравоохранения, культуры, а также готовить сессии Совета. 

Лучшего опыта нигде ни получишь. Были и курьезы. Бывало, в выходной день так хочется поспать, но вдруг в 8 часов утра звонок — первый секретарь горкома партии В. Г. Елезов: «Валентин Степанович, сколько вышло техники на уборку улиц (зимний период) и сколько поставлено на уборку так называемого первого маршрута, по которому ездили руководители области и города?» Я называю цифру, зная, сколько в районе у нас уборочной техники. Он в ответ: «Я проехал по городу и не насчитал столько, подъезжайте ко мне, я жду». Как ошпаренный, быстро собрался и — вперед, на общественном транспорте, благо, жил в получасе ходьбы от горкома. Вместе поехали по городу, смотрю: в районе идет уборка, никакой трагедии не вижу, все в норме.  Вот, думаю, председатель горисполкома спит, а горкому спокойно не живется. Елезов стал спрашивать, как дела в целом, а сами, смотрю, уже уехали в другой район — Бакарица. Я и говорю: «у нас на улице столько собак нет, как здесь», а он родом с этих мест. Молча развернулись, довез он меня до горкома, высадил и сказал: «занимайся работой». 

Позже на заседании бюро горкома партии рассматривался вопрос о сдаче в эксплуатацию объектов торговли и, в частности, о введении в эксплуатацию в нашем районе магазина «Океан», которое задерживалось. А это значимый объект для города. «Кто председатель комиссии?» Встаю. «В чем проблема?» Я объяснил, что выполнены только строительные работы, а торгового оборудования нет на месте. «Но объект построен, надо подписать». «Нет, — сказал я, — он не может быть введен, так как неизвестно, когда поступит оборудование, я не подпишу». «Хорошо, мы с вами разберемся». Ввели объект в эксплуатацию только через 4 месяца. 

Осенью город заготавливал на год сельхозпродукцию, и иногда это затягивалось до глубокой осени, а порой и до первого снега, так как сначала поставка осуществлялась в Москву, хотя она южнее нас на 1200 км. Мы получали, в частности, капусту с Липецкой области в обычных товарных вагонах, но еще надо было добиться отгрузки, находясь в командировке в этой области. Новые машины ЗИЛ-130 загружались прямо в поле, а это чернозем, и сами выехать уже по осенней жиже не могли, и надо было видеть, как тракторами за бампер вытаскивали машины с поля, отрывали бампера, цепляли, за что угодно, лишь бы вытащить. Продукция была сырой, а иногда и подмороженной, прибывала в город порой под ночь. Это было просто издевательство, грузчики отказывались работать, и порой мы с коллегой из Ломоносовского района Евгением Крехалевым вставали в вагоны сами, грузчикам давали по бутылочке из собственного кармана, и с матом и проклятиями, но разгружали. Такие объемы никому были не нужны, в то время часть самого населения имели свои грядки. Вот такая была повсеместная порочная практика. И такое сопротивление мне потом припомнилось. 

Но нужно быть справедливым. Такой стиль первого секретаря во многом имел и позитив, именно он прекратил практику озеленения города саженцами, которые не выживали в северных условиях. Земля города стала засаживаться сразу большими деревьями до 1,5 метров, и это дало свой результат, город к 400-летию стал неузнаваем, зеленым и чистым. Нашли новый подход в капитальном ремонте школ, который выполнялся за летний каникулярный период. Понятно, какой имели результат. Поставили на ремонт 14-ю среднюю школу, переговорил с ее директором Г. А. Троцко. Нашел понимание, что учащихся надо распределить по близлежащим школам и ремонт выполнить в течение зимы. Поддержал меня и управляющий горремстройтреста. Тут вмешалась в дело секретарь райкома партии по идеологии, ранее работал у нее в подчинении. «Кто вам дал право самостоятельно принимать такие решения?» Долго «бодались», но все-таки первый секретарь согласился со мной. Отремонтировали школу достойно. В здравоохранении работала и возглавляла 1-ю городскую больницу Е. Е. Волосевич, коренная северянка с побережья Белого моря. Сильный организатор, авторитет в районе и области. Напрямую могла позвонить первому секретарю обкома партии. Приехал к ним познакомиться с состоянием дел, там шла реконструкция. Встретился с коллективом, поделился своими впечатлениями. После встречи Еликанида Егоровна пригласила в кабинет попить чай. Интересно закончился наш разговор. «Раньше я работала на авторитет, теперь авторитет работает на меня», — сказала, как отрезала. В последующем стала Народным врачом СССР. Вот так и черпал я опыт работы. 

Все районы города Архангельска: Соломбальский, Исакогорский, Ломоносовский — были вокруг нашего Октябрьского района. Здесь вся власть области и города, все областные организации, все значимые учреждения культуры и здравоохранения. Отсюда уходили экспедиции И. Папанина на освоение Арктики. Сюда приходили корабли знаменитого Конвоя в Великую Отечественную войну с военной техникой и продовольствием, далее груз отправлялся на Большую землю. Отсюда в большую жизнь пошли знаменитые врачи: офтальмолог Федоров, кардиолог Амосов. В областном драматическом театре им. М. Ломоносова играл Плотников… Вопросов не стеснялся, систематические семинары, курсы повышения квалификации давали возможность встречаться с руководством области, интересными людьми. Три года пролетели как один миг. Снова беседа в райкоме партии, и поступило предложение поехать учиться в Ленинградскую высшую партийную школу.

Об авторе

Власов В. С.