Добрый человек из доброго сокровища сердца своего выносит доброе, а
злой человек из злого сокровища сердца своего выносит злое, ибо от избытка
сердца говорят уста его.
Евангелие от Луки, гл. 6, ст. 45
Четверть века назад случилось мне покупать с рук мясо для шашлыка в пригороде столицы одной южной республики, ставшей ныне суверенным государством. Местный житель, для пущей солидности надвинув на глаза широченную кепку-аэродром и придав голосу самые доверительные интонации, посоветовал впредь делать закупки только в этих, верхних, кварталах, но никак не в нижних. Все сокрушался: ну, откуда взяться хорошей баранине у тех, проживающих в нижних кварталах?! Словно не ведал я о том, что во всех пригородных поселках животным скармливают помногу недоеденный горожанами хлеб. Им практичные сельчане набивали тогда большущие мешки в городских подворотнях, оглашая их по утрам громкими возгласами: «Сухой хлеб собираю!». Оно и понятно, где взять столько свежей травы в этих знойных широтах?!
Так, сам того не ведая, давний мой собеседник стал живым воплощением некоей модели поведения людей в обществе, с разновидностями которой приходится сталкиваться, увы, все чаще. Правда, мотивы не всегда столь откровенны. В этой давней истории подоплекой была, конечно же, экономика, тот самый базис, в котором, помнится, еще вождь мирового пролетариата призывал искать подлинные истоки политики. В том числе и той, правилами которой руководствовался мой незадачливый доброжелатель. Его патриотизм в масштабах родного квартала в чем-то даже наивен; оно и понятно, надо порасторопнее сбыть товар, не подлежащий длительному хранению, ради чего не грех бросить тень на деловую репутацию доброй половины населения родного поселка. Но как выпукло реализовано здесь понятие «другие». И если б всегда экономическая составляющая была решающей...
Какие смешные бывают русские фамилии, заливался мой давний институтский приятель. Поясню: у некоторых восточных народов начисто отсутствуют «животные» фамилии; кроме, пожалуй, одной, да и та, как принято теперь выражаться, крутая — Асланов, от слова «лев». А потому Червяковы и Букашкины, Котеночкины и Собакины порой вызывают в здешних краях иронию, впрочем, вполне добродушную. Послушай, говорю, а ты никогда не вникал в смысл наших имен, ведь и русским они наверняка показались бы, мягко говоря, непривычными, если б знали их перевод. Почему это, недоумевает Ильдрым. А начнем-ка, предлагаю, с твоего. Что оно значит в переводе? Вот-вот, правильно, молния! Наш преподаватель Булуд — это облако, а общая знакомая Айгюн — луна и солнце, не так ли? Что касается соседей Шаина и Джеваншира — они соответственно сокол и молодой лев.... Ну, чем не Зоркий Глаз и Железный Коготь, а? Пойми, это привычно для нашего слуха, но, согласись, не для любого другого. Так может, не следует все-таки ни над кем подтрунивать?!
Да, все мы на удивление разные, и от этого факта, как говорил великий комбинатор, нельзя отмахнуться. Можно по-разному относиться к нашей тотальной несхожести: в который раз восхититься неустанным промыслом Творца, различающего одну от другой даже мириады крошечных незабудок на свежем лугу, или уподобиться сумрачному обывателю, для которого, простите великодушно, оттенок кожи на ягодицах иного человека куда актуальнее неповторимых свойств бессмертной души.
Как давно стало общим местом употребление по случаю и без оного фразы из полюбившегося фильма: «Восток — дело тонкое», не сознавая ее подлинной сути. Восточная же мудрость гласит, что если выстрелить в прошлое из пистолета, оно ответит из пушки. Так и случилось.
Признайтесь, вас не гнетет разгул — иного слова не подберу — национальных амбиций последних десятилетий? Кого ни тронь, все как один представители древней и великой нации. И это притом, что еще в начале минувшего века не только иного нынешнего суверенного государства, не только границ этих не было на карте Российской империи, но даже самого его названия. Больно и смешно (не знаю, чего больше) вспоминать о том, сколько копий было сломано «радетелями» иных народов из числа ученой братии, из кожи вон лезущих, дабы настоять на пресловутой древности происхождения. Именно настоять, ведь доказать-то почти невозможно по причине множества взаимоисключающих теорий и мнений. Да и зачем, собственно?!
Вначале, как правило, сломано копий, а позже, как водится, пролито крови. Правда, уже не этими горе-учеными, а их излишне доверчивой аудиторией. Да и признаемся, положа руку на сердце: что эта самая древность может ныне означать? Усталость генов? И можно ли всерьез идентифицировать по складу души и ума, мироощущения и миросозерцания, скажем, нынешних египтян с современниками фараонов, итальянцев — с гражданами великого Рима, а нынешних афинян — с воистину удивительными человеками, некогда населявшими эти легендарные земли. Задумаемся, являлись ли когда-либо синонимами древность происхождения и наличие подлинной культуры. А ведь второе, согласитесь, куда актуальнее. И существуют ли народы, чьи более ранняя письменность и великие предки уберегли бы их, к примеру, от несчастливой судьбы и гонений, нынешней духовной деградации, дурных правителей или вошедшего в привычку и ставшего второй натурой хамства. Ведь у так называемых малых народов, обитающих в непроходимых лесных дебрях или бескрайних северных просторах, у жителей забытых Богом деревень и затерянных в высокогорье сел зачастую можно встретить куда больше душевности и простой человеческой порядочности, нежели у многих представителей «продвинутых» ныне наций. И если существует все же некая избранность, то не заключена ли она, прежде, в беззаветном и столь же бескорыстном служении Любви и Истине. И не являются ли таковыми великое множество несуетных тружеников, обитающих зачастую далече от иллюзорных благ цивилизации и добывающих хлеб насущный (к слову, и для нас с вами) в поте лица. Наверняка Создатель, оценивая в неотвратимом для нас финале достоинства каждого из Своих чад, не будет рассматривать придирчиво цвет волос или форму носа, читая сердца наши, а не пятую графу анкеты и по делам нашим будет судить нас.
К проблеме этой, по сути, есть два подхода. Ведь сталкиваемся, как водится, либо с людьми верующими в Бога, либо с атеистами и безбожниками. В первом случае, вне зависимости от вероисповедания, наличествует (слава Творцу!) единый догмат, согласно которому у всех людей, гордо именующих себя человечеством, общие отец и мать, суть Адам и Ева, от которых и пошли как нынешние, так и канувшие в Лету народы. Здесь отношение к другому, в худшем варианте, как к бесконечно дальней, но все же родне. Оппонирующая сторона, как известно, признает предками своими приматов. В этом контексте притязания на всенепременную древность могут означать лишь... минимальную удаленность от самой последней обезьяны, прижимающей ко все еще косматой материнской груди последнего обезьяньего потомка (или чьего-то первого предка, как посмотреть): да-да, вы правильно догадались, того, самого что ни на есть древнего. Для материалистов из числа «менее древних народов», как мне кажется, все же есть при этом раскладе некое утешение: даже самому заскорузлому безбожнику наверняка куда приятнее сознавать, что пращуры его ведут отсчет от какого-никакого, а все ж таки непосредственно человека. Вышли, так сказать, в люди пусть и попозже, но зато из уже людей.
Другие... Все у них складывается по-иному: лучше, веселее, богаче. Да и как иначе-то, — ведь рождены они не в этом тотальном нечерноземье, а в сказочных краях, где не бывает несчастий и ненастья, где воткнешь в землю сухую жердь — она тотчас и зацветет, и где никто, считай, не знаком с настоящим трудом, деньги же так и сыплются на счастливцев с безоблачной небесной лазури... Вновь и вновь вспоминаю недоуменные лица давних московских приятелей, которым поведал как-то о памятном для всей остальной страны 1963 годе. Ровесники мои и люди постарше помнят, как разом и надолго исчезло тогда с и без того скромных провинциальных прилавков все продовольствие. Но главное, хлеб. Что же касается привычных для жителей столицы регулярных продовольственных «заказов», то этого понятия за ее пределами попросту не ведали. Еще вспоминаю, как меня, десятилетнего бакинца, будили среди ночи, чтобы заменил в хлебной очереди покойных ныне деда, отца и дядю. Им следовало хоть немного вздремнуть, чтобы встать живой цепью, когда подъедет ранним утром машина с таким драгоценным хлебом. Тогда мужчины нашей улицы отправят своих детей досыпать, чтобы, взявшись крепко за руки, создать живой коридор. Сначала для тех, кто хлеб до магазина все же довез, а после для тех, кого иначе просто смяли бы — женщин и стариков. В хлебной же лавке, что находилась на первом этаже нашего дома, потных и взлохмаченных людей с обезумевшими, красными от регулярного недосыпа глазами и разодранной одеждой встречал кумачовый лозунг с обращенными к ним, ко мне лично словами: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» И подпись: «Н. С. Хрущев»...
...А ведь республика, к слову, всегда являющаяся в Советском Союзе донором, не только не получала дотаций из союзного бюджета, но продолжала трудиться, плавя сталь и каторжно горбатясь на хлопковых плантациях, уча и леча, выдавая на гора руду и мрамор, химическое волокно и натуральный шелк, попутно обогащая валютные запасы державы каспийской нефтью и газом, осетровыми и черной икрой. Это стоит запомнить: из 17 миллионов тонн нефти, добытой в Великую Отечественную, и обеспечившей, не в последнюю очередь, нашу общую Великую Победу, 14,5 было добыто именно здесь, в Баку.
Как часто приходилось слышать от заезжих гостей, стремящихся в командировки и на отдых в южные хлебосольные края, обидные, в общем-то, слова, произносимые с оттенком не то осуждения, не то восхищения. Мол, совсем у вас, товарищи, нет советской власти. Странная же закономерность заключалась в том, что именно там, где этой самой власти, сгинувшей так бесславно, было, как поговаривали, меньше, жило нередко в отношениях людей так много задушевности и открытости, драгоценного человеческого тепла.
Другие... Что бы делали без них государственные мужи во все времена? На кого списывали бы недород, бесславное поражение в военной кампании, всеобщий упадок нравов, взбрыкнувшие цены, да мало ли что... а, по сути, заурядное неумение управлять страной. Какие только дивиденды не извлекали, сталкивая ради собственной карьеры и в ее же критические моменты всех нас, хороших и доверчивых «своих» с коварными и алчными «другими»! Ну, а то, что свои, разбитые и униженные, оказывались подчас пригвожденными к позорному столбу где-нибудь в местечке типа Нюрнберг... так кому ж об этом задумываться в пылу драки?!
К чести наших нынешних российских властей не могу не отметить, что на протяжении непростого новейшего отрезка истории, на фоне тягчайших ошибок и просчетов, не было, тем не менее, ситуации, когда бы они попытались разыграть, не в пример отдельным партиям и их лидерам, подобную партию. Что это — оставление убийственного, а потому и самого последнего аргумента, после которого точно крыть будет нечем, на самый черный день или же честная принципиальная позиция, — покажет время.
Другие... Роковым образом ими становятся друг для друга целые народы, еще недавно бывшие добрыми соседями. Сколько за последние десятилетия пришлось наблюдать встреч жителей бывших союзных республик, оказавшихся вне родины. Столько искренних слов звучит всякий раз о трагичности происшедших с ними событий, о том, как дали обмануть себя доморощенным политиканам, которые, как и водится, в полном порядке. А ведь многим пришлось бросить дома, покинуть обжитые города и села, могилы родных и близких, распрощаться с закадычными друзьями. Но ради чего?! Кто из простых людей оказался в выигрыше? А десятки тысяч семей со смешанными браками — как по-разному, нередко драматично, вершатся по сей день их исковерканные судьбы. Изрядно хлебнувшие на своем веку люди, как в сладостную музыку, вслушиваются в полузабытые названия улиц, забавные прозвища друзей и соседей по дому. Предаются воспоминаниям о благословенных временах, когда приезжали в те же Москву и Питер не только в командировку, но и в отпуск, чтобы вволю походить по концертам и театрам, да по богатым, в отличие от окраинных, магазинам. И не нужно было ютиться по бесконечным съемным квартирам, непрестанно болея от непривычного климата, и унизительно предъявлять паспорта встречным милиционерам. И когда хаживали, бывало, по воскресеньям на базар, где в изобилии лежали на прилавках не эти восковые муляжи, а живые фрукты и овощи, из которых приготовлялись дивные кушанья и пряно пахнущие маринады. Хлеб же, как водится, покупали обжигающими ладони батонами там, где утренний морской бриз так разительно несхож со зловонным перегаром соседа, словно приговоренного пожизненно всенародным судом к сумрачному выражению лица... Но главное, вспоминают о том, как мы тогда все жили, дружили, соседствовали, роднились. И как не хватает всего этого в нынешнем бытовании! Жалеют своих детей, что не застали той дивной атмосферы человеческого добра и любви, которую теперь никакими словами, как ни пытайся, все равно не передашь...
Некогда бывший государственный деятель очень высокого ранга, убеждая автора этих строк в целесообразности занятия политикой, обосновывал это тем, что выбор, собственно, невелик: ты или субъект ее, или же объект — так не лучше ли выбрать первое? Полагаю, что все не так однозначно и вот почему: подлинный художник, будь то писатель, живописец или композитор, оказавшись в творческом тупике, приостанавливается, берет паузу. И пусть эта его тишина заполнена порой не сплошь напряженными раздумьями и поисками нового пути, а и, случается, вином. Но вы припомните, чтобы какой-нибудь правитель хоть раз признался в собственной бесталанности? А ведь на этом поприще, как это не покажется странным большинству из них, весьма важны, да просто необходимы, особые, я бы сказал, недюжинные способности. Можно легко уйти со скучного спектакля, потеряв вечер и стоимость билета, отложить неинтересную книгу, стереть с магнитной пленки надоевшую мелодию. Что прикажете делать с собственной неповторимой жизнью, которую вершат на свой лад эти неуклюжие статисты, мнящие себя великими постановщиками, норовящие присочинить еще и пошлый мотивчик, да унылые декорации. Что остается большинству, всем нам, «объектам» политики?!.
Вслушиваемся же в проникновенные слова епископа Никольск-Уссурийского Павла из «Краткого устава жизни православного христианина», впервые изданного еще в 1915 году: «Все инородцы — наши братья, хотя и не такие близкие, как единоплеменники и единоверцы. Ведь всех Господь Бог сотворил из одной персти (земли), вдунул одну душу, всех венчал одинаковым достоинством, — “малым чем умалив от ангелов” (Пс. 8, 6), и всем людям “желает спастись и в разум истины приити”. Поэтому по заповеди Божией мы обязаны всех людей любить и всем делать добро (Гал. 5, 14), даже врагам и ненавидящим нас (Мф. 5, 44). О любви деятельной ко всем ближним: — к инородцам и иноверцам Господь сказал в притче о милосердном самарянине (Лук. 10, 37‒37), увещевая нас быть сынами Отца Небесного, Который повелевает солнцу сиять над добрыми и злыми, праведными и неправедными (Мф. 5, 45-48). К сожалению, у нас к инородцам и иноверцам далеко не всегда наблюдается доброжелательное отношение, особенно среди простонародья, причем называют инородцев — “тварями”, “погаными”, стремятся их унизить, оскорбить, причинить им вред. Поступающие так христиане нарушают заповедь Божию о любви ко всем людям и на свою голову собирают гнев Божий...»
...Когда же это с нами случилось?! По какой причине? А ведь горы умных книжек интеллигентных авторов перелопатили. И вот, на тебе! С юности затвердили вдохновенное чеховское: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Так отчего с годами все более веет от привычного порядка знакомых слов щемящей горечью некоей ущербности? Не потому ли, что душе отведено здесь автором предпоследнее место, а одежда, которая, простите за грубость, во все времена все же тряпки, горделиво красуется на втором, оттеснив бессмертную человеческую душу. Наверняка в многолетнем учении нашем не доставало того сокровенного, без чего знание о любви так и не перешло в состояние любви.
Так что же остается? Что делать всем нам, так и не научившимся любить? Да и автору этих невеселых строк с годами все более очевидна горечь собственного несовершенства и мучительной нехватки любви к Богу и ближним. И только в одном убежден твердо: как бы не сложилось, все же не бить друг дружку по головам, из последних сил лелея в себе образ Божий и хоть как-то пытаться любить других. Дабы не подсоблять и без того жестокой жизни, норовящей ежедневно и ежечасно унизить и добить нас, бесцеремонно подталкивая к неотвратимому финалу. Укрепит же нас в этом многотрудном делании Тот, Кто с неизмеримой высоты Голгофского Креста, превозмогая нечеловеческие страдания, сквозь кровавую пелену, застившую глаза, задыхаясь от удушья, из самых последних сил все же просил Отца Своего Небесного простить собственных мучителей. Еще и оправдывал их: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23, 34).
А мы знаем?! Каково слышать это нам, не умеющим не только врага, да что там врага, подчас дитя свое единокровное понять и простить за шалость. А ведь слова эти сквозь два тысячелетия обращены ко всем нам, к каждому. С годами осознаешь, что на свете великое множество счастливых людей по той простой и страшной причине, что попросту не ведают о том, как, на самом деле, глубоко несчастливы.
Но не будем унывать. Ведь в притче о винограднике Он Сам поведал о том, что работник, пришедший даже в одиннадцатом часу, не останется без оплаты, равно как и пришедший поутру (Мф. 20, 1‒17). Важно не опоздать. Да и кто из нас не блудный сын, которого Отец его — невзирая ни на что — все так же чает узреть на пороге Своего дома, дабы заключить во всепрощающие объятия. Как важно, наконец, научиться не только верить в Него, но и верить Ему.
И будем помнить, что крылатое слово «счастье» подразумевает все же некую сиюминутность — то, что сейчас. Слова же страдание и радость связаны самым глубинным образом. Ибо подлинная радость обретается лишь через страдание, связанное с крестоношением.
...Нелегок этот путь. Но ведь и самая дальняя дорога непременно начинается с первого шага.
С Богом!
