Образ великого поэта

Искусство Просмотров: 3036

Глава из книги Ильи Глазунова «Россия распятая», М.: Голос-Пресс, 2008, кн. 2, т. 1 (печатается по разрешению автора)

Сколько раз, стоя на мосту, я смотрел на быстрые воды широкой Невки. Кругом мглистый мрак. Только по мятущимся огням цепочек фонарей, раскачиваемых ветром, чувствуешь, как широки темные воды реки... Менялись времена года; скованная льдом, белая от снега Невка чернела как ранами полыньями; шел снег; подымаясь на горб моста, лязгал трамвай. Закат был красен и тревожен, снег сине-фиолетовый. Одинокие фигуры сражались с ветром, боясь поскользнуться на льду тротуаров. О мой Петербург, с которым связана вся моя жизнь!..

Идя пешком, чувствуешь, как далеко от Карповки, от моего Ботанического сада, по Каменноостровскому до трагического места дуэли Пушкина на Черной речке. Ныне среди новостроечных кварталов трудно себе представить, какое это было далекое и пустынное место дуэлей, где великий поэт пал на морозный снег, сраженный пулей убийцы. «Пустое сердце бьется ровно, в руке не дрогнул пистолет». Как они ненавидели и боялись Пушкина, столь много перевернувшего в самосознании нашего общества!

Быстро, по-петербургски, наступают сумерки, зажигаются окна в так похожих друг на друга бетонных домах. И только высоко подняв голову к небу, можно заметить мерцание далеких звезд, свидетелей жизни человеческой на земле.

Как далеко остался позади Зимний дворец и ныне известный каждому из нас дом, где жил и ушел в вечность наш национальный поэт. В погасших окнах императорского дворца тревожные отсветы розового зарева над городом. В далекой вышине Александрийского столпа чуть виден ангел с крестом и ликом, которому, как говорят, скульптор придал черты Александра I Благословенного, чье имя овеяно победой в Отечественной войне 1812 года.

Я старался представить себе на огромной снежной пустыне Дворцовой площади Пушкина, ощущавшего свое одиночество в неумолимо сжимающихся тисках смертельного заговора. Они, «свободы, гения и славы палачи», знали, как уязвить душу великого поэта. Они знали, что результатом их травли будет дуэль — убийство. Они знали, что в борьбе за свою честь Пушкин может не сдержать обещание, данное Государю, — не драться на дуэли. Очевидно, Государь Николай Павлович знал больше, чем мог сказать, беря со столь любимого им поэта слово.

Я долго думал о последних днях жизни поэта, задумав картину, в которой хотел показать Пушкина, идущего домой во вьюжной синеве тревожных сумерек. Горит огнями окон Зимний дворец. Там радость и блеск дворцового бала. Царь и поэт... Как не желали многие дружбы и государственного союза двух великих людей России! Какое одиночество ощущала ранимая и великая душа поэта.

Ранним утром, накануне дуэли, Пушкин успел написать записку А. Ишимовой, которая создала прекрасную книгу для детей о русской истории. Как он хотел, думаю я, перед роковым шагом еще и еще раз почувствовать нужность и правоту своей и царской воли — увести Россию от страшных путей, предначертанных ей тайными силами зла. Пушкин, как никто, любил Россию и, поняв многое, отринув заблуждения своей юности, — знал, что делать. Какой точный образ Пушкина создан Кипренским, который, верю я, отнюдь не польстил поэту. Он любил Пушкина и оставил нам — далеким потомкам — свое понимание тайны души поэта. При полной внешней схожести... «Себя как в зеркале я вижу, но это зеркало мне льстит…» — как известно, сказал о портрете Кипренского сам поэт. На следующий день после дуэли Александр Сергеевич должен был позировать знаменитому Карлу Брюллову.

Смерть поэта лишила художника возможности осуществить замысел; не сохранилось даже предполагаемого эскиза портрета.

Автопортрет Пушкина пером в профиль широко известен. Сохранилась и посмертная гипсовая маска. Бронзовый Пушкин-лицеист сидит на скамейке Царскосельского парка. Поэт действительно был невысокого роста — 147 сантиметров, глаза серо-голубые, волосы темно-русые — почти коричневые, густые, вьющиеся и, согласно моде того времени, — бакенбарды.

Мой самый любимый портрет Пушкина создан Валентином Серовым, который сумел передать всю остроту творческого порыва вдохновенного поэта, словно слышащего в шуме осенней листвы торжественные звуки божественного глагола.

Мне думается, что передать образ поэта — самая трудная задача для художника. Даже читать Пушкина, стремясь донести до слушателя суть его стихов во всей полноте их смысла, под силу немногим чтецам и актерам. Лучшее, что я слышал, правда, в граммофонной записи, — это стихи Пушкина в исполнении покончившего с собой в 1947 году актера Владимира Яхонтова. Он умел своим неповторимым голосом и чуткостью души передать смысл пушкинских образов.

Я шел и иду к осознанию образа великого поэта всю жизнь, и чем более приближаюсь к нему, тем больше он кажется мне непостижимым...

Я с детства ощущал, гуляя с отцом под сенью Царскосельских парков, его реальное бытие. Помню, с каким триумфом в страшном для нашей страны 1937 году «на борту» нашей советской довоенной современности отмечалось столетие со дня гибели великого русского поэта. Тот юбилей не идет ни в какое сравнение с жалкой мемориальной комедией праздника 200-летия со дня рождения поэта в 1999 году. О ней до сих пор больно и стыдно вспоминать...

 

* * *

Еще задолго до перестройки мне довелось организовать и возглавить мастерскую портрета в институте им. Сурикова Академии художеств СССР. Согласно учебной программе студенты в те годы обязаны были проходить практику на заводах, фабриках, приучаясь отражать пафос социалистического труда. Помню, какое изумление, переходящее в негодование, вызвало у ректора и партбюро института мое намерение везти моих студентов в город Пушкин, в Лицей, где они, как я сумел договориться, будут жить во время летней практики, собирая материалы для композиции «Пушкин в Царском Селе». Ученик Грабаря, наш декан Даниличев, относился ко мне хорошо, но и он не удержался от едва скрытого упрека: «Ну, Илья, ты даешь! Хочешь второй Лицей открыть? Да еще ввести практику копирования шедевров Эрмитажа. У нас такого никогда не было». Однако я настоял на своем. Мои студенты читали стихи Пушкина, я показывал им еще далеко не все отреставрированные залы дворца Растрелли в Царском Селе.

Как известно, Пушкин на экзаменах в присутствии Державина и многочисленных гостей прочел свои юношеские «Воспоминания в Царском Селе». И чтобы изобразить декламирующего гениального лицеиста, моим студентам надо было определить композиционный узел — вдохновенный жест поэта, по ритму которого, памятуя заветы и старых мастеров, строились композиционные «рифмы» всей будущей картины. Мне думается, что репинский жест юного Пушкина продиктован строкой: «В Париже росс!..» Именно эти слова заставили седого и глуховатого Державина в восторге привстать со стула.

Когда мы в очередной раз стали читать «Воспоминания в Царском Селе», обсуждая ключевой жест юного поэта, один из студентов вдруг сказал: «А скульптор Аникушин, памятник которого Пушкину стоит перед Русским музеем, фактически содрал у Репина этот вдохновенный жест Александра Сергеевича!» Все засмеялись, а студент продолжил: «Ведь Аникушин — вице-президент Академии художеств СССР. У него не спросишь, какая строка определила жест его памятника, за который он получил Ленинскую премию». Я, пропустив эту реплику мимо ушей, предложилмолодым художникам осознать смысл жестов в «Тайной вечере» Леонардо: «Один из вас предаст Меня».

Однажды вечером я решил, наконец, вспомнить былое и пошел гулять по парку, примыкающему к знаменитому пруду с Чесменской колонной. Я с детства особенно любил сложенную, как в Древнем Риме, лестницу из могучих камней, примыкающую к балюстраде Ринальди. Подойдя ближе, я, как всегда, залюбовался ее низкими могучими арками, которые венчали античные барельефы. Потом, подняв глаза, был крайне удивлен, увидев на фоне таинственного марева белой ночи одного из наших студентов, замершего на парапете и восторженно созерцающего тонкий серп полумесяца над могучими кронами деревьев. Вспомнились строфы Пушкина:

...В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться Муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: Муза в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.

Я испытал глубокое волнение и творческую радость обретения замысла. Я достал из кармана свой альбомчик и нарисовал эскиз своей будущей картины.

Должен сказать еще и еще раз: идя всю жизнь к воплощению образа Пушкина, я пока не достиг цели. Моя жизнь, как и жизнь большинства моих соотечественников, овеяна Пушкиным, который стал частью нашей души. Я пронзительно помню, как: будто это было вчера, лицо моей матери, излучающее такую любовь и нежность, когда она склонялась над моей детской кроватью. Я напрягаю все свои творческие силы, но не могу передать на холсте ее образ — хоть это является моей давней мечтой. Читая Пушкина и отрываясь от книги, закрыв глаза, представляю себе так живо и ярко его лицо. Но до сих пор не могу написать так, каким предстает он перед моим внутренним взором.

 

 

 

 

 

Об авторе

Глазунов И. С. (Москва)