Колокола Михаила Чванова

«Сплошные гоминоиды, с похмелья, с конопли трясет... Вы все уже давно дисквалифицировались, вместо женщины у вас теперь бутылка. Скоро бабы от вас рожать перестанут. Одна надежда на «снежных мужиков». Полстраны проехала — и порядочного мужика нет, замуж вот выйти не за кого. Алкаш на алкаше, алиментщик на алиментщике, психованные все какие-то, полубабы, мужик с мужиком уже жить начали...»

Это рассуждает Ленка, героиня из рассказа Михаила Чванова «Осень в дубовых лесах». Почти тридцать лет назад написан рассказ, а как будто о сегодняшнем дне. Ничего не изменилось, еще хуже стало. Автор бьет в самое больное, в самое главное — исчезает в народе былая внутренняя сила, растворяется сам народ, распыляется, и нет этому злу никакого укорота. За сердце хватаешься: до какого же осквернения доведена жизнь, как низко пал человек, что же дальше с нами, с русской нацией, станется? Страшнее всего то, что автор ничего не выдумывает, он просто изображает слепок жизни, той жизни, в которую опускается народ — наследник великой славы, воинской и трудовой, переживший столько бедствий и горя, что от другого на его месте и следов бы не осталось.

Я перечитал обе книги рассказов и повестей Михаила Чванова «Мы — русские?..» и «Вверх по реке времени» (к обеим написал блестящие предисловия прозаик А. Сегень) и был, признаюсь, потрясен до глубины души пронзительным талантом этого смелого и честного художника слова. Что ни рассказ — то открытие. Почти ни у кого из современных, даже самых ярких, писателей я не встречал таких героев, которых, несмотря на их некую чудаковатость и простоту, ты не просто принимаешь сердцем, ты начинаешь их любить, переживать за них, сочувствовать им во всех обстоятельствах, потому что все они по натуре добрые, светлые душой, самые что ни на есть человечные, выхваченные из глубины народной, из самой жизни.

Вот «вещий Игорь» из одноименного рассказа. Мальчишка, выросший в семье, где отец — «волк волком, сколько живем — ни разу не улыбнулся, одно слышишь: мать-перемать, зимой снегу не выпросишь... А этот — душа нараспашку, глаза навстречу тебе радостно растопырены, любому человеку рад, а уж если кто новый появится на улице — так тут же идет знакомиться, и опекать будет, как больного или маленького. Другие ребятишки как ребятишки, играют себе, а он так и дежурит у ворот, как бы помочь кому да как бы успокоить кого...» То он с коровой о чем-то говорит, ломоть хлеба ей даст. То бежит мужиков по улице собирать на помощь приехавшим замерзшим в пути людям, то дров соседке наколет. Безотказный. И вот ведь — совершенно русская судьба. Подрос, стал выпивать. «А как выпьет, так из него отец, Николай, так и полезет». С отцом однажды из-за матери схватился, в тюрьму попал. Так с тех пор и пошла судьба наперекосяк. Из-за этой водки уже не раз «отслужил», как он сам признается. Трезвый — всем готов помочь, себя не жалеет. Двух ребятишек спас, когда те тонули на пруду, провалились в присыпанную снегом полынью. «Все орут, а толку. Ну что, едрена мать, тут все ясно: там — враги, тут — наши, надо лезть...» И как погибает? Опять-таки по доброте душевной. Большегрузная машина на красный свет поехала, напугала ребятишек, грязью окатила. Он прыгнул на подножку, стал урезонивать водителя, а тот его — монтировкой...

Вроде бы, чего его жалеть, пьяница. Да и ненормальный какой-то, шалопутный. А вот жалеешь, как родного, потому что душа у него светится, плакать о таком человеке хочется...

Или вот «Общественный смотритель Журавлев». Опять-таки насколько вроде бы необычная судьба: в молодости был красавцем, гордец гордецом, в консерватории о нем поговаривали как о восходящей звезде, стихи писал, которые печатали серьезные журналы, критики хвалили. Ухаживал за балериной. И вот прошли годы. Встречает его знакомый по студенческим временам, который тоже был влюблен в эту балерину, на улице, работает Журавлев техническим инспектором. Не стал ни композитором, ни поэтом. Принципиально. Ездит по дальним районам, проверяет технику, чтобы не было аварий, борется за здоровье людей. Конкретное дело. Это лучше, чем быть посредственным поэтом или композитором, считает он. Пять лет назад та самая балерина, за которой он ухаживал и которая «отшила» его, попала в автомобильную катастрофу. Муж погиб, а она жива осталась, но повредила позвоночник. И вот он теперь содержит ее, ухаживает за ней, воспитывает ее маленьких детей.

Чтобы понять характер Журавлева, всю его необычайную трагически-оптимистическую натуру, надо читать рассказ. Где ты еще встретишь такого человека, как не в самом народе, где увидишь такой несгибаемый феномен человеческого счастья? Прочитаешь — и в груди защемит: Господи, какой человек!.. Одновременно и больно, и радостно за него. И на жизнь начинаешь смотреть другими, более просветленными глазами.

Рассказ об учителе черчения вообще поражает воображение. Что это, вымысел, фантастика или некое прозрение автора, который наделяет своего героя, простого учителя, тем не менее человека не от мира сего, каким его видят соседи и коллеги, гениальным складом ума. Он утверждает, что «создал теорию единого поля и выразил ее в единой формуле. Эта теория объединяет в одно и объясняет все открытые по сей день законы физики и математики, все законы пространства и времени». И эту теорию никто не может принять и понять, но и отмахнуться невозможно — уж очень логически все выверено. И страшно, если она найдет применение на практике. Герой рассказа утверждает, что алхимики, о которых мы сегодня вспоминаем с усмешкой, знали о расщеплении атомного ядра давно. Как, впрочем, многие ученые древности еще до Демокрита. Но, в отличие от нынешних ученых-атомщиков, они знали, к чему это открытие может привести. И все эти знания спрятали глубоко, засекретили, зашифровали. Вроде бы, скорее похоже на фантастику то, до чего додумался учитель черчения — опять-таки простой человек, самоучка, современный алхимик, не академик. Автор здесь подчеркивает неисчерпаемые силы, спрятанные в народе, природный талант, которым он обладает и который не раз спасал его в самые критические времена. И написано так убедительно, что читаешь и веришь: есть такой человек, есть такая теория...

И вот что удивительно.

Недавно по телевидению я услышал рассуждение одного известного ученого, который заявил, что если бы сегодня были расшифрованы все тайны древности, земля бы уже погибла. Человек не готов воспользоваться знаниями, которые могут дать необузданную власть над природой. Последствия были бы ужасающими. И я тут же вспомнил «учителя черчения».

В этом рассказе Михаил Чванов заостряет вопрос о нравственности современного ученого, который, делая открытие, не должен забывать, к чему это открытие может привести. Ибо соотношение добра и зла в данном случае вырастает до глобального масштаба, и может статься — до глобальной катастрофы. Глубоко копнул автор, далеко заглянул.

И почти все герои в книге вот такие: обязательно деятельные, добрые, совестливые, зачастую гонимые, но непременно со свечой в душе, с любовью к миру, к людям, к природе. Это и Дима из рассказа «Бранденбургские ворота», который умеет один класть печи из черной глины в приполярной тайге, и эти печи греют людей, и вся надежда там на него. А кто он? «Беглый не беглый, бич не бич — не поймешь кто, документов нет, но зла никому не делает...» Никто не нашел в тех местах глины, а он нашел, и жжет из нее кирпич, и печи кладет. И глина черная, и печи из нее черные, и хорошо греют. А как попал на Север? Служил сверхсрочно в ГДР, был его пост у Бранденбургских ворот, влюбился в немку, две девочки-близняшки родились, Эльза и Маша. Но кому-то это не понравилось, и оказался Дима в лагерях в приполярной тайге. Судьба сломана, беду в себе носит, но зла ни на кого не держит. Живет, пьет, конечно, но сколько пользы от его пребывания в этом мире!

Когда читаешь эти рассказы, не отпускает ощущение, какую боль, какие трепетные, почти родственные, чувства к своим героям испытывает автор, какими чистыми акварельными красками рисует он их портреты, с какой необъяснимой художественной силой изображает их судьбу, изображает жизнь.

В рассказах настолько узнаваемо время действия, что даже не надо смотреть, в какие годы это написано. А посмотришь — и поразишься. Приметы тех лет восстанавливают самое главное, что было в жизни народа, страны. Это присуще только большому художнику слова — изобразить в малом важный момент, который стал историческим для общества. Взять ли рассказ «На тихой реке», где повествуется, как равнодушные спасатели везут в лодке еще живого мальчика, которого вытащил на поверхность воды случайный купальщик. Мальчика можно было спасти, но «спасатели» не торопятся, им все равно. И вот картина: загорелые до черноты они пьют прохладное пиво в своей дежурке за ширмой, а на раскаленном песке мать над мертвым сыном — невозможно читать эти вопиющие строки. Написано в 1985 году. К власти только что пришел Горбачев. И страна, как этот полумертвый мальчик, брошена в лодку тщеславному безразличному правителю. Что было дальше, мы знаем. Этот момент отмечает в предисловии и прозаик А. Сегень, чутко уловивший настроение и замысел рассказа.

Или жуткая повесть «У перевала» с подзаголовком «Прекрасен отдых в осенних горах» — это ведь поставлен точный диагноз больному, обреченному на гибель обществу, государству, в котором люди потеряли всякое чувство ответственности, стали инфантильными и равнодушными друг к другу, нравственные устои, понятия стали пустым звуком для большинства, думающего только о себе, о своей выгоде, забывая, что плывут в одной лодке, в данном случае в одной связке, как это случилось с туристической группой, и трагедия неминуема. И тогда, как правило, погибают лучшие. Чванов, написавший повесть еще в 1980 году, по сути предсказал, что всех ждет в недалеком будущем. Он угадал главное, угадал причину назревающей катастрофы в стране. И она — прежде всего в духовной составляющей общества. Ну так и нечего пенять на кого-то и на то, в каком сегодня мире живем.

Или маленький, всего на две странички, рассказ «Жилая деревня». Автор изображает разорение русской земли, ее опустошение. Там, где недавно еще кипела жизнь, где колосились поля, теперь бурьян — на десятки верст окрест. В одной деревне пусто, в другой — один старик, к которому наезжают по осени родные, чтобы накопать картошки. Что может спасти нас, неужто совсем пропали? Все-таки Чванов оставляет надежду: в этой глуши, куда и воры-то не заглянут, в пустом дому есть икона, а раз есть икона, туда еще «хоть раз на месяц в году» приезжает Матрена Ярыгина. Раевкой называлась деревня. «Рая, конечно, не было, но жили. И перед страной заслуги были: и трудовые, и боевые, никак полсотни мужиков на войне полегло, и Герой Советского Союза свой был. Даже два, второй, правда, уже не на войне получил, летчик-испытатель...» Прочитаешь такое — и вспомнишь, что почти везде сегодня так, в какую сторону ни поедешь. И автор заканчивает рассказ болевой строкой: «Больше я этой дорогой не ездил. Не могу».

И мы уже в большинстве не ездим, потому что некуда и не к кому. Быльем поросла русская деревня. И невольное осознание вины, и горечь на сердце, и закономерный вопрос: что же дальше?

Читая книгу, я досадовал на себя: ну почему я так поздно открыл этого талантливейшего прозаика, ведь он начал печататься еще в 70-е годы, причем один из его первых рассказов «Билет в детство» — шедевр современной литературы, который не заметить было просто нельзя. А ведь еще Василь Быков писал ему тогда: «Дорогой Михаил! Ваш рассказ «Билет в детство» просто прекрасен. Замечательный рассказ! Я не вижу в нем недостатков, читать его было сплошным наслаждением. Пиром души. Очень точно, очень емко, очень трогательно! И все так верно... Рассказ этот свидетельство того, что Вы можете... Не верьте там разным... Больше слушайте себя самого, талант Вам подскажет». Почему-то критика старательно обходила молчанием творчество писателя, который и по духу, и по художественной силе, и по судьбе стоит в одном ряду с самыми прославленными именами русской словесности.

Неужели слава путешественника, прошедшего малохоженными тропами Урала, Камчатки, Чукотки, Якутии, поднимавшегося к кратерам величайших вулканов Евразии: Ключевского, Безымянного, обоих Толбачиков, руководство Всесоюзной экспедицией по поискам пропавшего в августе 1937 года при перелете через Северный полюс самолета С. А. Леваневского, слава председателя созданного им Аксаковского фонда, организатора ежегодного Международного Аксаковского праздника в Башкирии, вице-президента Международного фонда славянской письменности и культуры затмили яркое писательское дарование Михаила Чванова как в писательской среде, так и среди читателей?!.

Вряд ли это.

Пожалуй, дело в публицистике, в воззрениях Михаила Чванова на историю славянства, во многом расходившуюся с теми же коллегами-патриотами, по русскому национальному вопросу. Он мучительно размышляет: кто мы такие? Откуда мы — русские: народ, нация, какое предназначение наше на Земле? Или стать спасителями человечества, или, не оправдав надежд Бога, стать всего лишь живительным навозом для других народов? Почему славяне в свое время разбежались в истории? И до сих пор разбегаемся — русские, украинцы, белорусы, балканские славяне. Неужели славянское единство — это только иллюзия, губительный для России миф, созданный славянофилами во главе с Иваном Аксаковым, сыном дивного писателя Сергея Аксакова? Или все же — спасительный, в том числе для всего человечества, союз?

Чванов горестно размышляет об этом и в автобиографической повести «Крест мой?..», и в статьях о семействе Аксаковых, и в философских раздумьях, которые, как правило, многослойны. В них история глубоко сплавлена с этнографией, и это настолько интересно и неожиданно, что начинаешь сам мыслить, чувствовать, переживать вместе с автором, который вызывает тебя словно бы на спор, порой и сам сомневаясь в своей неумолимой логике, но заряжает собеседника достоверными убедительными, а часто и малоизвестными широкому читателю, фактами. И ты уже на его стороне.

«Меня, как русского, — рассуждает он, — коробят истеричные статьи, доказывающие, что мы, русские, — великая нация. Ну, во-первых, это свойство малых или неполноценных народов — постоянно вопить о своем величии, ничего не делая для него, а во-вторых: кем нам выдана эта индульгенция на величие? И если выдана — то что, до скончания века?» Он подчеркивает, что каждое поколение должно заслужить это величие. Делом заслужить. Величие — не в величине территории и населения, а в силе духа народа. Русский — это не по крови, это по духу. Больше ста народов Всевышний соединил в одной Отчизне. Ее, как мать, не выбирают. Это — воля Всевышнего. За всю четырехсотлетнюю историю Российского государства православные и мусульмане всегда стояли бок о бок в защите Отчизны.

У нас одна Родина. Не будем забывать, что цвет русского дворянства составляли выходцы из Золотой Орды — Карамзины, Державины, Аксаковы, Апраксины, Татищевы, Измайловы, Аракчеевы, Бунины, Тургеневы, Арсеньевы, Годуновы, Дашковы, Мусины-Пушкины, Танеевы, Сабуровы, Суворовы... Знатные роды! Это они, получив в свое время уделы в Московской Руси, стали опорой самодержавия, стали православными русскими, их потомки в большей части впоследствии вернулись опять в Поволжье, на Урал. Так мудро строилась Русь. В этом смысл истинного евразийства, которое поднимает на щит Михаил Чванов. Не случайно он приводит высказывание Ф. Достоевского: «Русский — это православный».

И не случайно на одном из Аксаковских праздников, потом еще и на Всемирном Русском соборе Верховный муфтий России заявил во всеуслышание о спасении Святой Руси. Многие русские стесняются говорить об этом, а вот муфтий не постеснялся. «Святое все, что исходит от Бога,– сказал он... — Привыкли, что «Святая Русь» только для православных. Но мы, мусульмане, по своей истории знаем, что наши предки, которые живут сейчас по всей России, приняли Ислам добровольно, у нас, как у православных, тоже была свобода выбора. А когда вера выбирается добровольно, это и есть святое. Поэтому естественно, нормально и нужно мусульманину называть свою Отчизну, которая у нас с православными общая, Святой Русью».

Вот ведь как просто и мудро.

Вообще, чтобы понять глубже мировоззрение Чванова, надо читать Чванова.

На мой взгляд, так масштабно, так пронзительно и трагически о том, что случилось с Россией и Югославией в девяностые годы, еще никто в нашей литературе не написал. В развернутом рассказе «Русские женщины», в небольших по объему повестях «Свидание в Праге», «Времена года» и «Белый Ангел» по сути одни герои и одна тема — судьба русских людей, русских офицеров, обманутых, оказавшихся ненужными на Родине и воюющих в Сербии, горестная судьба русских женщин, чьи достойные мужья воюют и погибают на чужой земле, судьба югославов в братоубийственной бойне.

Разве не рвет сердце судьба русского генерала, который в Приднестровье не выполнил приказ об упреждающем огне и, спасая население, открыл огонь на поражение по молдавско-румынским частям? Теперь его разыскивает Интерпол, на Родине ему нет защиты, нет дела, он вынужден сражаться в Сербии. Больше нет для него места на земле. «И здесь мы скорее приживалки у чужой беды, чем помощники», — с болью, с горечью признается он. Сколько там русских могил — и что? Чванов, по сути, окончательно здесь приходит к мысли о несостоятельности славянофильства, которому он так много отдал души, сил и времени. Балканские славяне — сербы, болгары, чехи, поляки, хорваты — все друг против друга, все словно обезумели в своем противостоянии, не понимая, какая глобальная катастрофа уже гудит над головой, над какой пропастью они стоят.

И разве не об этом же судьба русского полковника Алексея Нелюбина из повести «Свидание в Праге»? Он сражался в Афганистане, в Нагорном Карабахе, его жене прислали сообщение о смерти мужа, она вынуждена была бежать с дочкой из Душанбе, где убили его родителей, чтобы завладеть домом, в Германию, вышла в конце концов замуж за спасшего ее немца, теперь у нее своя семья. А он оказался жив, он опять в горячих точках, и его разыскивает Интерпол. И вот он находит ее адрес, звонит ей и тайно назначает свидание своей жене, словно любовнице, в Праге. И они встречаются, чтобы разойтись навсегда. Она — в Берлин, к семье, он — в Сербию, где, прикрывая беженцев, раненым попадает в руки албанцев, и его распинают на дверях разрушенной церкви...

Это надо читать всем, чтобы понять всю трагедию русского честного офицера девяностых. Это написано с такой потрясающей художественной силой, что рыдать хочется от любви и боли, от гордости за настоящего человека, каких все меньше и меньше на земле. Так написать мог только тот, кто не однажды побывал в балканском котле, своими глазами видел то, что происходило в Югославии.

Савва Ямщиков писал: «Для меня подлинным открытием, заставившим восхититься и преклонить колени перед истинным подвижником и здравым мыслителем, стало знакомство с писателем Михаилом Андреевичем Чвановым. Том чвановской прозы и публицистики “Мы — русские?..” я в прямом смысле впитал в себя. Каждая строчка, каждое событие, каждая мысль автора были поразительно созвучны моему нынешнему настрою, а порою я забывал, что читаю написанное другим человеком, и становился незримым соавтором талантливого творца.

Глубоко философское осмысление югославской трагедии знающего историю и судьбу растерзанного края не с чужих слов Михаила Чванова. Когда мы с Аркадием Мамонтовым работали над фильмом о поруганных святынях Косова, я все время обращался к страницам чвановской книги, находя исчерпывающие ответы на самые сложные вопросы в отношениях России и Сербии.

Литературные произведения, вышедшие из-под пера Чванова, органично вписываются в богатейшую сокровищницу современного русского писательского творчества и выдерживают сравнение с классическими работами Распутина, Астафьева, Абрамова и Носова».

Добавлю: какое сердце останется равнодушным, читая эти произведения, какое не дрогнет от любви к таланту необычайной силы?!

Рассказ «Французские письма» — это такая поэма о любви, о которой давно позабыли современные читатели. Столько трепетного чувства, столько страдания и радости, столько нежной души в этом повествовании, что поневоле забываешь, в какое время живешь на земле. И повесть «Последний день года Собаки» не оставит читателя равнодушным, как и другие рассказы, очерки этого прекрасного писателя, живущего в Башкирии, где он, потомок русских крестьян, переселенных в Приуралье и на Урал в одно время с крестьянами С. Аксакова, и родился.

«Для меня, — пишет он, — понятие русский — не понятие крови, а отношение к Отечеству, к Богу. И для меня многие башкиры, татары, якуты, оставаясь башкирами, татарами, якутами, более русские, чем многие русские по паспорту».

Честно сказано и справедливо. Его усилиями в селе Надеждино, на стыке Европы и Азии, на юге Башкирии, в Дмитриевском православном храме, и на колокольне Свято-Никольского храма на севере Башкирии зазвонили колокола. Вот она, русская душа патриота-подвижника!

«Во второй раз, вернувшись с Балкан, из раздираемой братоубийственной войной Югославии, я поехал на родину, к добрым своим башкирам и татарам, и на всякий случай попросил место, где хотел бы лечь, если умру не вдали от Родины, где хотел бы лечь, чтобы оттуда мне хорошо были видны и башкирское село Каратавлы, и татарский Малояз, и родная моя Михайловка».

Повести, рассказы и очерки Михаила Чванова — это колокола веры, любви и надежды русского сердца. Как хочется, чтобы они были услышаны!

 

 

Использованная литература:

  1. Чванов М. Мы — русские?.. М., Голос-Пресс. 2005.
  2. Чванов М. Вверх по реке времени. М., Вече. 2009.