Статьи о творчестве

  1. Юрий ШЕСТАКОВ
  2. Александр КАЗИН
  3. Борис КРАСНОВ
  4. Валентина ЕФИМОВСКАЯ

Юрий ШЕСТАКОВ (1949–2010)

С 2001 г. — 2010 председатель секции поэзии Санкт-Петербургского отделения Союза писателей России.
Лауреат многочисленных литературных премий

СВЯЗЬ С ТРАДИЦИЕЙ

Творчество Андрея Борисовича Реброва имеет ту особенность, что автор пытается органично и ненавязчиво восстановить во многом прерванную связь с традицией русской классической поэзии, стоящей на фундаменте православного мировоззрения. Именно поэтому стихи А. Реброва позиционно гораздо более созвучны яркой и многоцветной культуре 19 века, еще не утратившей христианского мировосприятия, нежели веку «серебряному», где отечественная литература уже заметно омрачена и обесцвечена духами гордыни, лукавства, уныния и даже богоборчества.

При попытке восстановления цельности мировоззрения, благодаря благодатной силе православия, Андрей Ребров ищет и адекватное этой попытке языковое ее выражение, поэтому не удивительно, что автор расширяет свой индивидуальный словарный запас через использование старославянских и древнерусских слов, ощутима связь автора с народным поэтическим творчеством и религиозным опытом наших предков.

Как бы инкрустируя словами древними современную лексику, автор в лучших своих произведениях достигает интересного орфоэпического звучания, сходного с результатом синтеза старославянского, древнерусского и современного русского языков в тот церковнославянский язык, что сложился в России в к 19 веку и используется в православном богослужении до сей поры.

Думаю, поэтическая работа А. Б. Реброва интересна, заслуживает внимания.

 

Александр КАЗИН

Доктор философских наук, профессор.

СОВМЕЩЕНИЕ ВРЕМЕН

Религия и культура, как известно, далеко не одно и то же. В философии, например, существует парадокс верующего разума — именно поэтому русскую философию некоторые слишком строгие мыслители не считают философией вообще. В искусстве тот же вопрос встает перед верующим художником: зачем нужны стихи или романы, если обратившейся к Господу душе место в храме? Вспомним выбор Гоголя или Льва Толстого, фактически отказавшихся от искусства (и своего, и чужого) ради Бога. С другой стороны, именно гению христианства культура обязана величайшими псалмами и акафистами, соборами и иконами. Более того, Сам Бог как творец мира назван в православном вероучении великим Поэтом (см., например, «Беседы на Шестоднев» св. Василия Великого) — в отличие, скажем, от безличного восточного абсолюта, для которого вся вселенная со всей ее поэзией и прозой есть не более чем сон (майя). Я думаю, что соотношение искусства и веры — это важнейший вопрос современной художественной практики: одни верят, что Бог есть, а другие верят, что Его нет. Есть, правда, еще третьи — постмодернисты, которые говорят, что они «вне схватки», но они лукавят.

Совершенно другой духовно-художественный опыт демонстрирует нам в двух своих новых книгах Андрей Ребров. Первая из них называется «Выбор» (СПб., 1997), вторая — «Глубокие выси» (СПб., 2002). По времени разница в 5 лет, но по существу гораздо больше.

В «Выборе» автор-герой произведения — это человек, решительно и бесповоротно принявший благовестие Христа. В этом плане можно даже заметить, что самосознание поэта несколько отличается от фактического положения вещей. Ребров хочет сказать, что делает выбор между землей и Небом (не случайно на обложке изображена символическая фигура, тяжело бредущая к храму), тогда как на самом деле он его уже сделал:

Возвращение

Жизнь тянулась мрачно и уныло...
Даже календарные листки
Осыпались в сумрак, как в могилу,
Будто бы увянув от тоски.
Но дохнуло горнею весною,
И отцово древо за окном
Поновилось крохотной листвою
Для вселенской встречи со Христом.
И воздухов благо-растворенье
>Заструилось в дом, животворя
Духом непрестанного творенья —
Ветхий листопад календаря.

Подобных стихов много в «Выборе». Ребров с самого начала предстает перед читателем как художник-христианин, уже, так сказать, определившийся с Вечностью. Во всем сборнике, включающем в себя 75 законченных поэтических текстов, я обнаружил только одно (!) стихотворение, описывающее метафизический путь вниз (где тайно скрыто Воскресение из мертвых), да и то в прошедшем времени:

У омута

...Вон с того высокого причала
В детстве видел я — как вдалеке
Женщина, отчаявшись, сбегала
По недолгой лестнице к реке...
И доныне в этой жадной пене
Мнится вызов, брошенный судьбе:
И по нескончаемым ступеням
>Девочка спускается к воде...

Ответственную позицию занял в искусстве — да и в жизни — Андрей Ребров! Не говоря уже о том, что нет ничего сложнее для художника, чем изображение «положительного человека» («прекрасное трудно» — это утверждал еще Платон), само заявленное в его первой книге состояние души — скорее область сакрального, чем эстетического. Быть может, именно по этой причине прочитать «Выбор» сразу от начала до конца нелегко — там «все об одном». Правда, это одно есть единое па потребу, и явлено оно в чеканных строфах. Тут-то и скрывается главный парадокс (антиномия) религиозного художества: если ты уже с Богом, то земля остается где-то внизу...

Не даром, однако, великие христианские снятые возвращались после своих подвигов в мир, к людям. Я не сравниваю, разумеется, современного петербургского литератора с молитвенннками-аскетами (для того, чтобы прикоснуться к их жизни, надо побывать, например, на Валааме), но вектор этих духовных путей мне представляется близким. Во всяком случае, так читается книга «Глубокие выси». Выражаясь философским языком, это книга отраженной (отрефлексированной) веры, автор которой, побывав в раю, способен теперь писать даже об аде. Когда-то по этой дороге ходили Вергилий с Данте — пошел теперь и наш поэт. Стих Реброва в этой второй его книге становится разнообразнее, поэтическая техника — изощреннее, тематика — заметно шире. Как сказал бы музыкант, в ней появляется много новых нот, при том, что лейтмотив — прежний:

Застив маковками звезды,
Липы в парке зацвели
И казался липким воздух, —
Аж от выси до земли. —
Словно им, как сущим клеем,
С дней творения до нас,
Та цветущая аллея
С высью звездной скреплена.
Видно, нам со дня рожденья,
Будто давний сон цветной,
Помнить райское цветенье
До могилы суждено.

Цветущая аллея от звезд до могилы — вот теперь основная тема поэта. Видеть вселенную в Божьем луче так, чтобы ослепительный его свет не застилал самого тварного мира — это тоже надо уметь.

Дай Бог и дальше Андрею Реброву подтверждать свой духовный и поэтический выбор настоящим делом — такое не каждому по силам.

Подводя итог своим кратким размышлениям, напомню читателю, что высшим искусством, согласно православному вероучению, является молитва — «художество художеств». Она обожгла Данте небесным огнем, она диктовала Пушкину «Пророка». Нынешние поэты с берегов Невы, несомненно, чтут в своих произведениях эти великие тени, также как и образы Блока, Есенина, Рубцова... Высокая поэзия всегда соседствует в нашем мире с болью и верой — так и должно быть, особенно в России, где радость-страданье существования является онтологической ценой за очищение души. В замысле мирового Художника Россия есть болевая — и именно потому благодатная — точка бытия. Хорошо что в наше апокалипсическое, по многим признакам, время еще находятся люди, готовые принять в свое писательское (словесное) дело — свет с Востока и нести его дальше. От этого поэты, конечно, не становятся апостолами, а стихи — молитвами, но с ними веселее на душе. Ведь София-Премудрость была перед Богом художницею, и веселилась перед Ним, когда Он полагал основание земли ( Притчи. 8, 29—30). О том и речь у Реброва:

Перед могилой Пушкина

Просветлел небосвод на востоке,
Истончилась луна над жнивьем.
У горы, пред могилой высокой,
Постою — между ночью и днем.
В этот час, сокровенный, эфирный,
Схожий с тонкой реальностью сна,
В чутком сердце — по ангельски мирно
Совмещаются времена.
И тогда, сердцу слышится — где то
В горной рощице стук посошка,
И смиренная поступь поэта,
И ее вольный отзвук в веках.
И парят над стернею осенней,
И зовут в ночедневной тиши
Светлокрылые строфы — к спасенью,
А не к грешной свободе души.

 

Борис КРАСНОВ

Член Союза писателей России, руководитель творческой мастерской.

ВЫБОР АНДРЕЯ РЕБРОВА

Андрей Ребров профессионально работает в поэзии. Его стихи интересны и своеобразны. Обилие церковно-славянской лексики придает им узорность и орнаментальность сродни убранству православных храмов. И так оно в сущности и есть: каждое стихотворение Андрея это маленький искусно выстроенный храм-церковка или часовенка:

Засеял настовые шири
Зернистым инеем январь.
Мукой поземки через дыры
Киновный полнится амбар.
И птицы в наволоках стыни
Прилъпе, почуяв холода,
К хранящей солнца дух твердыне —
Стене скита.
Левкасит темные просторы
Богоявленская пурга,
И на лещадках косогора
Как митры, высятся снега.

Андрей Ребров православный человек и, как принято сейчас говорить, православный поэт. Но правомерно ли употребление термина «православный поэт» вообще? Бесспорно Пушкин был православным человеком, но можно ли утверждать, что он был при том и православным поэтом?

Тема: православие и творчество — заслуживает отдельного и серьезного разговора. Не углубляясь в суть вопроса, можно лишь отметить, что православие трактует творчество как творение по Божьему Промыслу, а творческое вдохновение — как боговдохновение.

Творчество есть прорыв в инобытие. В более высокий и чудесный мир. Стремление Андрея Реброва приблизиться к этому миру, увидеть, постичь его — постоянно присутствует в его стихах:

На дворе — мороз, но временами
Чудится, что в заоконной мгле
Сладко пахнут горними садами
Яблоки, не собранные нами, —
Маленькие луны на земле...

Этот путь — прорыва из мира мирского в мир «иной», путь жертвенный, но именно его выбирает поэт. Именно этот выбор вынесен в заголовок второй его книги.

Почему этот путь — жертвенный? Да потому, что, ступив на него, поэт налагает на себя ряд серьезных самоограничений. Эти ограничения касаются прежде всего тематики, образной системы стихотворений, интонации и, наконец, нравственной позиции автора.

Читателем такой поэзии — может быть человек воцерковленный, которому понятна жертвенность и молитвенность этих стихов, которому близки их библейские образы.

Вверх по ступеням лествицы просторной
Меня молитва тихо возвела,
Туда, где с тесной площади нагорной
Горе всхолмились храмов купола.

Вверх по «лествице просторной» автор устремляется сам и увлекает за собой читателя. Двигаясь по выбранному пути, автор неизбежно должен придти и приходит, к постепенному отказу от авторского личностного Я. Его лирический герой все более приобретает черты смиренного инока, а поэтика стихов все более приближается к поэтике молитв и псаломов. Сами стихи все более удаляются с поля мирской поэзии в область поэзии духовной. Созерцательность и бесстрастность становятся главными творческими принципами поэта.

Читая стихи Андрея Реброва, кое-кто может задать себе недоуменный вопрос: в каком же времени живет поэт? Какой век на его поэтическом дворе? Девятнадцатый? Семнадцатый? Приметы сегодняшнего дня совершенно вытеснены вневременной старорусской лексикой. Даже об алкоголиках, толпящихся у водочного магазина, написано так, что не сразу догадываешься о ком идет речь: «Ютят заблудших лавки винные...»

Но не будем торопиться с выводами. Ведь этимология слова «время» восходит к старорусскому «веремя», родственному глаголу «вертеть», что заставляет нас вспомнить о цикличности времени, о повторяемости всего сущего.

Поэтому архаика лексики стихотворений Реброва — относительная. Красота сильнее времени, она вне времени — полагает поэт и с блеском доказывает это:

Почивают ветры за угором,
В тишине душицею дыша.
Лишь трепещет елью светлокорой
Ярого подоблачного бора
Небом впечатленная душа.

Сравнивая книгу стихов «Выбор» с более ранней книгой поэта «Крылица», можно заметить, что первая его книга более прозрачна, менее осложнена стилистически. Взгляд поэта в ней мягче и лиричнее. Вторая книга звучит более строго и торжественно.

Но тем не менее и стихи второй книги находятся в «пределах досягаемости» и могут быть приняты и оценены широким читателем. Пока их еще можно судить по законам мирской поэзии. Но нетрудно предвидеть, — логика развития подсказывает это — что Андрей Ребров уже готов пересечь эту незримую черту, некий звуковой и световой порог, и оказаться за пределами восприятия своих стихов неподготовленным читателем. Тогда уже мирские законы не будут властны над его стихом, иные приоритеты возобладают.

И в этом смысле поэт не делает читателю поблажек, не играет с ним в поддавки, не выступает в качестве толкователя или популяризатора библейских образов. Он обращается к подготовленному слушателю.

Расширение лексики современного русского языка не является основной задачей Андрея Реброва. Это происходит помимо его воли. Его главная задача — спасение души. И своей собственной — творца-поэта, и души читателя.

 

Валентина ЕФИМОВСКАЯ

Член Союза писателей России, лауреат Всероссийской премии «Имперская культура»

В НЕОБОЗРИМОМ ЗЕРКАЛЕ ВРЕМЕН

В наше время, когда, кажется, все и обо всем уже сказано, изоблечены тайны, сняты покровы, все вспорото и выпотрошено, когда литература становится конструктором из навязанных коммерческим постмодернизмом стандартных блоков, а творчество теряет смысл, содержащийся в этимологии самого слова, когда создание художественного произведения заключается в умопостигаемом, часто примитивном, но финансово прибыльном методе, трудно быть услышанным и оцененным поэту, который создает нечто новое, по выражению Виссариона Белинского «долженствующее быть сущим» и «совершенно никогда и нигде небывалое». Трудно, но возможно. Это подтверждается поэтическим творчеством коренного петербуржца Андрея Реброва. Поэзия Андрея Реброва — явление самобытное, как личная молитва в храме, и, кажется, неиссякаемое, как народная вера. Неиссякаемость определяется не только внутренним потенциалом и прирожденным талантом, но зависит от духовного источника, коренящегося в глубинах рода, в судьбах и православной вере предков, которые поныне составляют неотъемлемую часть исторического монолита по имени Россия. Этой связью определяются и многие факты биографии, и особенности творчества поэта.

Андрей Борисович Ребров родился в 1961 году в Ленинграде. Детство прошло в историческом центре города: в Александровском саду, у Львиного мостика, близ Николо-Богоявленского собора, в котором, перед призывом в армию, принял таинство Крещения. Как вспоминает сам поэт: «В разные годы совершал паломничества по русским святым местам: жил на Валааме, в Дивеево, Задонске, Оптиной Пустыне, Псково-Печерском монастыре». Странствования по монастырям, общение с монашествующими, весь молитвенный, духовный строй жизни «островков Святой Руси» позволил ему глубже задуматься «о смысле бытия и собственного творчества». Путь субъективного самоутверждения в творчестве — считает Андрей Ребров, ведет в духовное небытие, становится базисом «искусства ради искусства». А это может быть чревато оскудением мыслеобразов и истощением их энергетической наполненности. Смысл творчества, убежден поэт, в служении Господу силой собственного поэтического дарования. С 1993 г. Андрей Ребров часто встречался с митрополитом Санкт-Петербуржским и Ладожским Иоанном (Снычевым), получил от него благословение на творчество. Эти встречи оказали серьезное влияние на духовное становление и творческое будущее автора поэтического сборника «Крылица» и созданных позже — «Выбор», «Глубокие выси», а в настоящее время главного редактора известного петербургского журнала «Родная Ладога».

Важными духовно-нравственными авторитетами для своего творчества Андрей Ребров считает поэтическое наследие Пушкина, Тютчева, прозу Достоевского. Ему близок общий строй духовного поиска русской классической литературы. Этот поиск поэт продолжает и дополняет собственным творческим и религиозным опытом, поэтически исследуя и подтверждая, что Мир и Вечность, понятия не столько внешнего, космического порядка, сколько внутреннего, духовного пространства человеческой души, открытой Богу. Стремлением к преодолению границ тварной природы определяются творческие способности и поэтические возможности художника, фазозависимый вектор духовного зрения которого позволяет не просто увидеть прошлое или заглянуть в будущее. В пространстве своего сердца ему удается совместить и постичь разные времена, которые в представлении поэта соседствуют «в необозримом зеркале времен». В нем поэт не просто видит отражение истории своей страны, русского народа, своего рода, но как будто задается целью определить личный духовно-нравственный потенциал, вынося на суд каждого, бывшего и будущего члена этого бесконечного ряда, свою настоящую жизнь.

И я как в вещем полузабытьи
Глазами внуков зрю в глаза свои,
Из глубины которых на меня
Взирают предки — горняя родня.

Хотя Андрей Ребров родился в 60-е и многие годы жил при народной власти, он не ностальгирует по этому атеистическому отрезку истории, но с уважением относится ко всем тогда жившим и претерпевшим. В приведенной строфе об этом свидетельствует определение — горняя, позволяющее предположить, что поэт оценивает жизненный путь предков, которым выпало жить во времена тяжелейших испытаний, как подвиг служения Родине, заповеданный Господом в любые времена.

Духовные стремления и достижения русского народа и членов его собственного рода являются тем фундаментом, на котором автор созидает храм своего творчества. Фундамент этого творчества определяется тем, что существенное содержание жизни в его индивидуальном поэтическом бытии поэт рассматривает с христианской позиции, основанной на том, что «Сверхсущий предопределил и произвел все сущее». Поэт убежден, что наша жизнь не сводится к одной бессмысленной суете, в которой мы живем, и в которой растрачивается и сгорает что-то бесценное, вечное, высшее, что ощущаем мы в себе. Невидимое и неслышимое для простого глаза и слуха, видимо и слышимо поэтической душе Андрея Реброва, которая освобождается от всепоглощающей суеты и наполняется восторгом от касания «мирам иным».

Гляжу, гляжу на росстань из светлицы.
И пламенеет сердце от тоски,
Когда, с веселых крон взлетая, птицы
Зовут, зовут меня в небесный скит.

Поэт в своих произведениях стремится в инобытие, что, бесспорно, требует высочайшего напряжения, духовных и физических сил, которые он черпает в молитве, считая ее помощницей поэзии. Сложно применить понятие «вдохновение» к стихам Андрея Реброва — к стихам емким, образно концентрированным, сгущающим «положительные свойства жизни». Поэтический творческий процесс Андрея Реброва скорее можно охарактеризовать понятием «синергия». По определению это понятие характеризует взаимодействие божественной благодати и свободной воли человека. «Словом Господним небеса утвердишася, и Духом уст Его вся сила их» (Пс.32.6) Этот великий, непостижимый для человеческого ума акт творения мира из ничего является прообразом всякого творческого акта, и, в частности, поэтического. По мысли отцов Православной Церкви — творчество является не только модусом существования Бога, но и безусловным атрибутом Его сущности. Так святой Григорий Палама, архиепископ Солунский, как поясняет исследователь его творений о. Иоанна (Экономцева), соединяя учение о человеке с учением о Боге, видит образ Божий в человеке, прежде всего в способности человека творить. Он считает, что дар творчества выделяет человека из всего мироздания и предопределяет ему в нем особое место. Но если Богу доступно творчество из ничего, то творческая сила человека имеет источник — нетварный Божественный Свет, с помощью Которого человек, призванный Богом к творчеству, совершает творческий подвиг, имеющий вселенское значение в смысле продолжения божественного творения мира (Игумен Иоанн Экономцев Православие. Византия. Россия. Сборник статей. М. 1992 ).

Поэзию Андрея Реброва можно считать элементом этого прибавления к уже существующему в Мироздании. Никто до него так не видел, не слышал и так не писал:

Засквозили зеницы озер,
Словно знаками звездного слова
Их глубинный исполнился взор.
Верно, так же, под высью глубокой,
В бездорожье библейских песков,
Сквозь прозрачные вежды пророков
Звездно брезжили дали веков.

В этих строках как будто происходит вложение друг в друга миров малых и больших, конечных и бесконечных, смертного и бессмертного. Мир природы автор сопоставляет миром Библейских пророков и откровений, пронизанным Божией истиной, и с миром беспредельным, необозримым, небесно-космическим, не смешивая эти миры, но подчеркивая их подобие, взаимосвязь и взаимозависимость. Особые творческие силы нужны для того, чтобы увидеть эту связь, но большие — чтобы выразить в художественных образах.

По своей неизреченной милости Бог дает каждому человеку неизмеримо больше, чем тот в состоянии принять. Каждый творящий человек по-разному приобщается к великому дару Духа Божьего, к Божественному свету. Созерцание этого света всегда достигается упорным трудом, жертвой, нравственным совершенствованием, уединением, духовным восхождением и в идеале — аскетизмом. В своем творчестве поэт стремится к осознанию этого высочайшего уровня жизни. Потому ему близки темы покаяния и спасения, темы героического взлета народного духа, темы соборности, ему интересны образы людей аскетического склада — священников, монахов, героев. Его творчество направлено не просто на максимальное сближение этических и эстетических сторон идеального, но на рассмотрении их в слиянии. Это стремление всегда придавало русскому духу особую животворящую красоту. В этом стремленье поэт обращает свои поэтические строки Преосвященнейшему Константину (Горянову) епископу Тихвинскому. Своего выдающегося современника он наделяет, кажется, былинными, мифическими свойствами. Но образы стихотворения, посвященного монаху-богослову, монаху, который в наши дни действительно трудно воюет за православное просвещение, стоит за исконные традиции русской веры, не выдуманные, но прочувствованные, увиденные зоркой душой поэта и запечатленные чутким, художественным словом.

Шел чернец строкой незавершенной,
Посох придержа в руце своей,
Мимо новорусских вавилонов,
Мимо стойких дедовых церквей.
А издалека, сквозь птичье пенье,
Сквозь халдейский ропот городов,
Доносился грозный гул сраженья:
Гром гранат, глухой, как стук щитов…
……………………………………
Шел монах без устали и страха
На армагеддонское жнивье...
И служило посохом монаху
Пересвета древнее копье.

Если задуматься о сущности поэзии Андрея Реброва, то можно увидеть ее в идее верующей личности. Эта творческая идея не новая, коренящаяся в истоках русской поэзии, берущей свое начало от В. А. Жуковского, А. С. Пушкина. Но современный нам автор вынужден по-своему воплощать эту новую для нашего времени надвременную идею, духовные истоки которой были «заморожены» на долгие богоборческие времена. Но она не иссякла под толщей атеизма и нашла свое выражение в нашем веке в новых образах и словах. Поэтому сегодня с уверенностью можно говорить об эпохе «возрождения» духовной поэзии, где творчество Андрея Реброва обладает своей значимой ролью, хотя бы по тому, что поэт одним из первых в петербургской поэтической среде, в начале 90-х годов, обратился к темам русской веры, образам Православия, вошел сам и ввел своих читателей в видимый и невидимый мир Русской Православной Церкви. Идеи и темы стихов Андрея Реброва, в те времена не всем понятные, бывало, подвергавшиеся яростной атеистической критике некоторыми соратниками по поэтическому цеху, сегодня стали востребованными и варьируемыми в петербургской поэтической среде, и Андрей Ребров по праву считается одним из основателей современного направления духовной лирики. Можно говорить о собственном его художественном методе и авторском стиле, которые определяются личностным мировоззрением, лирической интроспекцией, переживаниями души, несущей в себе всю действительность, весь зримый и незримый мир. Когда-то, князь Вяземский, видимо с осуждением, так писал о поэзии В. А. Жуковского: «У Жуковского все душа и все для души», а сам Василий Андреевич в своем дневнике как будто отвечал: «Мир существует только для души человеческой» ( цит. по изд. Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М. Интрада, 1995). Эти слова применимы к миропониманию Андрея Реброва, творчество которого взросло маленькой дочерней веточкой на разветвленном генеалогическом древе русской Поэзии.

Но современная духовная поэзия не есть лишь повторение достижений прошлого, механизм творчества заключен в совершенствовании. Историческая и личная память современного человека свидетельствует о страшных временах из новой истории России, когда не только душой, но духом мог жить и выживать человек.

Он умирал от крестной раны
В земле, в траншее полевой,
Но вновь из пашни фронтовой, —
С библейской силой зерновой —
Как на стерне, взрастал живой.
Знать, в небе прадеды-крестьяне
Молились с ангельским стараньем
О дольней ниве родовой.

Выразить словами жизнь духа, показать зримые образы незримого, по силам поэту, он обладает умением из смутных, противоречивых субъективных состояний души вымостить дорогу, ведущую к объективным вершинам духа. Мы, кажется, отчетливо видим, как истово молятся за своих потомков предки «с ангельским стараньем», как сильно и обильно всходит «на пашне фронтовой» , «на ниве родовой», куда была положена жизнь за други своя, жизнь новая. Создается это объективное видение и религиозным словарем, и кругом духовных понятий, и библейскими реминисценциями. Поэт вместо предметных слов-значений использует слова-символы, которые семантически подчиняются действу свершения жертвенного подвига, предстояния и молитвы. Очень интересен ряд сравнений в этом отрывке, показательном для всего творчества. Автор подчиняет сравнениям не предметы, а действа или состояния, как например, «с библейской силой зерновой». Наблюдается особое наполнение слова, в частности «сила», которое начинает значить больше своего терминологического значения. Кажется, появляется второй, скрытый ряд образов, происходит их взаимопроникновение. Так поэтом непреднамеренно осуществляется сокрытие строго продуманной логической конструкции стихотворения, основанной на вечных истинах, и она озаряется новизной глубинных смыслов. Стихи Андрея Реброва имеют внутреннюю упорядоченность и строение, которое предполагает неразграничение мира того — евангельского и этого — житейского, так что ценность особую не всегда имеет особая реальность. Автор творит, с «пафосом отдаления» (П. Флоренский), с некоторым нарушением масштаба, что допустимо в духовном пространстве, которое чем глубже, тем ярче озаряет «зоркая свеча», зажженная поэтом, как пред иконой — перед величием Бытия.

Пронзают сумрак зоркие лучи,
Светло глядящей в зеркало, свечи.
И, слившись с отражением ее,
Мой долгий взор лучится в Бытие,
Где ныне я… Мой род запечатлен
В необозримом зеркале времен.

Этот авторский стиль прослеживается в большинстве стихотворений, входящих в книгу «Глубокие выси».

При сравнении ее с предыдущими стихотворными сборниками поэта, можно заметить, каким длительным и сложным был поиск своего голоса, своего поэтического почерка, как мучительно поэт расставался с излишней, но милой верующему сердцу, изобразительностью. В своих ранних стихах поэтическим словом он создал зримый образ мира с некоторой условностью, которая является следствием образно-изысканной атрибутивности, перегруженности традиционной православной символикой. Старорусские обороты речи утяжеляют композицию стихотворения, отдаляют поэта от читателя, подозревающего автора в использовании заданных приемов, разработанных методик. Хотя понятно, что, часто изображая деревянные церкви, какие испокон веков стоят на Руси, скиты на фоне типично русского пейзажа, автор стремился создать ощущение прочной связи прошлого с настоящим, не навязывая реставрации старины. На том этапе это ему удавалось.

В большинстве новых стихотворений поэтическая картина становится менее красочной, но энергетически более напряженной, духовно емкой, облегчается синтаксически без потери связи с традицией. Она как будто сгущается, умещаясь в нескольких строфах, в небольшом количестве коротких поэтических строк, так что можно видеть, как «в каждом миге длится свет». Автор, кажется, тщательно ищет и находит то слово, которое может позволить выразить в малом объеме значительную структуру бытия.

Лучатся выси в зареве морозном,
И в синей мгле мерцает сад ночной.
И зарастают изморозью звездной
Куранты колокольни крепостной.

Для того чтобы отразить переживания и видения своей души, поэт обращается во многих стихах к образам природы, но лучше всего ему удается передать религиозные переживания и прозрения через образы родного Петербурга. Это не просто поэтическое отражение архитектурных и ландшафтных красот любимого города. Поэту удается увидеть и изобразить другой, сокровенный образ — «Петербурга молитвенный лик», символизирующий жизнь духа. Андрей Ребров, создавая поэтические картины, содержащие известные питерские храмы, знаменитые памятники изображает, по сути, не их гениальные формы, но дает описания, превосходящие предметный, материальный уровень. Эти описания ему удаются, так как они основываются не на суждении, а на сопоставлении смыслов, образы рождаются как бы между строк, не в самом тексте, а в сознании читателя. Они словно открепляются от материального носителя-прототипа и приобретают объективную реальность. Так что не возникает сомнения даже в такой реальности происходящего:

…вдоль Смоленки , Ксения сияя,
Идет в юдольной мгле по мостовой.
Грядет, сквозь годы в образе бедняцком,
Всю Русь вместив в ладонях — на груди.
И я спешу, спешу, но не угнаться —
За ней, идущей тихо впереди

Кажется все в этих строках субъективно, личностно, в некоторой степени алогично, близко к оксюморону. Объективный мир как будто поглощается субъективным. Но поэт находит слова, выражающие состояние души, создает неожиданные морфологические сочетания, так что всей совокупностью используемых выразительных средств ему удается передать «невыразимое» и через укоренение объективного в субъективном, выйти и показать более высокий объективный духовный уровень.

Стихи Андрея Реброва запоминаются не только духовно-этическими исканиями, они обладают музыкальностью, эстетическими достоинствами, содержат философские размышления. Его интересуют тема героического подвига, причины, побуждающие к отданию жизни «за други своя», тема царской власти, которую поэт рассматривает исключительно в православной традиции. В своих стихах поэт постоянно возвращается к теме творчества. Хрестоматийным можно назвать стихотворение «Лермонтов», в котором поэтом найден бесспорный, трехкомпонентный образ, свидетельствующий о неразделимости творчества и веры. В этом стихотворении в соединении одномерного образа листа и трехмерного образа троеперстия создается мощнейшее духовное напряжение, озаряемое светом негасимой свечи.

Бородино листа,
Свеча,
а выше
Три сомкнутых перста, —
Так крестятся
и пишут.

Стихи Андрея Реброва разнообразны по темам, ритмике, эмоциональным состояниям, но не кажутся разрозненными произведениями, это не отрывочные образы бытия, все они составляют мощную совокупность, целостную устойчивую конструкцию, некий каркас, спаянный главными, узловыми поэтическими темами, несущий безначальное и бесконечное драгоценное « зеркало времен». Своим поэтическим зрением поэт с болью видит трещины и утраты на поверхности этого зеркала, и как реставратор, пытается своим творчеством «отреставрировать» его, восстановить церковное сознание людей, расколотое воздействием внешних сил. В этом процессе он совершенствует и собственный духовный опыт.

И парят над стернею осенней,
И зовут в ночедневной тиши
Светлокрылые строфы — к спасенью,
А не к грешной свободе души.

Поэт живет и творит на уровне «мистического реализма», в двух сферах бытия, соблюдая их иерархическую неравноценность. Его эмпирическая реальность существует только благодаря вложению в реальность мистическую. Поэту, кажется, легко дано видеть разные миры. Он творит на грани мира реального и мира мнимого, миров неизмеримо близких и столь же далеких. Заглянуть в мир невидимый, тем более существовать в нем, достает сил лишь человеку, одаренному духовно, человеку, чья бесстрастная, возделанная молитвой душа познала пасхальное, торжественное состояние со-творения.

Работая на грани двух миров — зримого и незримого, поэт работает, кажется, на грани двух пространств: перспективного, в котором параллельные прямые нигде не пересекаются, и обратноперспективного, в котором наблюдается множественность точек зрения на один предмет, в котором допустимо увеличение размеров изображаемых фигур по мере отдаления исторических событий. В некоторых стихах Андрея Реброва, кажется, мир является в обратной перспективе, мир, исполненный неземных светов, мир, в котором время бежит навстречу настоящему.

Время течет… Но о Вечности мысля,
Долго гляжу я, как в детстве, с мостка —
В воды реки, углубленные высью,
И ощущаю: как юность — близка...

Поэту, пытающемуся рассмотреть собственное значение и предназначение в этом мире так же интересна тема двойника, тема отражения.

…В полубреду по берегу бреду...
И наклонясь над лунною рекой,
Крещу себя, чтоб обрести покой,
А тот, который в водах отражен —
Меня рукой дрожащей крестит он.

Кажется, поэт с большим вниманием вглядывается в тот мир, где деревья растут «вниз своими купами и вверх корнями, поют такие же птицы, разлита такая же лазурь и сияет такое же солнце — все это лучезарнее и прекраснее нашего посюстороннего» (П. Флоренский. Избранные труды по искусству. М. 1996. С. 82).

В своем творчестве он как будто боится соблазнов этого «посюстороннего мира», и, как первые церковные строители, во избежание смешения двух сфер бытия отказавшиеся от скульптуры в русском храме, выходит с привычным для русской души максимализмом на отвлеченный уровень видения и передачи мистической реальности. Некоторые стихи Андрея Реброва созданы как будто по законам иконописной композиции, создается ощущение открытого, незамкнутого пространства. Но вместе с тем, это пространство организуется поэтом так, что при образной насыщенности его выделяется символическое ядро, главная идея, к которой стягиваются все композиционные нити. Кажется, что между стихотворением и читателем существует невидимая граница, требующая от читателя мысленного преодоления ее. Поэтический мир автора, религиозно преображенный, предполагает включение в свое пространство читателя. Поэт хочет, чтобы переживания его современника и соотечественника, совпадали с его собственными переживаниями, соответствовали поэтическому настроению стихотворения, чтобы его идеальный мир, являющийся эталоном гармоничных отношений человека с действительностью, не противостоял читателю. А для этого читатель должен совершить духовное усилие, проникнуть в этот непростой поэтический мир. И сделать это возможно, так как стихи Андрея Реброва имеют глубину, некую умозрительную перспективу, которая одновременно обращена и вглубь, и словно в живописной картине — во вне, как бы в предлежащее пространство — в пространство читателя.

…Там в алтаре морозной звездной сканью
Мерцают — утварь, стены и полы,
Там старцы, словно в гуще Мирозданья,
Творят канон, чтоб светом покаянья
Исполнить каждый квант греховной мглы
И паки, паки будут дни светлы…

Поэт приоткрывает завесу Царских врат во время свершения Таинства в алтаре. Читатель получает информацию о том, что там происходит, но от него требуется вся полнота нравственного отклика, полнота эстетического переживания в момент сопричастности к таинству, чтобы постичь невыразимую суть, понять смысл стихотворения и испытать ту же радость соприкосновения «мирам иным», какую очевидно испытывает и делится ею с нами автор, призывающий к встрече с главным Источником любви, со Христом.

При всей сложности и эмоциональной сдержанности стихи Андрея Реброва очень светлы и радостны, потому что в них говорится о том, что человек может быть свободен, но только в любви во всех ее проявлениях православного мировоззрения, главное из которых — любовь дающая, любовь покаянная. По сути, все творчество поэта это единый призыв к духовной полноте через ее расточение, поэт не скупится сам раздавать свои духовные богатства, помня о двух главных Христовых заповедях — люби к Богу и любви к человеку, помня Его призыв к нищете духа. Душа скупая, маловерная, закостеневшая во грехах, не сможет осознать этой «нищеты», дающей самое большое богатство — богатство спасения. Душа творческая без этой «нищеты», без расточения своих духовных сокровищ, не сможет творить. Поэтому только произведения, созданные в духе Православия, в будущих веках могут отразиться «в необозримом зеркале времен».