КАТУНЬ
Вот снова, словно в первый раз,
Катунь открылась мне.
От озорных ее проказ
Мурашки по спине.
На ней знаком любой порог,
И ни к чему испуг,
Но прошибает холодок —
Чем черт не шутит вдруг.
Бегу к Катуни, как игрок
К открытым казино,
И снова ставлю на «зеро».
Иного не дано.
Меня, рулеткой закрутив,
Швыряет вниз она.
Ах, мне б исток ее найти,
Напиться допьяна.
В истоке девственном ее
Вода насквозь чиста.
Напьюсь и, может, жизнь пойдет,
Как с чистого листа.
А чуть пониже проплыви —
Катунь кипит, бурлит,
И, словно баба от любви,
Ревет она навзрыд.
С притоком каждым все мутней
Становится от слез.
Как я хочу остаться с ней,
Но все уже сбылось.
Вот позади тяжелый день,
Костер погас почти,
Но от него подняться лень,
И нет назад пути.
Ах, как красиво было там,
В пороге, где беда!
Ах, как красиво пополам
Ломала плот вода!
Как я хочу, чтоб в этот миг
Ты видела меня...
Но вот исчез последний блик
Полночного огня.
Луна прищурилась хитро,
Кутай готовит месть.
А завтра снова на «зеро»
Поставлю все, что есть.
Я знаю, это — на века,
Здесь все мои дела.
Но с каждым годом та река
Короче, чем была.
ПОСОЛЬСКИЙ ПРИКАЗ
Был Посольский приказ, и послы выполняли приказы,
Чтоб удельных князей потеснее с Москвою сплотить.
Дело шло нелегко, создавалась Россия не сразу.
Дипломаты старались ей верой и правдой служить.
И служили стране, ее нерв сквозь себя пропуская,
И учились искусству, как ладить и как торговать,
И учились, как жить, по заслугам других уважая,
И учили других, как Россию всегда уважать.
Пробивали пути, шла за ними Россия по следу,
Расширяя влиянье и множа владенья свои.
И на этой стезе жизнь отдал не один Грибоедов,
Выполняя приказ вдалеке от российской земли.
В поле воин один — так бывает, и это не ново.
Дипломат должен сам дать единственно верный ответ.
Должен он, как поэт, находить только верное слово,
Крепко помня при том, что пророков в Отечестве нет.
И не ведал никто, путь какой для кого уготован —
Где слетит голова, где настигнет дурная молва,
Но искал дипломат то единственно верное слово
И не мог отступать — за спиною стояла Москва.
Но пути у страны становились все круче и круче.
У иных вместо слов получалось нытье и вранье.
Выручали страну Грибоедов, и Пушкин, и Тютчев.
В их словах обретала Россия сознанье свое.
А они от ума много мыкали всякого горя.
Ум от горя не спас, но и горе не стерло ума.
Горе нам от ума — он все требует истины в споре,
Но зато для ума не страшны ни сума, ни тюрьма.
Был Посольский приказ, и приказы послы выполняли,
И умеют с тех пор дипломаты страну защищать.
Своим словом они, своим делом стране помогали
И других научили Россию всегда уважать.
ЭМИГРАНТЫ ПОСЛЕДНЕЙ ВОЛНЫ
Нет, ничто в этом мире не ново,
Лишь все слаще Отечества дым.
Эмигранты — не русское слово,
Но каким оно стало родным.
Две могучих волны в полстолетья
Уходили к чужим берегам.
Подгоняла их Родина плетью,
Чтоб чужим не молились богам.
Сколько судеб в своей круговерти
Две волны погубили, спасли.
Но уже поднимается третья
С неуемной российской земли.
Пересохли святые колодцы,
И обходят волхвы стороной,
А Россия — опять ей неймется —
Поднимает волну за волной.
И судьба улыбается ведьмой,
И утраты не чует страна.
Ну а что, если станет последней
Эта страшная третья волна?
Брызги гущи кофейной на блюдце.
Угадай, где мосты ожжены?
Угадай, где мосты, чтоб вернуться
Эмигрантам последней волны?
САДОВО-ЧЕРНОГРЯЗСКАЯ
Садово-Черногрязская,
Грязь черная, столичная,
Но к нам была ты ласкова,
И было что-то личное
Для каждого в той улице
И в этом доме сталинском.
Сейчас туда вернуться бы,
Найти, что там оставлено.
Там песни пелись страстные,
Стихи слагались искренне,
Душа и плоть контрастами
Распяты и расхристаны.
И опьяненно-смелые
Твердили мы пословицу:
Все то, что в жизни делаем,
То жизнью и становится.
Загулы беспробудные
Вдруг высекали искрою
Тот светлый час предутренний,
Где зарождалась истина —
Сквозь хмель, сквозь вожделение
Побед, любви, признания,
Сквозь отрицанье гениев
И поклоненья знамени.
Садово-Черногрязская...
Садов не помню, вроде бы,
Но жили без опаски мы
И постигали Родину.
Беду ее, величие,
Ее провалы памяти...
Грязь черная, столичная
На троне и на паперти.
Садово-Черногрязская!
Под вывеской наружною
Ты началась соблазнами,
Но стала нашей дружбою.
Хозяин этой пристани
Нас вел во ржи над пропастью,
Он открывал нам истину,
И был он нашей совестью.
И ангелом-хранителем,
Душа и двери — настежь,
Хозяин по наитию
Берег нас от ненастья.
Волшебной, бескорыстною
Он окружал нас сказкою.
Нет, без него немыслима
Садово-Черногрязская.
Пусть нынче куклы с масками
Колдуют над столицею,
Хранит он Черногрязские
Законы и традиции.
Сквозь бури и скитания
Проходим без подсказки мы —
У нас образование
Садово-Черногрязское.
* * *
Сколько было подножий, вершин, рубежей,
Сколько было истоков и устьев,
Сколько было дорог — не припомнить уже,
Сколько радости было и грусти!
Ах, как сладко двадцатки промчались срока,
Ах, как жаль, что тридцатка не вечна,
Ах, как здорово было вокруг сорока,
Как несли нас к полтиннику речки!
Вот мы здесь. А что далее нам суждено —
Тот, Кто Там, Наверху, знает точно:
Знает он, где отравлено будет вино
И где вломятся в дверь среди ночи,
Где над пропастью страшной судьба проведет
И подарит второе рожденье,
Где от встречи случайной всю жизнь напролет
Будешь жаждать ее повторенья,
Где теченьем прибьет к неродным берегам
И где друга отнимут жестоко,
Знает он, где дозволена милость к врагам,
Где положено око за око,
Где увлекся и где безнадежно влюблен,
И что ждет за крутым поворотом,
Сколько стоит покой, сколько ставить на кон,
И где в рай распахнутся ворота...
Мы все это узнаем потом, а пока —
В неизвестность маршрут предначертан.
Незнакомым ущельем уносит река,
А в лицо — незнакомые ветры.
И как хочется взять и спросить у Того,
Кто всем Там, Наверху, верховодит,
Что записано в книгах для нас у Него
И остался ли козырь в колоде?
Если завтра уже умирать — будем пить,
Будем петь и гулять до рассвета,
Если долгие годы отмерено жить —
То тем более выбора нету:
Будем пить и гулять, веселиться и петь
Наши самые главные песни
Про мечты, про детей, про любви круговерть,
Про друзей, что уже в поднебесье.
И сегодня за них мы поднимем стакан,
И да будет светла их обитель.
Нынче праздник вершит плотовой капитан,
Собиратель друзей и хранитель.
Он не Там, Наверху, он на грешной Земле,
Нашей дружбы он — центр притяженья.
И друзья за столом, и вино на столе,
Продолжается жизни движенье.
Нам ведь много не надо — еще пятьдесят
Бурных весен и столько же речек,
Да чтоб мысли летели вперед, не назад,
Да с друзьями почаще бы встречи.
Ну, а там поглядим — сколько нужно еще,
Чтоб не в долг, чтобы счет был оплачен.
Если рядом останется друга плечо,
Значит, нас не оставит удача.
Снова наши машины летят в гололед,
Не устали скакать наши кони,
И еще не порвался резиновый плот,
Поезда еще ждут на перроне.
Если завтра уже умирать — будем пить,
Будем петь и гулять до рассвета.
Если ж долгие годы отмерено жить —
То тем более выбора нету.
