* * *
И ныне Божий Сын унижен и распят.
«Что истина?» — спросил с усмешкою Пилат.
Философ, он не знал: она не «что», а «Кто».
Его глазам прозреть не помогло ничто.
Был в слепоте своей Пилат неумолим.
А Истина живьем стояла перед ним.
ПУТЬ ХРИСТА
Нельзя вторгаться в область Бога —
настигнет душу слепота.
У каждого своя дорога.
Не претендуй на Путь Христа.
Свет вифлеемский всем нам светит.
Глазам не верить нет причин.
Да, в мире все мы Божьи дети.
Но Сын и Путь Его — один.
БОЖИЙ ГЛАС
Распявшие Христа,
убившие царя...
1999.
Все должно когда-то сбыться.
Русский царь — есть Божий глас.
Не отмыться вам, не скрыться.
Кровь его горит на вас.
Не уйдете от ответа,
службу черную творя,
и расплатитесь за это,
вы, убившие царя.
Зреет грозное отмщенье,
приближая день и час.
Нет, не будет вам прощенья.
Кровь его — на всех на вас.
НАЕДИНЕ
Глядящими со стен святыми ликами
я освещен в потемках бытия.
Наедине с иконами и книгами
остывшая проходит жизнь моя.
Наставники мои и собеседники —
ведут меня упорно за собой,
души и тайных мыслей исповедники,
до гробовой доски — они со мной.
В своем привычном с детства одиночестве
всегда я был, на деле, не один.
Я это ощутил еще в отрочестве
и прожил с этим знаньем до седин.
Теперь, когда мой век уходит в прошлое,
смотрю на них, не потеряв лица.
Что есть во мне — плохое и хорошее —
лишь только им известно до конца.
Тоска любви мне станет оправданием,
утихнут боли всех моих потерь,
когда однажды с грустным ожиданием
они в свой мир и мне откроют дверь.
ГОЛОС МОИХ ПРЕДКОВ
Это ж сколько ушло поколений
и сожглось отстрадавших сердец,
чтоб для ясных души озарений
я пришел в этот мир наконец!
Чтобы эти души озаренья
воспылали из тьмы вековой,
чтоб убитые мраком забвенья
наконец встали рядом со мной.
Чтоб отважно, спокойно, сурово
голос предков из праха восстал,
чтоб заветное русское слово
я жестокому свету сказал.
Да, трудились они не напрасно
до меня на российской земле.
И страдали они не безгласно,
и не сгинули глухо во мгле.
* * *
Бесцветно, пасмурно и сыро,
уныло и оголено...
Холодным воздухом полмира
в смиренный плен заключено.
Предзимье будет скоротечным
в краю погодных перемен.
Но для кого-то станет вечным
холодный плен, холодный плен...
А время мчится быстрым бегом.
И чистый свет душа хранит...
Простудный ветер. Дождь со снегом.
И мать уже не позвонит.
МСТИТЕЛЬ
Зачем спасать Россию нам?
И муторно, и неохота...
...Трусит по снегу Росинант —
хромая кляча Дон Кихота.
Наездник стар, угрюм и сед.
Прогнили ржавые доспехи.
Но все ж ему покоя нет
в чаду отъявленной потехи.
Одним на смех, другим на страх,
с кривым копьем ночной дорогой
он сквозь веков разор и прах
трусит на кляче хромоногой.
Печальный рыцарь и поэт,
грозит Божественной расплатой.
Верхом объездив белый свет,
он мстит за боль страны распятой.
Ему с пути нельзя свернуть.
Его судьбе не быть иною.
И озаряет грозный путь
огонь содомский за спиною...
* * *
Друг мой, быть может, я скоро умру.
Слишком душа истомилась в миру.
Сердце не годно уже ни к чему,
в жизни с избытком досталось ему.
Друг мой, не надо грустить обо мне.
Мертвый, врагам я опасен вдвойне.
Сердце, отвергшее немощный страх,
будет по-прежнему биться в стихах.
Друг мой, отчаянной страстью горя,
мы за Россию боролись не зря.
Верю, навеки надежду храня:
будет в победе частица меня.
* * *
Пророки есть в Отечестве моем.
Вся правда нами сказана народу.
И мы предупреждали обо всем
тех, кто врагам вверялся год от году.
Кто зорок был — все видел и без нас.
Кто слух имел — тот нас давно услышал.
Кто жил дрожа — смешон в бессчетный раз.
Тот проиграл, кто с нами в бой не вышел.
Моральный гнет густеет с каждым днем
и сам собой рассеется едва ли.
Мы двадцать с лишним лет предупреждали.
Пророки есть в Отечестве моем.
СТИХИЯ
И гром и град, и гром и град!..
И я июньским ливням рад.
Идет гроза, поет гроза.
Блестят, светясь, мои глаза.
Поток небесный льет и льет,
град по карнизу дробно бьет.
И, точно грозный басурман,
деревья ломит ураган.
Стихия дерзкая, она
еще свободна и сильна.
Чтоб мы, презрев небытие,
учились жизни у нее.
* * *
Макушка лета. Время золотое.
Им, словно детством, дорожит душа.
Идешь в поля, в пристанище покоя,
и до заката бродишь не спеша.
Благоухают ароматом травы,
жужжат шмели, мелькают мотыльки…
От суеты и от недоброй славы
в полях спасаюсь, в парках, у реки...
Себе внушаю: помнить зла не надо.
Смотрю, как блещет алый небосклон.
Июльский вечер. Нежная прохлада.
И отдаленный колокольный звон...
* * *
Бога об одной просил награде.
Ждал одной любви до седины.
Все отдал, со всем расстался ради
высоты духовной глубины.
Этот свет сберег в себе до гроба.
Были вопли недругов смешны —
не слышна была чужая злоба
в небесах духовной глубины.
Должен был и смог не оступиться,
встав на самом гребне крутизны,
чтобы не упасть и не разбиться
с высоты той самой глубины.
ПУШКИН
Летящий сквозь громады лет,
огнем небес отмечен,
поэт в России, он — поэт,
не больше и не меньше.
Он и творец, он и боец,
певец, гонец победный,
а выше — только лишь Отец,
и Сын, и Дух Заветный.
Есть слово-символ, как пароль
для всех в России, — Пушкин.
За вечную любовь и боль
нальем по полной кружке.
Когда земные времена
погрязнут в общем блуде,
его строка, хотя б одна,
но в русском сердце — будет.
И пусть во власти высших сил
течет веков громада, —
останется: «Я вас любил...»,
и большего — не надо.
* * *
Любовь несчастная моя...
Другой не будет.
В сетях земного бытия
кто нас рассудит?
Моя любовь казалась мне
тоской поэта.
И все ж в душевной глубине
я ждал ответа.
«Нет, со своей тоской души
ты просто скучен.
Во мраке хохота и лжи
кому ты нужен? —
себе внушал я, говоря: —
Не жди признанья.
Ты отдаешь себя зазря
ей на закланье.
И безответны будут вновь
слова живые...»
Моя несчастная любовь...
Любовь к России.
* * *
Мир земной до странности жестоко
отовсюду гнал меня, кляня.
Было горько мне и одиноко.
Это ангел мой хранил меня.
Чтобы в мире грешном стать счастливым,
не истрачу я остаток сил.
Да, он был ко мне несправедливым.
Это значит — Бог меня любил.
ЖИЗНЬ
Я жил на белом свете
во времена лихие,
родившийся для смерти,
как многие другие.
Пускай счастливым не был,
но был храним судьбою.
Что я искал под небом?
О чем мечтал с тоскою?
Искал любви высокой,
мечтал о русской силе
и с горечью глубокой
я думал о России.
В стихи, в дела и в мысли
уйдут земные годы,
на звездном коромысле
души сомкнутся своды.
С бытийной круговерти
сойду без шумной тризны.
Родившийся для смерти,
умру для вечной жизни.
