Почетному гражданину Курганской области, секретарю Союза писателей России, заслуженному работнику культуры РСФСР, писателю Виктору Федоровичу Потанину
Многоуважаемый Виктор Федорович!
Сердечно поздравляем Вас с 75-летним юбилеем! Господь судил Вам многое совершить и пережить. Высокий талант, данный Вам от Бога, в соединении с поистине крестьянским трудолюбием позволили Вам создать замечательные произведения, проникнутые любовью к Родине, простым русским людям, труженикам и мечтателям, хранителям духовных ценностей нашего народа. Ваши книги, открывая многочисленным читателям мир Зауральской земли, стали неотъемлемой частью русской литературы.
Россия — страна слова, где писатели всегда играли особую роль добрых и мудрых наставников, сострадающих своему народу, защищающих его душу от всех напастей и всевозможных угроз. Это в полной мере относится к Вашему светлому творчеству, исполненному христианской любви к человеку. Вы принадлежите к замечательной плеяде русских писателей, сумевших в условиях жестокого и лукавого ХХ века сохранить в своем творчестве народную душу, верность Православным идеалам. Ваше имя по праву стоит рядом с именами Василия Шукшина, Виктора Астафьева, Василия Белова... Не случайно именно Вы стали первым лауреатом Шукшинской литературной премии.
Ваш литературный и общественный труд получил заслуженное признание. Об этом свидетельствуют государственные награды, многочисленные премии. А общий тираж Ваших книг, многие из которых переведены на иностранные языки, составляет около 7 миллионов.
Высоко неся звание русского писателя, Вы внесли достойную лепту в возрождение Православия в Зауралье, возвращение верующим кафедрального собора Александра Невского. Ваше искреннее и глубокое слово служит делу духовного просвещения нашего народа.
Сегодня, когда русская литература переживает непростые времена, Вы, будучи членом Высшего творческого совета Союза писателей России, прилагаете все усилия для сохранения и развития высоких духовных традиций русского слова, воспитания нового поколения русских литераторов.
В этот знаменательный день желаем Вам, глубокоуважаемый Виктор Федорович, крепости душевных и телесных сил, мудрости, терпения, благословенных творческих успехов и помощи Божией в Ваших благих делах и начинаниях.
Да хранит Вас Всемилостивый Господь в здравии на многая и благая лета!
С искренним уважением и благословением архиепископ Курганский и Шадринский Константин, редакция журнала «Родная Ладога»
УСПЕХ
Помню одну стылую зимнюю ночь. С вечера тогда началась метель, и ветер трепал со злобой деревья, а потом ударил мороз. И какой! В такие минуты кажется, что никогда уж не услышишь веселого птичьего голоса, никогда не выйдешь на улицу в одной белой нательной рубашке, никогда уж не ступишь на зеленую травку-муравку и не увидишь речку под теплым августовским туманом. Одним словом, тоска. И сразу же хочется забиться на диван в самый уголок, подогнуть под себя колени и лежать в немом оцепенении, и чего-то ждать, и на что-то надеяться. Может быть, на какого-то веселого залетного гостя или на какую-то счастливую телеграмму, приглашающую тебя на белый пароход куда-нибудь в зеленые изумрудные страны. Или... Да хватит уж — какие там страны. И в этот миг зазвонил телефон. Я нехотя поднял трубку. Звонили из моей родной деревни. Голос принадлежал Владимиру Николаевичу — директору школы. С этим человеком я когда-то учился, да и потом наши отношения не прерывались. Вот и сейчас он говорил так, точно мы расстались только вчера:
— Слушай, Сергей, я вступил в полосу везения. Успехи, кругом успехи! А вчера даже выбил для своих зарплату за октябрь. А мы уж хотели бастовать. Наш физик грозился голодовкой. И он бы сделал — настырный, как гвоздь. А теперь отпала нужда. Но я к тебе за другим, — он прервался, — в трубке что-то колебалось, потрескивало, наверно, мороз. Но вскоре трубка опять ожила:
— Послушай, Сережа. Через неделю у меня день рождения, круглая дата, почти юбилей. Будут только свои, деревенские, и то по строгому выбору. И надеюсь, ты, Сережа, приедешь?.. Ты понял меня, не слышу?
— Может, и приеду...
— Что значит, может — не может. Конечно, время сейчас тяжелое, но мы по-скромному, по-студенчески. Есть в наличии соленые огурчики, домашнее вино и грибочки. Все это готовила еще моя мама-покойница. Вот так, милый мой... Год уже лежит в нашем борочке, а я все еще за ее счет. Повезло мне с мамой, царство ей там небесное. А у вас, значит, тоже морозы, Сережа? У тебя даже голос какой-то простуженный. Береги себя и жене подскажи, чтоб получше тебя, ха-ха! — и на этом голос прервался. Я подошел к окну. За стеклом клубилось что-то белое, злое, бескрайнее. Мороз, наверное, царствовал уже по всей земле...
Но все равно через неделю я сидел за его столом. А передо мной стояла высокая сувенирная рюмка, и там золотилось то самое домашнее вино. Хозяин, конечно, присутствовал рядом. В последние годы он очень сдал. Одно плечо у него как бы обвисло, а другое, наоборот, приподнялось. Зато глаза все еще были молодые, чистые, ясные и поблескивали под электрическим светом, как яичная скорлупа. И голова его тоже походила то ли на яичко, то ли на бильярдный шар. Недаром в детстве его дразнили — Вовка — маленькая головка. И училась в школе эта головка — так себе, но в институт неожиданно поступила. И с тех пор Владимир Николаевич стал готовить себя к учительской жизни. И подготовил... Но мои мысли прервал его цепкий и торопливый голосок:
— Значит, Сережа, ты оценил вино. А грибочки?! Такие, наверно, в Кремле подают на серебряной вилочке. Но у меня по-простому, ведь живу без хозяйки... — он выразительно замолчал, погрузился в воспоминанья. Наверно, вспомнил жену. Она ушла от него шесть лет назад и взяла с собой дочку.
— Без хозяйки, Сережа, бывает худо, а с Ниной было б еще хужее. Я правильно употребил это слово «хужее»? Ты же у нас филолог, еще осудишь, а я давно уж высказываюсь по-здешнему, да. А иначе не могу, разучился... Но я отклонился, прости... А с Ниной мы расстались по-доброму. Не кричали, не драли волосы. Это ж по-нынешнему — просто успех, ты согласен? Конечно, согласен, ты всегда желал мне добра. А самое главное, Сережа, дочка все время мне снится. Вчера, знаешь, трещит мороз, луна в окна заглядывает, а мы плывем с ней на лодке. И лето кругом, и река, и рыбки возле лодки взлетают, и вода такая чистая, голубая. Проснулся, а дочка — во мне, она все равно во мне, понимаешь? Мы же с ней словно бы не расстались. Это же такое счастье, Сережа, такой успех в моей нынешней жизни. Ты согласен? По глазам вижу — согласен. Давай выпьем за это. За эти сны, за доченьку, за тебя... я хочу, чтоб и тебе было легко, хорошо. Ты слышишь меня, Сережа, да... А моя Нина живет нынче с богатым. У них магазин, своя контора, машины. У ней все сбылось, о чем мечталось. Такой успех для нее — и даже в городе живет, а не в деревне... Его маленькая головка приблизилась ко мне совсем близко, а глаза широко раскрылись и нервно горели. Я думал, что ему стало плохо, и он расхнычется, но он вдруг стал меня утешать.
— Не завидуй, Сережа, богатым, не надо. И не считай у них денег. Да Бог с ним. Как-нибудь перебьемся. Они пускай — новые русские, а мы с тобой — старые, да... Старые русские, ха-ха! Это же хорошо и так складно! Ай да Вовка — маленькая головка! — он тронул меня за плечо. — Помнишь, Сережа, мое детское прозвище? Где оно, наше детство... — Он замолчал, а мне стало почему-то тревожно. Ветер бил по раме, в комнате похолодало. Я поежился — мне ведь предстояло здесь ночевать. А еще через минуту я поймал себя на подлой мысли. Она была в том, что я жалел, что сюда приехал. И в этот миг он достал из тумбочки фотографию и поставил ее на стол.
— Это, Сережа, моя мама. Всю жизнь была в колхозе, даже заведовала фермой. Своим коровушкам давала человеческие имена — Маня, Тоня да Аннушка. Я был к матери очень привязан... Нет, Сережа, не так. Надо сказать по-другому — я ее очень любил, но она об этом никогда не слышала от меня. Не слышала, и это горе большое. Но сейчас не вернешь... А похоронил я ее как надо. Место выбрал сухое, высокое, да. И на два метра могилу вырыли. Посмотрел, а на дне могилы — ни капли воды. Это ж такое везенье, успех. Значит, гроб сохранится, не будет гнить. И крест я поставил железный, надежный. Вековой будет крест. Ты слышишь, Сережа? А ты меня, мама, слышишь? — он взял фотографию и поцеловал ее. Когда целовал, то зажмурился. А потом, когда открылись глаза, — то они были мокрые. Словно чего-то испугавшись, он схватил свою рюмку и залпом выпил вино. Его маленькая головка закричала, заволновалась, мне даже показалось, что она крутанулась, как шарик. Я отвел от него глаза, и мне опять стало холодно и захотелось уехать. Но он уже заговорил о веселом — о рыбалке.
— А теперь, Сережа, я полюбил удочки, отдых возле реки. Особенно клюет на Глубоком озере. Но это от дома — три километра. И знаешь, Сережа, я решил заиметь колеса. Купил у одного пьяницы старенький «Ковровец». Он продал его именно по дешевке. Выпить захотелось и продал. Ты меня слушаешь, старый русский, ха-ха! — смешок у него вышел пьяненький, бодренький, хотя он почти не пил...
А потом была длинная холодная ночь. Он быстро заснул, а я проворочался до утра. Да и ветер мешал. Он бил в стену дома, стучал ставнями и злился. И мне было грустно. В деревне мне всегда грустно, если за окнами метель и ветер. И всегда кажется, что кто-то умер или стонет чья-то душа. Вот и тогда мне казалось, что этот ветер не перед добром...
Так и случилось, как думал. По весне я снова отправился в свою деревню. Мне передали, что Владимир Николаевич попал в больницу. И попал по-серьезному. Он ехал на своем мотоцикле, и его сбил «Беларусь». Точнее сказать, мотоцикл задела по какой-то оплошности тракторная тележка, и старенький «Ковровец» — в кювет. И мотоцикл, и человека измяло, как тряпку. Но бывают в жизни все-таки чудеса — хозяин мотоцикла остался жив. Его привезли чуть тепленького в районную больницу. И сразу вызвали из области хирурга. Тот оказался кудесник. Он и спас ему жизнь. Правда, пришлось отнять левую ногу — чуть ниже колена.
Когда я приехал к нему, он уже выздоравливал. В палате было сумрачно и тоскливо, как во всех сельских больницах. Стены в палате были мокроватые — штукатурка обвисла. Господи, везде не хватает денег. Были бы они, грешные, давно бы сделали здесь ремонт. Но его голос прервал мои размышления:
— Спасибо, Сереженька, что заехал. Да я уже здесь недолго... Кстати, тебя не коробит, что я все время к тебе без отчества? Нынче ведь серьезные времена...
— Тебя выписывают?.. — я выдавил из себя еще что-то, потом замолчал. Испугали его глаза. Они были такие большие, огромные, полные чегото неведомого для меня. Такие глаза бывают у лошадей, когда их ведут на бойню... Однажды я видел такие, но он перебил мои мысли.
— Мне, знаешь, опять повезло. Это, считай, просто успех, что я попал к такому хирургу. Мог бы, конечно, и не попасть. А во-вторых, мне уже пообещали протез. Сережа, слышишь, ты слышишь меня? Пройдет какойто месяц, и я смогу без посторонних выйти на крыльцо. А потом ко мне дочка приедет. Ведь приедет же, правда? Вон нынче какое солнышко! Как хорошо! Сережа, тебе тоже хорошо?..
Я молчал и не знал, что ответить. У меня болела душа. Она еще сильнее заболела, когда я открыл дверь палаты и вышел на улицу. Сияло солнце, зеленели деревья, а у меня сжималось горло и хотелось разорвать в том месте рубашку. Но отчего? Почему? И зачем я посмотрел в эти глаза? Сегодня они мне приснятся ночью и завтра... И его грустный смешок тоже приснится — «мы с тобой старые русские, ха-ха!» И в этот миг подошел автобус. Открылась дверца, и я заскочил в нее с облегчением. Дорога мне всегда помогает, спасает. Может, и сегодня спасет.
