Консервативный поворот как неизбежность
Консерватизм — понятие, с одной стороны, чрезвычайно широкое и неопределенное, c другой стороны, чрезвычайно узкое. Поэтому вообще разговор о консерватизме — это разговор ни о чем. Консерваторов воспринимают, в основном, как правых, это естественно. В чем идея, грубо говоря, правых консерваторов? В том, что они ищут фундаментальных смыслов, ищут выходов в прошлом, в традиции. Левые ищут в будущем, в том, чего нет на самом деле. А либералы не ищут ни в чем, они живут сегодняшним днем. Это такая очень примитивная, но верная политическая ссылка.
У либералов не существует ни прошлого, ни будущего. Это очень легко проверить на наших либералах, они у нас дистиллировано чистые, не замутненные ничем, кроме национального предательства. Потому что для либералов не существует понятия национального предательства, потому что у них не существует прошлого. Таким образом, не существует истории, не существует обязательства перед предками, ничего не существует — это даже не предательство, это прагматизм.
Вообще, что имеется в виду под консерватизмом, если рассматривать это не как ругательство, а как некую позитивную логику? Ну, во-первых, ничто не появляется из ничего. Я много раз говорил, что вот моя концепция общества и человека, и государства состоит в том, что человек отличается от животного тем, что он имеет прошлое, память, обязательства и так далее. Это и есть собственно структура человека социального — это его прошлое, и оно опять же самое ценное.
Но когда говорят «консервативная революция», некоторые смеются над этим, хотя это абсолютно, совершенно очевидные вещи. Мир знает огромное количество успешных консервативных революций, практически все успешные революции были консервативными. Даже большевистская революция была консервативной, это банальная вещь опять же, что большевики во многом воспроизводили социально-культурный, социально-религиозный стереотипы традиционной Руси. И благодаря этому только и были успешны, потому что то, что они придумали, не было абсолютной конструкцией, умозрительной такой (конструктивизмом), а это было некое воплощение традиции в новой форме. То же самое и здесь.
С другой стороны новые формы. Дело в том, что консерватизм (такой позитивный консерватизм) ищет в истории, в прошлом и в настоящем не прошлое, то, что было и прошло, а вечное, то есть некие фундаментальные вечные ценности. Консервативная революция — это попытка построить на вечном. Не на случайном, не на привнесенном, не на заимствованном, а на вечном. Дальше уже очень важная задача отделения прошлого от вечного — что в каждом элементе прошлого прошло, а что может остаться в политической системе, в социальной системе, в культуре, в ценностях, в традициях и так далее.
Взгляд на историю может быть только один, если это взгляд на историю, если это не есть актуальные политические манипуляции. Взгляд на историю как на единый исторический процесс. Он не может быть никаким другим. Это взгляд на единый исторический процесс, где существует определенная цивилизация. Грубо говоря, мы знаем, что на этой земле, условно, двадцать веков назад тоже проживали какие-то другие люди. Но от них строить историческую преемственность невозможно, находясь в здравом уме и твердой памяти.
Не будучи украинцем национально «свидомым», делать этого невозможно. Для этого надо быть украинцем «западенцем», который строит свою историческую преемственность от событий и людей, которых никогда не существовало в природе. Но с момента появления этой цивилизации, это уже непрерывный исторический процесс.
Если говорить о русской истории, кратко ее охарактеризовать, то русская история великая и трагическая, как и всякая великая история. Уважение, внимание и понимание катастрофы и трагедии в истории собственной страны не менее значимо и не менее величественно, чем внимание и уважение к триумфу.
Существуют разные пласты истории, существует так называемое патриотическое воспитание, которым занимаются все страны, которые являются субъектами историческими и которые формируют такое же субъектное общество. Это, в общем, сказки и мифы. Когда нас начинают ругать, что мы что-то там переписываем, мифологизируем, российская история мифологизирована на порядки меньше, чем любая история любой известной нам страны (европейская, неевропейская). Потому что она подвергалась переосмыслению за последний обозримый период столько раз, сколько никто, никогда и нигде этого не делал.
Не может быть в России дееспособной власти, которая отдаст Севастополь. Не может быть! Без боя Севастополь отдать нельзя. Я сейчас совершенно не касаюсь плоскости отношений с братской Украиной, с которой я не представляю себе никакой войны, потому что нельзя воевать с самим собой.
Повторяю, что консерватизм всегда опирается на традицию, а традиция всегда национальна, она является тем корнем, из которого произрастает достаточно сложная политическая конструкция. Именно поэтому консерватизм в гораздо меньшей степени универсален, чем все остальные политические направления. С этой точки зрения, он очень слабо сводим к «левому» и «правому». Так, например, в западной политической традиции консерватизм чаще связан с правыми течениями, в отечественной же всегда было очень сильно социальное направление. На чем же вообще основывается консервативное мировоззрение? Повторюсь, на том, чем человек отличается от животного: тем, что у него есть память и, что очень важно, есть свои мертвые. У животных мертвых нет, а у человеческого общества, в отличие от стаи, есть историческая память.
Другой очень важной чертой консервативного сознания является историчность мышления. То есть понимания, что все процессы имеют некий корень, могут изгибаться в своем историческом развитии, как ветка дерева, ветка же не может расти из ничего, она растет от корня. И покуда существует это дерево (данная конкретная цивилизация), у него есть корень. Когда мы говорим о русском консерватизме, то имеем в виду некий набор таких исторических ценностей, на основе которых формировалась наша цивилизация. В первую очередь, это религиозные ценности как самые базовые. С другой стороны, это геополитические ценности, которые в некотором роде являются производными ценностей религиозных, более того, как мне кажется, эти базовые ценности тесно взаимосвязаны друг с другом. Это — Православие и Империя. И здесь возникает вопрос консервативного отношения к государству. Что мы понимаем под государством? Какое нам нужно государство и зачем оно нужно?
Я не буду пересказывать либеральные концепции государства как ночного сторожа, будучи уверен, что в историческом плане настоящее государство нужно для того, чтобы выиграть войну во всех ее смыслах. Необязательно выигрывать ее на поле боя, напротив, когда ты строишь государство, у которого основная задача — выиграть войну, существует большая вероятность, что воевать не придется.
Что же такое Империя? Это — сакральное государство, само по себе являющееся одной из основных ценностей данного общества и задачей всех граждан которого является служение этому государству. Разумеется, при таком восприятии государства вся система институтов, принципы отбора элит и так далее, строятся по вполне определенному критерию — верности Империи.
Теперь несколько слов о кризисе. Я не буду рассказывать банальные вещи о том, что мы считаем этот кризис системным. Системный кризис — это кризис системы, из которого система выйти в существующем виде не может. Потому что смысл такого кризиса в том, что данной системе пришел конец. А если системе пришел конец, значит, из этого кризиса вообще нет выхода по определению. Таким образом, если мы согласны с тем, что нынешний кризис — не только экономический, но и социальный, мировоззренческий, ценностный, религиозный и т. д., то это означает необходимость трансформации системы. Другое дело, что данная трансформация может проходить быстрыми катастрофическими путями (крах системы), это может быть и некая деформация, эволюция системы. Но в любом случае на выходе это будет другая система. И разные элементы, то есть разные цивилизации, разные мировые силы будут выходить из этого кризиса с разной динамикой и разными путями. При этом некоторые, наверное, придут к завершению своего цикла.
Отмечу, что сейчас мы говорим не об экономической, а о социальной системе, в основе которой лежат западные ценности — эгалитарный гуманизм, то есть идея о том, что, во-первых, человек стоит в центре всего, а во-вторых, все люди равны. С консервативной точки зрения, это бунт против Бога. И демократия, первоначально родившаяся как форма власти среди реально более или менее равных людей, эволюционировала в сторону того, чтобы признать формально равными реально неравных людей. И чем дальше она идет в этом развитии, тем больше входит в противоречие сама с собой. Очевидно, что подобная система работать не может, соответственно, появляется система преодоления этого псевдоравенства, то есть имитация. Нужно сказать, что современная демократия дошла до высших форм этой имитации, она имитирует практически все, публичная политика сначала отделяется от реальной, а потом уничтожается вовсе. В итоге, как правильно говорит наш французский друг Ален де Бенуа, в современном обществе политики нет вообще. Оказалось, что эта система не способна реагировать на вызовы, при этом, как и советская система, она оказалась бессильной не только перед экономическими вызовами, но перед всеми вызовами вообще. Она дошла до такого состояния, что любой вызов вызывал в ней системный сбой.
И здесь нужно сделать оговорку, что, безусловно, существует некая непубличная стратегическая власть, которая не выходит в сферу демократии. Но проблема заключается в том, что она не способна действовать в полном противоречии со своей публичной маской, и это вызывает немедленную катастрофу, потому что имитация рушится. То есть действия, для которых нужно демонтировать демократические формы управления народом, гамильтоновскую мечту о демократии как способе обуздания великого чудовища, недоступны для этой власти. Люди же, готовые и способные к подобным решениям, отсеиваются еще на уровне кадрового отбора.
Но вернемся к нынешнему вызову — кризису, благодаря которому у нас появляется некий «чистый лист», возможность освобождения от той модели, которой, по большому счету, мы не так уж долго и увлекались. Ведь если мы возьмем нашу предыдущую, «красную» модель, то и ее, с одной стороны, можно считать самобытно русской и консервативной. Хотя, конечно, с другой стороны, она являлась имитационной моделью в самых примитивных формах. И вот сейчас у нас появилась возможность перейти к совершенно иной — консервативной общественной формации. Почему я считаю, что именно консервативный подход позитивен? Потому что, если мы считаем, что ничего не появляется ниоткуда, то все элементы этой конструкции есть в нашем прошлом. И выстраивать ее надо именно из этого прошлого.
Нужно заметить, что консерватизм тоже бывает разный. С одной стороны, существует чисто охранительный «победоносцевский» консерватизм, с другой, — то, что называется «консервативной революцией», когда, исходя из традиционных ценностей, выстраиваются совершенно новые институты. На мой взгляд, чисто охранительный консерватизм у нас не работает потому, что в нашей традиции есть вещи, которые связаны не только с непримиримыми логическими противоречиями, но и с непримиримыми физическими противоречиями (по причине непримиримости мировоззрений их носители привыкли убивать друг друга). В качестве примера подобного стихийного, но довольно последовательного эмоционального консерватизма, можно привести попытку нашей власти выстроить образ прошлого, склеив его буквально по кусочкам. Однако даже в наш Государственный гимн проникла идея сакральности государства: «Россия — священная наша держава». А ведь Государственный гимн является частью Основного закона. Так что можно смело говорить о том, что сакральное понимание государства является основополагающим обязательным актом.
И в заключение хотелось бы еще раз повторить, что имитационное, а, следовательно, совершенно антиконсервативное по своему смыслу социальное строительство зашло в тупик. И, скажем прямо, я, по большому счету, не очень расстраиваюсь по поводу абсолютной бессодержательности нашей современной политики, поскольку ее возможности резко ограничены во времени. С исторической же точки зрения они уже закончились. И тот консервативный поворот, который нам предстоит сделать, крайне радикален. Но, к сожалению, для того, чтобы наибольшее количество людей, лояльно мотивированных к собственной стране в структурах власти, убедились в том, что у этого поворота нет альтернативы, нужно лбом удариться об стену. Да, конечно, это затратно. Да, мы тратим время и ресурсы, которые могли бы дать нам лучшие стартовые условия. Но, наверное, этого не избежать.