Последнее пророчество Распутина

К столетию со дня злодейского убийства Григория Ефимовича Распутина

Я уверен, что рано или поздно, проанализировав прохождение государственных документов, удастся во всей полноте выявить подлинную роль Императора Николая II в принятии государственных решений, сыгравших благотворную роль для развития России...

Однако есть в его правлении немало сюжетов, где воля Божия присутствует настолько очевидно, что любые попытки подменить ее категорией «случайного» уже и сейчас выглядят нелепыми.

К таким сюжетам относится, например, принципиальный вопрос возможности продолжения династии...

Как известно, рождение долгожданного наследника престола Царевича Алексия последовало после прославления Серафима Саровского, и в сознании как Царской Семьи, так и всего народа воспринималось как непосредственное продолжение этого события, как чудо, совершенное преподобным.

Можно называть это только совпадением, но, действительно, царская династия обрела возможность своего продолжения именно после деяния, потребовавшего от Николая II выступить в чисто духовном вопросе против единодушного мнения членов Святейшего Синода и его всесильного обер-прокурора К. П. Победоносцева!

Можно не связывать уничтожение богоотступниками в Казани одной из главнейших святынь России — первообраза Казанской иконы Божией Матери и начала гемофилии, переданной Царевичу по наследству от матери, но эти события стоят так пугающе близко друг от друга, что кажется, страшная болезнь дьявольской злобой казанских злоумышленников и была впрыснута в тело царского ребенка...

И снова оказалось поставленным под вопрос продолжение династии.

И, конечно же, появление в Царской Семье Григория Ефимовича Распутина, единственного человека, умеющего останавливать болезнь Царевича Алексия и возвращать его к нормальной жизни, воспринимается в ряду перечисленных нами чудесных событий, поскольку оно само таким чудесным событием и являлось...

 

1

Личное знакомство Николая II с Григорием Ефимовичем Распутиным произошло 1 ноября 1905 года.

«Вторник. Холодный ветреный день. От берега замерзло до конца нашего канала и ровной полосой в обе стороны. Был очень занят все утро... — записал в этот день в дневнике Николай II. — В 4 часа поехали на Сергиевку. Пили чай с Милицей и Станой. Познакомились с человеком Божиим — Григорием из Тобольской губ.».

Распутин явился как Божия помощь, ниспосланная Царской Семье по их молитвам. А если говорить более широко, то получается, что Распутин был послан, как Божия помощь всей России. В его лице страна получала шанс, что продолжится прямое наследование престола и страна минует осложнения, связанные с борьбой внутри императорского дома.

«Ах, милости у Бога много — несть конца... — говорил сам Григорий Ефимович. — И все это мы переживаем на себе — чудеса — не даем отчета в них».

Царская Семья и сам святой Царь этот отчет себе давали...

Совсем иначе обстояло дело с высокопоставленными сановниками.

Возмущение, которое вызвало появление Распутина в Царском Селе, перехлестывало через край.

Подобно Владимиру Николаевичу Коковцову1, большинство сановников было убеждено, что «Распутин — типичный сибирский варнак, бродяга, умный и выдрессировавший себя на известный лад под простака и юродивого и играющий свою роль по заученному рецепту; во внешности ему недоставало лишь арестантского армяка и бубнового туза на спине; по замашкам это человек, способный на все, в свое кривляние он, конечно, не верит, но выработал твердо заученные приемы, которыми обманывает как тех, кто искренне верит всем его чудачествам, так и тех, кто преклоняется перед ним ради достижения через него тех выгод, которые не даются иным путем»2.

Это предубеждение, переходящее в открытое отвращение, трудно объяснить одним только возмущением аристократов, наблюдающих, как простой крестьянин из сибирской глуши запросто посещает царский дворец.

Вообще-то в нашей истории бывали взлеты и покруче.

Достаточно вспомнить ливонскую крестьянку Марту, сделавшуюся русской Императрицей Екатериной I, или, например, малороссийского певчего, превратившегося во всесильного графа Разумовского...

Но с ними толпящиеся у трона сановники как-то сразу примирялись, потому что эти простолюдины сразу стали такими же, как они. Облачаясь в такие же одежды, новоиспеченные императрицы и графы сразу начинали вести такую же, как в высшем свете жизнь, перенимая манеры, привычки и сам образ мыслей...

Распутин не собирался становиться ни графом, ни епископом, он оставался в своей косоворотке, шароварах и мужицких сапогах посторонним в великосветском кругу, и это раздражало еще сильнее, чем его необыкновенное возвышение.

Великосветское раздражение проникло в круги революционно-либеральной публики и она — благо, и фамилия подходила! — сразу превратила Распутина в жупел разврата, в котором якобы погрязла Царская Семья.

Успеху раздуваемого газетами, депутатами и великосветскими кругами мифа о Распутине способствовало то, что главная причина появления Григория Ефимовича во дворце, как и сама болезнь Наследника, сохранялись в тайне, и в нее были посвящены только самые близкие Царской Семье люди. Не получавшая реального объяснения близость Распутина к Царской Семье обрастала в результате самыми нелепыми и дурными слухами.

Григорий Ефимович оказался в весьма сложном положении. Не имея права раскрыть доверенную ему в Царской Семье тайну, он не мог дать объяснений, которых, безусловно, ждали от него, и которые сразу бы сняли очень много недоброжелательности, проявляемой по отношению к нему.

Положение усугублялось тем, что к Распутину, помимо искренних поклонников и поклонниц, сразу прихлынула достаточно большая масса лиц, ищущих протекций и знакомств с влиятельными лицами.

Умения мгновенно разобраться в сложной структуре чиновничьих интриг, дворцовой опытности, искусства лавирования между различными группировками у Распутина, конечно, не было, да он и не желал приобретать этого опыта. То и дело, натыкаясь на открытую вражду и недоброжелательность, попадая в нелепые положения, Распутин усиливал свое юродство, язык которого был чужд аристократической и либерально-революционной публике и шокировал ее еще в большей степени, чем близость к Царской Семье.

Посмотреть, как это происходило, можно по воспоминаниям уже процитированного нами Владимира Николаевича Коковцова...

«Когда Распутин вошел в мой кабинет и сел в кресло, меня поразило отвратительное выражение его глаз. Глубоко сидящие в орбитах, близко посаженные друг к другу, маленькие, серо-стального цвета, они пристально и долго смотрели на меня, словно Распутин пытался произвести на меня какое-то гипнотическое воздействие или же просто изучал меня, увидев впервые. Затем он резко закинул голову кверху и стал рассматривать потолок, обводя его по всему карнизу, потом потупил голову и стал упорно смотреть на пол, но все время молчал.

Мне показалось, что мы бесконечно долго сидим в таком бессмысленном положении, и я, наконец, обратился к нему, сказав: “Вот вы хотели меня видеть, что же именно хотели вы сказать мне? Ведь так можно просидеть и до утра”.

Мои слова, видимо, не произвели никакого впечатления. Распутин как-то глупо, деланно, полуидиотски осклабился, пробормотал: “Я так, я ничего, вот просто смотрю, какая высокая комната” и опять замолчал, закинув голову кверху, и все смотрел на потолок».

Сцена эта нуждается в небольших комментариях.

Осмотрительный Коковцов пригласил в качестве свидетеля на эту встречу с Распутиным своего зятя Валерия Николаевича Мамонтова, но тот задержался, и Владимир Николаевич нервничает.

Он не скрывает антипатии к гостю с отвратительным выражением глаз, который глупо, деланно, полуидиотски улыбается, показывая зубы...

Однако свои ощущения и диалог автор мемуаров воспроизводит, по-видимому, достаточно точно, и в результате, против его воли, вместо отвратительного чудовища, которому не хватает «лишь арестантского армяка и бубнового туза на спине», перед читателем возникает Григорий Ефимович Распутин во всей полноте совершающегося юродства.

Увидев, что Коковцов беспокоится, как бы не оказаться загипнотизированным, пока не появился зять, Распутин демонстративно начинает разглядывать вначале потолок комнаты, а потом пол.

Поведение это беспокоит Владимира Николаевича.

— Вот вы хотели меня видеть, что же именно хотели вы сказать мне? — спрашивает он. — Ведь так можно просидеть и до утра.

На эту обращенную к мужику речь барина следует ответ, исполненный в заданной стилистике:

— Я так, я ничего, вот просто смотрю, какая высокая комната...

Ответ, казалось бы, невнятный, отчасти даже бессмысленный, но таким он только кажется хозяину, потому что смысл его Коковцов не понял, вернее не захотел понять. Получается, что Распутину сейчас гораздо интереснее министра комната, в которой они находятся.

Комната высокая...

Закинув голову кверху, Распутин снова начинает смотреть на потолок.

Из томительного состояния, в которое поверг его ответ Распутина, Коковцова выводит приход Мамонтова. Тот целуется с Распутиным и сразу берет быка за рога, поинтересовавшись, действительно ли Распутин собирается уехать домой?

«Вместо ответа Мамонтову Распутин снова уставился на меня в упор своими холодными, пронзительными глазами и проговорил скороговоркой:

“Что ж, уезжать мне, что ли? Житья мне больше нет, и чего плетут на меня...”.

Я сказал ему: “Да, конечно, вы хорошо сделаете, если уедете. Плетут ли на вас или говорят одну правду, но вы должны понять, что не здесь ваше место, что вы вредите Государю, появляясь во дворце и в особенности рассказывая о вашей близости, давая кому угодно пищу для самых невероятных выдумок и заключений”».

Прервем еще раз цитату.

Владимир Николаевич Коковцов умело выдвигает против Распутина самое страшное в глазах самого Григория Ефимовича обвинение: «вы вредите Государю, появляясь во дворце и в особенности рассказывая о вашей близости»...

— Кому я что рассказываю, — неловко начинает оправдываться он. — Все врут на меня, все выдумывают! Нешто я лезу во дворец? Меня туда зовут!

И вот тут-то и вступает в диалог Валерий Николаевич Мамонтов.

— Ну что греха таить, Григорий Ефимович, ты и сам рассказываешь лишнее, да и не в том дело, — вкрадчивым голосом говорит он. — А в том оно, что не там твое место, не твоего ума дело ставить и смещать министров да принимать всех, кому не лень идти к тебе со всякими делами да просьбами, и писать о них, кому угодно...

Очень важны здесь выделенные слова...

Не твоего ума дело...

Это ключ к разгадке причины травли Распутина.

 

2

К сожалению, даже и современные историки патриотического направления, пытаясь реабилитировать Распутина, стараются доказать, будто Григорий Ефимович никак не влиял на государственные назначения и на ход государственных дел...

Все-таки это не так.

Разумеется, нелепо представлять влияние Распутина в фельетонной стилистике памфлетов, но разве оно реализовалось только в виде указаний пьяного чудовища совершенно безвольному Государю?

Как пишет С. С. Ольденбург, Николай II интересовался, как Распутин отзывается на те или иные вопросы государственной жизни; в его ответах он чувствовал нередко подлинную «связь с землей». Правда, Ольденбург прибавляет тут же, что «особого значения его отдельным мнениям Государь, конечно, не придавал», но это уже реверанс в сторону либерально-демократической публики, никак не украшающий серьезного историка.

Что значит: не придавал особого значения? Как мы уже говорили, что Николай II вообще мало чьим отдельным мнениям — отсюда и бесчисленные сетования мемуаристов! — придавал особое значение.

Тем не менее все мнения были важны для выработки окончательного решения. И в этом смысле мнение Григория Ефимовича, в ответах которого чувствовалась подлинная «связь с землей», конечно же, тоже учитывалось им.

Уместно напомнить тут, что Григорий Ефимович Распутин, находясь рядом с Царской Семьей и оказывая ей (лечение Наследника), действительно, неоценимые услуги, сумел накопить денег только на деревянный дом в родном селе Покровское. Дом был хороший, крепкий, но таких домов и в Покровском у не выезжавших никуда за пределы села хозяев было порядочно... А еще? А больше ничего не осталось от легендарных богатств Распутина...

Распутин, располагая доверием Государя, не преследовал никаких личных интересов, не выпрашивал для себя должностей и званий, его задачей было разрушение того средостения, которое всегда существовало между русскими императорами и русским народом и которое только в правление последнего Императора начало разрушаться. И в этом смысле Распутина можно считать частью плана устроения Святой Руси, который с Божией помощью осуществлялся Николаем II.

Поэтому-то преуменьшать влияние Распутина на Государя не следует. Многое для Государя без Распутина осталось бы скрытым, хотя по мнению Коковцова, Мамонтова и множества подобных им не его ума было это дело.

Вообще-то давать или не давать рекомендации — это личное дело каждого отдельного человека. Когда Великий князь Александр Михайлович возле еще не остывшего тела Императора Александра III рекомендует молодому Государю список лиц, на которых он может опереться, как верховный правитель России, это никого не возмущает, это нормально.

А вот протекция Распутина — это уже не его ума дело...

Да ведь и не государственные директивы писал Георгий Ефимович, к его рекомендациям, как это делал, например, Петр Аркадьевич Столыпин, можно было и не прислушиваться.

В чем же дело?

Да только в том, что в рекомендациях Распутина преобладала простонародная составляющая, и это и возмущало великосветскую публику.

И, наверное, именно поэтому и раздували либеральные журналисты и историки миф о распутинщине, пронизывающей русскую государственную жизнь, что в лице Распутина происходило оттеснение от власти лиц, которые, рассуждая о народном представительстве во власти, менее всего хотели, чтобы власть в России, действительно, становилась народной и русской.

«Распутин, пока говорил Мамонтов, сидел с закрытыми глазами, опустив голову, и упорно молчал. Подали чай. Распутин набрал пригоршню печенья, бросил его в стакан, уставился опять на меня своими рысьими глазами.

Мне надоела эта попытка гипнотизировать меня, и я сказал: “Напрасно вы так упорно глядите на меня, ваши глаза не производят нa меня никакого действия. Давайте лучше поговорим. Ответьте мне: разве нe прав Валерий Николаевич (Мамонтов), говоря вам то, что он сказал?”

Распутин глупо улыбнулся, заерзал на стуле, отвернулся от нас обоих и сказал: “Ладно, я уеду, только уж пущай меня не зовут обратно, если я такой худой, что Царю от меня худо”.

Я хотел перевести разговор на другую тему. Стал расспрашивать Распутина о состоянии продовольственного дела в Тобольской губернии — в тот год там был неурожай. Он оживился, отвечал очень здраво, толково и даже остроумно. Но стоило мне сказать ему: “Вот так-то лучше, можно и обо всем договориться”, как он опять съежился, стал закидывать голову или опускать ее, бормотал какие-то бессвязные слова:

“Ладно, я худой, уеду, пущай справляются без меня, зачем меня зовут сказать то да другое про того да про другого...”

Долго опять молчал, уставившись на меня, потом сорвался с места, сказал: “Ну вот и познакомились, прощайте” и ушел от меня»...

 

3

Казалось бы, сравнивать Петра Аркадьевича Столыпина с Григорием Ефимовичем Распутиным нелепо. Что общего можно обнаружить у представителя древнего дворянского рода и простого мужика, у высокообразованного государственного деятеля и человека, едва овладевшего грамотой, у смелого реформатора, возглавляющего правительство гигантской империи, и старца, молитвенника, человека, позиционирующего себя как духовного наставника...

Кажется, нет тут никаких точек соприкосновения, но тем не менее и Столыпин, и Распутин — оба близки Императору Николаю II, оба они, хотя и каждый по-своему, необходимы Государю для создания новой России, оба они будут убиты врагами этой новой России...

Удивительно, но Петр Аркадьевич Столыпин, хотя он, разумеется, имел отличный послужной — Ковенский уездный предводитель дворянства, губернский предводитель, Гродненский губернатор, Саратовский губернатор — список, совершает головокружительный скачок в карьере не столько из губернаторского кресла, сколько из той глубинки народной жизни, где чудом Божиим разрушалось средостение между Царем и Народом.

Момент этот сам Петр Аркадьевич описал в письме жене от 28 июня 1904 года:

«Только что проводил Государя и усталый пишу тебе. Все обошлось прекрасно... Говорили речи Мельников, А. Д. Юматов (от земства), городской голова, но лучше всех сказал волостной старшина, которому я велел самому придумать слово... Он сказал: “Прими, Ваше Величество, хлеб-соль от своих крестьян, не тужи, Царь-Батюшка, мы все за тебя”».

В этом же письме П. А. Столыпин описывает еще одну случайную встречу Государя, произошедшую в Кузнецке...

«Он среди крестьян узнал одного бывшего семеновца-конвойного, сказал, что помнит, что ходил с ним на съемку, но что тогда он был без бороды. Крестьяне в восторге.

Вообще кажется все хорошо. И Государь был видимо доволен...»

Меньше чем через год Петр Аркадьевич был вызван телеграммой в Царское Село. Сразу распространился слух, что Николай II прочит его в министры иностранных дел.

Прощаясь перед отъездом, Столыпин сказал:

— Интересно знать: откуда исходит это предложение? Если от Совета Министров, то я постараюсь немедленно вернуться обратно; если же из Царского Села, — я останусь там.

Оказалось, что предложение исходило действительно от Государя.

Вспоминая встречу в Кузнецке, он сам выбрал П. А. Столыпина, чтобы он «по-провинциальному», «по-саратовскому» делал петербургскую работу.

И Николай II не ошибся и тут.

Именно с помощью П. А. Столыпина удалось Николаю II завершить крестьянскую реформу, начатую отменой крепостного права его дедом, Александром II.

Самому Петру Аркадьевичу это стоило собственной жизни...

«Россия пала и потому, что среди ее высшего класса, аристократии оказалось слишком мало людей, подобно ему (Столыпину. — Н. К.) сознательно готовых на жертву, — отмечает биограф Столыпина Г. П. Сидоровнин, — “белая кость” была тронута тлением распада. Может, Столыпина и принимали с трудом оттого, что его мужественный облик, его дела и поступки раздражали знатных особ, были укором для них»3.

Это объяснение не исчерпывает всей проблемы, потому что часть ее заключалась в характере самого Столыпина.

Петр Аркадьевич, безусловно, являлся патриотом Великой России, и тем не менее и родством, и культурой, и воспитанием он столь прочно был связан с тронутой тлением распада «белой костью», что зачастую не узнавал, а порою и не хотел узнавать той Руси, которая устраивалась благодаря его трудам.

 

4

Хотя именно Николай II привлек Петра Аркадьевича Столыпина к руководству империей и сумел сохранить его на этом посту вопреки всем интригам своего окружения, сам Столыпин не слишком-то высоко оценивал роль Государя и склонен был приписывать той же Императрице-матери спасительные для него, как премьер-министра, решения.

Николай II видел это, но по свойственной ему деликатности ни разу не выказал своего неудовольствия, хотя понятно, что такое отношение человека, проводившего его национальную политику, было ему неприятно.

Особенно ярко стремление Столыпина дистанцироваться от Государя, показать свою особую значимость и независимость проявилось, когда Николай II попытался сблизить его с Распутиным.

Первая попытка сделать это была предпринята после трагедии на Аптекарском острове, произошедшей 12 (25) августа 1906 года...

После взрыва бомбы четырнадцатилетняя Наташа Столыпина — она попала под копыта обезумевших от ранения лошадей, впряженных в ландо! — превратилась в калеку, а у трехлетнего Аркадия Столыпина оказалось переломано бедро.

Разорванными в клочья оказались и сами террористы, а также швейцар, охранник и генерал-майор Замятин.

Петр Аркадьевич Столыпин на этот раз осмелился остаться живым, чем возбудил очередную волну негодования у передовой интеллигенции. Более того, через неделю, 19 августа 1906 года, он провел свой «Закон о военно-полевых судах», сумевший если не остановить, то притушить террор.

Вот тогда-то, чтобы поддержать Петра Аркадьевича и помочь его дочери, и написал Николай II письмо своему премьер-министру...

«Петр Аркадьевич,

На днях я принял крестьянина Тобольской губернии Григория Распутина, который поднес мне икону.

Он произвел на Ее Величество и на меня замечательно сильное впечатление, так что вместо пяти минут разговор с ним длился более часа.

Он в скором времени уезжает на родину. У него сильное желание повидать вас и благословить вашу больную дочь иконою. Очень надеюсь, что вы найдете минутку принять его на этой неделе...

Николай

Петергоф

16 окт. 1906».

П. А. Столыпин принял Г. Е. Распутина в Зимнем дворце, где теперь жил, но принял, только чтобы выполнить просьбу Императора. Аудиенция длилась несколько минут и никакого сближения двух, едва ли не самых важных для Николая II людей не произошло. Аристократическое воспитание помешало Петру Аркадьевичу разглядеть в крестьянине из Сибири то, что увидел в нем Государь Император.

Более того, через несколько лет Столыпин стал едва ли не главным гонителем Распутина. Убедив себя, что близость Распутина к семье Романовых возбуждает дурные толки и пересуды, Столыпин если и не организовал, то санкционировал полицейскую слежку за старцем, чтобы добыть компрометирующие материалы...

Существуют предположения, что П. А. Столыпин планировал, применив закон, позволяющий министру внутренних дел высылать мошенников, пьяниц, развратников, выслать Распутина из столицы в административном порядке. Но пока шли приготовления, Распутин, чтобы не ставить Государя в положение, когда ему придется выбирать между ним и Столыпиным, предпочел сам уехать в Покровское.

Надо сказать, что само это перемещение Распутина, сделавшегося вдруг невидимым для многочисленных филеров, прикрепленных к нему, является чудом...

Увы... Ничего не вышло из замысла Государя сблизить двух едва ли не самых важных для него людей.

И произошло это не по вине Распутина.

Есть свидетельства, что последний раз Григорий Ефимович видел Петра Аркадьевича в Киеве 1 сентября 1911 года, когда тот проехал мимо него в закрытом автомобиле в Киевский городской театр.

— Его преследует смерть! — крикнул тогда Распутин.

Предвидение не обмануло его. Через два часа в антракте спектакля «Сказка о царе Салтане» Мордко Гершович Богров в упор дважды выстрелил в Петра Аркадьевича Столыпина.

Так произошла непоправимая для Российской империи трагедия.

В полувековой юбилей отмены крепостного права убили человека, который пытался завершить начатую пятьдесят лет назад реформу.

 

5

То, что с трудом мы начинаем различать сейчас, прожив сто лет без Царя, ясно различали те темные силы, которые не могли допустить, чтобы произошло возрождение Святой Руси.

Хорошо сказал об этом Павел Николаевич Милюков, один из главных идеологов заговора, помешавшего России переступить через порог победы. Вспоминая мартовские события сразу после октябрьского переворота, он признался:

«Того, что случилось, мы не хотели. (Здесь и далее выделено нами. — Н. К.) Вы знаете, что цель наша ограничивалась достижением республики или же монархии с императором, имеющим лишь номинальную власть; преобладающего в стране влияния интеллигенции и равные права евреев.

Полной разрухи мы не хотели, хотя и знали, что на войне переворот во всяком случае отразится неблагоприятно. Мы полагали, что власть сосредоточится и останется в руках первого кабинета министров, что временную разруху в армии и стране мы остановим быстро и если не своими руками, то руками союзников добьемся победы над Германией, заплатив за свержение царя некоторой отсрочкой этой победы.

Надо признаться, что некоторые даже из нашей партии указывали нам на возможность того, что и произошло потом. Да мы и сами не без некоторой тревоги следили за ходом организации рабочих масс и пропаганды в армии.

Что же делать: ошиблись в 1905 году в одну сторону — теперь ошиблись опять, но в другую. Тогда недооценили сил крайне правых, теперь не предусмотрели ловкости и бессовестности социалистов.

Результаты Вы видите сами.

Само собою разумеется, что вожаки Совета рабочих депутатов ведут нас к поражению и финансовому экономическому краху вполне сознательно. Возмутительная постановка вопроса о мире без аннексий и контрибуций помимо полной своей бессмысленности уже теперь в корне испортила отношения наши с союзниками и подорвала наш кредит. Конечно, это не было сюрпризом для изобретателей.

Не буду излагать Вам, зачем все это было им нужно, кратко скажу, что здесь играла роль частью сознательная измена, частью желание половить рыбу в мутной воде, частью страсть к популярности. Но, конечно, мы должны признать, что нравственная ответственность за совершившееся лежит на нас, то есть на блоке партий Государственной Думы.

Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войною для производства переворота было принято нами вскоре после начала этой войны. Заметьте также, что ждать больше мы не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая (1917 года. —Н. К.) наша армия должна была перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство и вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования.

Вы понимаете теперь, почему я в последнюю минуту колебался дать согласие на производство переворота, понимаете также, каково должно быть в настоящее время мое внутреннее состояние. История проклянет вождей наших, так называемых пролетариев, но проклянет и нас, вызвавших бурю.

Что же делать теперь, спрашиваете Вы...

Не знаю. То есть внутри мы оба знаем, что спасение России в возвращении к монархии, знаем, что все события последних двух месяцев ясно доказали, что народ не способен был воспринять свободу, что масса населения, не участвующая в митингах и съездах, настроена монархически, что многие и многие агитирующие за республику делают это из страха.

Все это ясно, но признать этого мы просто не можем.

Признание есть крах всего дела всей нашей жизни, крах всего мировоззрения, которого мы являемся представителями. Признать не можем, противодействовать не можем, не можем и соединиться с теми правыми, подчиниться тем правым, с которыми так долго и с таким успехом боролись»4.

Это поразительное признание.

Вспомним, что 1 ноября 1916 года на открытии зимней (последней) сессии Думы П. Н. Милюков произнес речь, послужившую, по его собственному признанию, «штурмовым сигналом к революции». Прогрессивный блок устами своего лидера обвинил Императрицу в измене: «Что это? Глупость или измена?».

И вот этот человек — что это? Глупость или предательство? — ради «преобладающего в стране влияния интеллигенции и равных прав евреев» — таких целей, кажется, не ставила больше ни одна революция в мире! — стремиться разрушить огромную страну вместе со всей ее интеллигенцией.

Конечно же, это помрачение П. Н. Милюкова было навеяно темными силами, стремящимися не допустить возрождения Святой Руси в ее Божией силе.

И первый удар эти темные силы нанесли по православному Государю в Петрограде, сто лет назад, 17 декабря 1916 года...

 

6

Страшно и сейчас, столетие спустя, вчитываться в подробности убийства, совершенного по наущению английской разведки мерзавцами из высших аристократических кругов.

17 декабря 1916 года князь Феликс Феликсович Юсупов, женатый на племяннице Николая II, заманил Григория Ефимовича Распутина в свой дворец на Мойке и там и убил его.

Присутствовали при этом Великий князь Дмитрий Павлович, а также знаменитый, сумевший расколоть «Союз Русского народа» помещик-черносотенец Владимир Митрофанович Пуришкевич и... школьный друг Юсупова, офицер британской разведки МИ-6 Освальд Рейнер5.

Еще были в Юсуповском дворце поручик Сергей Михайлович Сухотин и врачСтанислав Сергеевич Лазоверт, но, по-видимому, они являлись простыми подручными. Вольноопределяющийся Сергей Сухотин6 (мачехой его была Татьяна Львовна Толстая) находился в Петрограде по ранению и якобы лечился в англо-русском госпитале, находившемся во дворце Великого князя Дмитрия Павловича, управляли которым связанные с английской разведкой леди Сибил Грей и леди Мюриэл Пэджет. Ну, а врачСтанислав Сергеевич Лазовертработал заведующим медицинской частью санитарного поезда, организованного В. М. Пуришкевичем.

Подлое убийство Феликс Юсупов подробно описал в книге «Конец Распутина». Разумеется, сочинение это было написано, чтобы доказать, будто вместе с Великим князем, бывшим черносотенцем и офицером английской разведки он пытался тогда спасти Россию, но эта ложь не нуждается сейчас даже и в опровержении. А вот в непосредственном описании злодеяния содержатся подлинные детали, которые проливают свет, как на нутро самого убийцы, так и на природу юродства Григория Ефимовича.

 

7

Юсупов, который планировал завершить обучение на офицерских курсах при Пажеском корпусе как раз к завершению войны, понимал, что убивать своего гостя даже и такому титулованному мерзавцу, как он, это, как бы сказать, не совсем порядочно, поэтому перед описанием убийства он начинает говорить о «чувстве безграничной жалости к этому человеку», которое вдруг охватило его.

«Мне сделалось стыдно и гадко при мысли о том, каким подлым способом, при помощи какого ужасного обмана я его завлекаю к себе. Он — моя жертва; он стоить передо мною, ничего не подозревая, он верит мне»...

Впрочем, тут же угрызения совести сменяются у великовозрастного курсанта любопытством.

«Но куда девалась его прозорливость? Куда исчезло его чутье? Как будто роковым образом затуманилось его сознание, и он не видит того, что против него замышляют»...

И хотя Распутин, пытаясь предотвратить преступление, говорит Юсупову:

— Да, милый, мешаю я больно многим, что всю правду-то говорю... Не нравится аристократам, что мужик простой по Царским хоромам шляется — все одна зависть, да злоба... Да что их мне бояться? Ничего со мной не сделают: заговорен я против злого умысла. Пробовали, не раз пробовали, да Господь все время просветлял. Вот и Хвостову не удалось — наказали и прогнали его. Да, ежели только тронут меня — плохо им всем придется.

Юсупов отмечает, как жутко звучали эти слова Распутина там, где ему готовилась гибель, но больше ничто не смущает его.

Отныне убийство превращается для него в забавную игру «угадайку».

«В течение всего нашего разговора одна только мысль была в моей головe: заставить его выпить вина из всех отравленных рюмок и съесть все пирожки с ядом.

Через некоторое время, наговорившись на свои обычные темы, Распутин захотел чаю. Я налил ему чашку и придвинул тарелку с бисквитами. Почему-то я дал ему бисквиты без яда.

Уже позднее я взял тарелку с отравленными пирожками и предложил ему.

В первый момент он от них отказался:

— Не хочу — сладкие больно, — сказал он.

Однако вскоре взял один, потом второй...

Я, не отрываясь, смотрел, как он брал эти пирожки и ел их один за другим».

Не так уж и много описано в мировой литературе типов убийц-отравителей столь же омерзительных, как князь Юсупов.

«Действие цианистого калия должно было начаться немедленно, но, к моему большому удивлению, Распутин продолжал со мной разговаривать, как ни в чем не бывало.

Тогда я решил предложить ему попробовать наши крымские вина. Он опять отказался».

 

8

Сам Юсупов не понимает, что происходит, то есть он не понимает не только того, отчего не умирает отравленный Распутин, а не понимает, что Распутин, отказываясь вначале от пирожков, а потом от вина, тоже производит над ним опыт. Он предоставляет Юсупову возможность отказаться от совершения преступления, а когда тот не желает воспользоваться спасительной возможностью и продолжает настаивать на своем, съедает все начиненные ядом пирожки сразу.

Как известно, яд в желудке Распутина при вскрытии не был обнаружен.

Выдвигаются различные объяснения. Одни говорят, что цианид был нейтрализован сахаром или высокой температурой при приготовлении в печи. Другие считают, что яда вообще не было, и он появился, чтобы запутать — это каким же таким образом? — следствие.

Нам представляется, что все было гораздо проще.

Иногда и яд на человека не действует, и в огне он не сгорает...

Известны по Житиям святых такие случаи...

«Время шло. Меня начинало охватывать нетерпение. Я налил две рюмки, одну ему, другую себе; его рюмку я поставил перед ним и начал пить из своей, думая, что он последует моему примеру.

— Ну, давай, попробую, — сказал Распутин и протянул руку к вину. Оно не было отравлено.

Почему и первую рюмку вина я дал ему без яда — тоже не знаю.

Он выпил с удовольствием, одобрил и спросил, много ли у нас вина в Крыму. Узнав, что целый погреб, он был очень этим удивлен. После пробы вина он разошелся:

— Давай-ка теперь мадеры, — попросил он.

Когда я встал, чтобы взять другую рюмку, он запротестовал:

— Наливай в эту.

— Ведь нельзя, Григорий Ефимович, не вкусно все вместе — и красное и мадера, — возразил я.

— Ничего, говорю, лей сюды...

Пришлось уступить и не настаивать больше.

Но вскоре мне удалось как будто случайным движением руки сбросить на пол рюмку, из которой пил Распутин; она разбилась.

Воспользовавшись этим, я налил мадеры в рюмку с цианистым калием. Вошедши во вкус питья, Распутин уже не протестовал».

Если бы Феликс Юсупов придумал этот диалог, его можно было бы причислить к выдающимся писателям — так тонко, так четко воссоздана здесь попытка юродивого? святого? спасти погибающего человека.

Когда, не зная почему, Юсупов протягивает ему рюмку с неотравленным вином, Григорий Ефимович сразу начинает хвалить его, и очень удивляется, что у хозяина-отравителя целый погреб неотравленного вина.

И тут убийце-отравителю уж никак нельзя дальше продолжать свое подлое дело, тут по всем канонам христианства нужно бы покаяться злодею, чтобы попытаться спасти свою душу.

Только как же спасать то, чего нет в человеке, что давно продано то ли англичанам, то ли самому дьяволу?

И когда решил проверить Распутин, совершилось ли раскаяние, и попросил налить мадеры, оказалось, что ничего не изменилось, по-прежнему полон Юсупов злобы и убийства...

Более того...

Уже и не остановить этого человека, то и дело вспоминающего дьявола и ни разу — Господа...

В бесовском остервенении Юсупов разбивает пустую рюмку, чтобы передать Григорию Ефимовичу еще одну рюмку, начиненную ядом...

«Я стоял перед ним и следил за каждым его движением, ожидая, что вот сейчас наступит конец.

Но он пил медленно, маленькими глотками, с особенным смаком, присущим знатокам вина.

Лицо его не менялось. Лишь от времени до времени он прикладывал руку к горлу, точно ему что-то мешало глотать, но держался бодро, вставал, ходил по комнате, и на мой вопрос, что с ним? — сказал, что — так, пустяки, просто першит в горлe.

Прошло несколько томительных минут.

— Хорошая мадера. Налей-ка еще, — сказал мне Распутин, протягивая свою рюмку.

Яд продолжал не оказывать никакого действия: «старец» разгуливал по столовой.

Не обращая внимания на протянутую им мне рюмку, я схватил с подноса вторую с отравой, налил в нее вино и подал Распутину.

Он и ее выпил, а яд не проявлял своей силы...

Оставалась третья и последняя...

Тогда я с отчаяния начал пить сам, чтобы заставить Распутина пить еще и еще.

Мы сидели с ним друг перед другом и молча пили.

Он на меня смотрел, глаза его лукаво улыбались и, казалось, говорили мне:

— Вот видишь, как ты ни стараешься, а ничего со мною не можешь поделать.

Но вдруг выражение его лица резко изменилось: на смену хитрой слащавой улыбке явилось выражение ненависти и злобы.

Никогда еще не видал я его таким страшным.

Он смотрел на меня дьявольскими глазами.

В эту минуту я его особенно ненавидел и готов был наброситься на него и задушить».

 

9

Повторю, что придумать такое может только великий художник.

Злодей, отравитель, убийца различает ненависть и злобу в человеке, которого он пытается отравить.

Человеку, исполняющему волю дьявола, начинает казаться, что его невинная жертва смотрит на него дьявольскими глазами!

Это уже почти на уровне Ф. М. Достоевского...

Но Феликс Юсупов, разумеется, не принадлежал к числу великих писателей, этот великосветский мерзавец просто записал то, что видел, то, что врезалось ему в память навсегда...

В дьявольском исступлении он травил человека, который был послан Царской Семье и всей России, чтобы спасти царскую династию и Российскую империю, он всаживал пули в этого человека, он бил его гирей по голове, а Распутин не умирал, потому что знал, что ждет и Царскую Семью, и всю Россию.

Но муж племянницы Императора, Великий князь, бессарабский помещик-черносотенец и офицер британской разведки все-таки убили его.

Они планировали скрыть убийство, но каждое движение встающего после очередного убийства Григория Ефимовича Распутина оставалось запечатленным.

И как задрожали веки на его лице несколько минут спустя после выстрела Юсупова, и как, проваливаясь в снегу, бежал он к воротам, а Пуришкевич, вспоминая уроки, взятые в тире, стрелял и стрелял в него из пистолета, и как пытался он развязать веревку, уже будучи сброшенным в Неву...

И не могло не сохраниться, потому что в своем последнем юродстве-предсказании показывал, как будет умирать преданная ее выродившейся элитой Российская империя.

До обрыва в пропасть оставалось чуть больше двух месяцев...


 

 


1  Министр финансов, а в 1911–1914 годах еще и Председатель Совета министров.
  Коковцов В. Н. Из моего прошлого (1903–1919): Воспоминания. Мемуары. Мн.: Харвест, 2004. С. 469.
  Сидоровнин Г. П. Жизнь за Отечество: Жизнеописание (1862–1911). Саратов: Сарат. культ. центр им. П. А. Столыпина, 2002. С. 7.
  Дело «Каморры народной расправы». Т. 3, конверт с изъятыми у И. В. Ревенко письмами. Полностью письмо опубликовано в моей книге «Гибель красных Моисеев». М.: Вече, 2004.
  В своих воспоминаниях Ф. Ф. Юсупов Освальда Рейнера не называет. Имя его, как участника и организатора убийства Г. Е. Распутина, обнародовано английской разведкой.
6   В 1932 году в парижском журнале «Иллюстрированная Россия» появилась статья, автор которой произвел С. М. Сухотина в поручики Лейб-гвардии Преображенского полка, но тут же журнал вынужден был напечатать опровержение: «Милостивый государь господин редактор, в № 19 журнала “Иллюстрированная Россия” от 27 февраля с. г., в статье “Дело об убийстве Распутина”, в числе участников убийства поименован поручик Преображенского полка Сухотин. В целях установления исторической точности имею честь уведомить Вас, что в Л.-Гв. Преображенском полку офицера Сухотина не состояло, о чем прошу Вас поставить в известность читателей редактируемого Вами журнала. Прошу принять уверения в совершенном уважении и таковой же преданности. А. Гулевич, председатель Союза Преображенцев».