— Смотри, Васька, журавли полетели.
Я взял бинокль из рук отца и, задрав голову, приставил к глазам. До слуха доносилось едва уловимое рыдающее многоголосье. В широкой просини я отыскал журавлиный клин, торопливо гребущий над горным перевалом.
— Пап, а что у них к хвостам прилепилось? Какие-то птички крылышками дрожат.
— Разглядел-таки. Это ласточки. У них, брат, взаимовыручка. Подумай, разве может такая маленькая птичка, как ласточка или, скажем, трясогузка, перелететь через моря и горы? Ветром сбросит. Вот журавли и выручают. Птица мощная, две, три ласточки тянет и не чувствует. Перелетят на буксире через гибельные места, а уж после добираются сами.
Этот эпизод из далекого детства запомнился мне на всю жизнь. С тех пор каждую осень с отлетом птиц я ощущаю мучительную утрату чего-то очень близкого и дорогого. Одно утешает, что по весне вернутся. Но с каждым годом пролетных косяков становится все меньше и меньше.
На дворе август. На Байкале говорят: «В июне еще не лето, а в августе уже не лето». К Успению деревенские касатки покинут родные гнезда. Карнизы изб и стрехи сараев осиротеют, а вместе с ними осиротеем и мы. Казалось, еще вчера вдоль улиц на проводах, точно ноты на нотном стане, неподвижно сидели ласточки, а сегодня, глянь, — ни одной. Они еще какое-то время небольшими табунками живут на побережье Байкала, ловят над водой насекомых, которыми в эту пору изобилуют берега, но в деревню уже не залетают, ночуют где-нибудь под козырьками обрывистого берега или в лесу на болоте. С первыми журавлями откочевывают на юг, по весне с ними же и возвращаются. Их прилет означает стойкое бесповоротное тепло, ровно, как и отлет — конец сибирского лета.
В начале осени на рыбалке я не единожды самозабвенно наблюдал, как наши касатки то и дело чиркают брюшками по зеркалу воды, ловят насекомых, хаотично гоняются друг за другом, наращивая упругость в крыльях, выкручивают многосложные петли и зигзаги, после, сливаясь с береговой чертой, исчезают. Но вскоре, откуда ни возьмись, шумно и весело появляется новая ватажка ласточек, — и все повторяется.
В то памятное утро отец посадил меня за весла, и я греб в море к сетям. Туман едва рассеялся, было знобко и сыро. Мы отошли от берега мили на полторы. Отец, высматривая баклушку, привязанную к сетям, направлял румпелем лодку. С боку покоилась двустволка на случай утиного пролета. Я в очередной раз машинально поддался вперед и занес весла. Вдруг на правом весле, как по волшебству, появилась ласточка. В это время весло врезалось в воду, и она в мгновение ока перелетела к отцу на колено. От удивления мы замерли, соображая, что сие означает? Раздавшийся пронзительный свист вывел из оцепенения. Над нами, вибрируя крыльями, завис кобчик. Отец схватил ружье и выстрелил. Кобчик ошалело понесся к берегу и скрылся из виду. Тотчас вспорхнула и ласточка, выписав над нами полукруг, она полетела к своим и вскоре также исчезла. Туман окончательно рассеялся, и солнце, брызнув лучами, засверкало по воде медными бликами.
— Ишь ты! — рассуждал отец, — заигралась и попала под прицел кобчика. Мы, Васька, ее случайные спасители. Немного помолчав, радостно добавил: «У кого, как ни у человека, искать защиты».