О книге Юрия Перминова «Свет из маминого окна»
Вспоминаю Юрия Перминова под сенью Пушкиногорских рощ и дубрав1. Молчалив, погружен в себя, за взглядом его невозможно проследить. И все-таки пытаюсь. Там, куда он смотрит — пойма реки Сороть, «холм лесистый» и Савкина горка... Там Пушкин, там поэзия, там Россия. Не каждый взор достигает этих духовных вершин. Но что-то подсказывает мне, что мысль Юрия Перминова за этим горизонтом, что постижения его охватывают самые значимые смыслы бытия...
Теперь, когда я взглянул на мир сквозь «свет из маминого окошка» — понял, что не ошибся. Грусть Юрия Перминова облачена в тогу Сократа. Его мысль «обживает» и старое и новое (прошедшее и грядущее) с одинаковым напряжением сил. «Надо жить, хоть что-то обживая»2 — он следует этому правилу, взирая на мир с философской грустью. Грусть его стремится познать радость бытия, ищет встречи с радостью, находит, но остается все той же грустью, быть может даже углубляя свое русло, потому что радость и грусть здесь на земле ходят тесно обнявшись и порой их не то что разделить — различить невозможно. Но надо уметь дорожить и тем и другим — каждой их крупицей. И Юрий Перминов владеет таковым умением:
Даже горькую радость последнего вздоха,
Как родную, навечно приму!3
Уж коли оделся в тогу Сократа, надо иначе (чем принято в суетном мире) думать, иначе говорить и писать иначе. Это непросто — глядеть на все с точки зрения вечности: на время, историю, на себя, наконец...
и... в дверь свою стучу,
забыв о том, что нет меня за нею4.
Да, надо стучаться в собственную дверь, ибо там иногда — забытыми — остаются простые, но важные вещи, без которых жизнь бессмысленна, пуста. Они иногда так мимолетны, кратки, но...
Можно вечность прожить
ради нескольких светлых минут...5
Что же это за минуты, великие минуты, что и вечности за них не жалко? Плоды творческого поиска, то, ради чего живет художник — увидеть, постичь высшие смыслы гармонии, красоты. Немногим удается проникнуть в эти идеальные сферы бытия. Но если вдруг это получается... То памятью о минутах, секундах, мгновениях этих художественных прозрений поэт может жить долгие годы, даже всю жизнь. Воспевать эти мгновения, грустить о них, проливать слезы. И весь мир вместе с художником будет петь и плакать, размышлять и исполняться наслаждением. Я не стану выяснять, насколько все вышесказанное применимо к творческому дару Юрия Перминова, просто прислушаюсь к слову его поэзии. Оно расскажет о многом:
И к звезде — далекой
и дрожащей
Прикоснуться сердцу моему
так хотелось,
скудному...6
А вот странник, мужик, «задрав башку, печально смотрит в небо, понять нельзя, что в нем увидел он...». Поэт рассказывает об этом так обыденно, просто... Вроде бы все происходящее вполне прозаично. Но вдруг градус рассказа меняется, возрастает. В этой обыденности автор вдруг замечает тайну (не просто человеческую, но достойную самого неба), и восклицает:
...Откуда он — с котомкой за плечами?
Ему мешать не надо, потому
что взгляд его — внимательно-печальный —
пока понятен небу одному7.
Великие тайны мироздания скрыты в каждой точке, каждом пунктире бытия. Нужно быть поэтом с живым сердцем, с ищущей, трепетной душой, чтобы уметь замечать их, удивляться им. Юрий Перминов — именно такой человек.
В его сердце есть место родной русской песне:
...а русская песня по красным по высям плыла,
а где-то внизу
замусоленный шлягер подпрыгивал8.
И восхищению природной мудростью, смекалкой, опытом, первозданным чувством поэзии старого бурята Доржи:
— Доржи, ты читаешь следы, говорят...
— Могу, — Доржи отвечает. —
Вот человек за счастьем пошел —
Очень глубокий след.
Вот человек счастье принес — едва земли касался9.
И трогательной преданности родному очагу, дорогим, близким людям:
Дышу теплом — таким, что перед смертью
я смог бы надышаться...
Я бы смог...10
И многое другое, великое и малое, умещается в его сердце. Свет из маминого окошка касается этих дорогих, столь значимых для него вещей, одевает их золотом, согревает вышним теплом. И еще в этом окошке, одетый яркими лучами, сияет фотоснимок, да-да тот самый11:
На снимке прадед — бравый есаул,
а рядом дед.
Он держится за стул.
Мой дед — мальчиш. Торжественный до страха,
но гордость пересиливает страх —
ну до чего роскошная рубаха
и грудь отца в медалях и крестах!
Я читал о том, что не мог рассказать мне снимок, но рассказал поэт — о том, как его «прадед заживо сгниет под Сыктывкаром, как в сорок первом дед построит дом, да не успеет в этот дом вселиться...» и смотрел на фотоснимок, который уж много лет висит на моей стене. Что я видел?
...Простые — удивительные! — лица.
В глазах — тепло. Ни боли. Ни вины.
Это мои прадеды Василий и Иоанн в полевой форме офицеров русской армии, а впереди них, сидящая на стуле, моя прапрабабушка в строгом до пола платье и темном платке... Революция, война стерли о них семейную память. Знаю только, что прадеды сгинули на полях сражений Первой мировой и Гражданской. Но как, когда точно? Не ведаю... И завидую Юрию Перминову, сохранившему столь дорогую память. А снимки... Простые, удивительные лица — они есть у каждого (даже если их не помнят, не знают о них), они — как благословение истории, как связующая с ней нить, как оправдание нашего сегодняшнего существования...
Думается поэт, сумевший обо всем этом напомнить, оживить задремавшую было мысль, связующую с прошлым, важным, корневым, высоким не зря тратит бумагу и чернила (или же расходует ресурс компьютера?). Я благодарю Юрия Перминова за радость общения, и за удовольствие от прикосновения к его теплому, живому и искреннему слову поэзии. И в заключении напомню, что большинство из нас, как и сам поэт, живут там, откуда
...четыре всего остановки до церкви
И две до больницы,
до кладбища — только одна12.
1 В июне 2008 года Юрий Перминов был гостем и участником XLII Пушкинского праздника поэзии.
2 Здесь и далее ссылки на книгу Юрия Перминова «Свет из маминого окна». Москва. Издательство «Голос-Пресс», 2007. Стр. 40.
3 Стр. 36.
4 Стр. 43.
5 Стр. 54.
6 Стр. 50.
7 Стр. 51.
8 Стр. 49.
9 Стр. 62.
10 Стр. 91.
11 Стр. 94-95.
12 Стр. 10.
