Белые ризы

Главы из художественно-исторического повествования

К 150-летию со дня рождения Великой княгини Елизаветы Федоровны

Вечной памяти
всех убиенных и умученных большевиками
от Рода Царского

Святыми не рождаются. Святым делает человека жизнь, если идет он по предначертанному пути с Богом в сердце.

Нелегкий путь от славы царственной к славе небесной пришлось одолеть Великой княгине Елизавете Федоровне. Неотразимая великосветская красавица и — смиренная настоятельница Марфо-Мариинской обители милосердия, уничижаемая богоборцами представительница Августейшего семейства Романовых и — прославленная в лике святых преподобномученица Елисавета. Такова жизненная метаморфоза этого удивительного человека, без остатка отдавшего себя служению Богу, Отечеству и людям.

«Я прощаю его. Прости и ты»

Всю ночь Елизавета Федоровна не сомкнула глаз. Наконец-то пришли слезы. Они немного облегчили душу, помогли собраться с мыслями. Разложив перед собой собранные на месте гибели мужа его повседневно носимые награды, нательный крест на разорванной золотой цепочке, образок Христа с надписью «Без Мене не можете творити ничесоже», которым Великий князь Константин Константинович благословил своего любимого кузена в день его свадьбы, она надолго задумалась, не замечая, как рассвет нового дня все настойчивее вытесняет ночные тени.

«Серж... Любимый мой... Воистину, пути Господни неисповедимы. Ты много сделал для Москвы и Отечества, многого не успел. Так бывает всегда... Для меня ты не умер, ты в моем сердце. Ты, и только ты, после Бога всегда был и до скончания дней моих останешься надеждой и опорой... Упокой, Боже, душу усопшего раба Твоего Сергия!»

Во дворце было необыкновенно тихо. Стараясь не нарушать эту тягостную, но подобающую вторгнувшемуся сюда горю тишину, Елизавета Федоровна оделась и вышла на улицу. Путь ее был один — в Чудов монастырь, где у гроба убиенного Великого князя непрерывно служились панихиды.

Поставив перед Святым Распятием свечу, Елизавета Федоровна погрузилась в молитву. Вдруг ей показалось, что Сергей Александрович хочет что-то сказать, о чем-то ее попросить.

Полумрак небольшой церкви, душистый запах ладана, чуть слышное потрескивание восковых свечей, негромкий голос монаха, читающего «Живый в помощи Вышняго...», легкое головокружение после бессонной ночи...

Перекрестившись, княгиня ближе подошла к гробу, низко склонилась над укрывавшим покойного парчовым покровом с золотой каймой. «Я прощаю его... Прости и ты», — внятно прозвучало в ушах Елизаветы Федоровны. «Простить убийцу! Он просит простить убийцу», — княгиня отпрянула от гроба, пытаясь снова погрузиться в молитву.

Однако мысль о необходимости передать убийце прощение Великого князя больше не отпускала Елизавету Федоровну. «Конечно, верующий христианин не может спокойно отойти ко Господу, не простив всех своих недругов. А не таким ли был Серж! Непременно надо поехать в тюрьму и встретиться с человеком, взявшим на себя великий грех. Ему надо помочь спастись! Неужели ему неведомо, что кроме Самого Господа Бога никто не вправе лишить жизни Его создание? И только его раскаяние может спасти от вечных мук душу преступника, замаравшего руки невинной кровью. Только раскаяние!» — размышляла Елизавета Федоровна по пути из монастыря во дворец. Она уже твердо решила не откладывать свой визит в тюрьму к убийце Великого князя.

Распорядившись подать утренний кофе в кабинет, Елизавета Федоровна на ходу пробежала глазами только что полученное соболезнование в ее адрес от Московской Государственной Думы. В кабинете она открыла конторку, достав украшенный собственным вензелем под великокняжеской короной лист бумаги, и размашистым почерком быстро написала ответ депутатам: «Великим утешением в моем тяжелом горе служит сознание, что почивший Великий князь находится в обители святителя Алексия, память которого он так чтил; и в стенах Москвы, которую он глубоко любил; и в святом Кремле, в котором он мученически погиб». Поручив секретарю передать текст по телеграфу, она вызвала капитана Джунковского, продолжавшего пока в прежней должности адъютанта помогать Елизавете Федоровне, как и просил его Великий князь перед смертью.

— Владимир Федорович, я должна поехать в тюрьму, встретиться с человеком, который убил Сергея... Не возражайте, прошу вас, — заметила недоумение на лице адъютанта Елизавета Федоровна. — Так надо! Пусть закладывают карету. И будьте любезны согласовать мой визит с тюремным начальством. Сопровождать меня надобности нет. Не беспокойтесь Бога ради, все мы в руцех Его. Ступайте...

— Слушаюсь, Ваше Высочество! Все будет сделано, — Джунковский поклонился, но у порога замешкался. Вернувшись, он подошел к конторке и положил на ее открытую столешницу какое-то кольцо.

— Что сие значит? — нахмурилась княгиня, не терпящая рядом долгого присутствия слуг без надобности.

— Утром принес солдат, Ваше Высочество. Сказал, что вчера нашел в снегу. Насколько я разумею, это кольцо покойного Великого князя.

— Что? — воскликнула Елизавета Федоровна, отставив чашку так и не выпитого, уже почти остывшего кофе. — Кольцо Сергея? Дайте, дайте скорее! Ну что же вы стоите, Владимир Федорович?

Джунковский подал кольцо княгине, устало сидевшей в широком мягком кресле. Да, то было действительно любимое украшение Сергея Александровича из черненого серебра с синей эмалью и замысловатой вязью выгравированных слов: «Святая великомученица Варвара».

Кольцо от раки с мощами святой Варвары передал из Киева Великому князю игумен Михайловского Златоверхого монастыря в день назначения Сергея Александровича генерал-губернатором Москвы. Рассматривая повлажневшими глазами дорогую сердцу вещицу, Елизавета Федоровна удивлялась, как могло не затеряться в снегу такое скромное колечко.

Тогда она еще не могла знать, что это был знак свыше, говорящий об особой близости к великокняжеской семье именно этой великомученицы. Придет время и неслучайно в смертный час Великой княгини рядом с ней окажется преданная, бескорыстная помощница — инокиня Варвара, добровольно разделившая с Елизаветой Федоровной ее мученическую кончину. Но это будет много позже, а теперь...

Зажав кольцо в руке, княгиня тяжело поднялась с кресла и подошла к окну. Адъютант неслышно закрыл за собой дверь кабинета, поспешив выполнить поручения Елизаветы Федоровны. Не минуло и получаса, как карета было подана. Взяв с собой образок Спасителя и Евангелие, Великая княгиня отправилась на свидание с убийцей.

Начальник тюрьмы, предупрежденный адъютантом Джунковским о необычном визите, лично встретил во дворе Елизавету Федоровну и проводил ее до камеры Ивана Каляева. На пороге Великую княгиню ожгла мысль: а надо ли встречаться с душегубом, не слишком ли большая для него честь? Но в ушах снова прозвучали слова, услышанные у гроба Сергея Александровича: «Я прощаю его... Прости и ты».

— Вы кто? — пренебрежительно скривив губы, выкрикнул Каляев. — Что вам от меня надо?

— Я вдова Великого князя. И хочу лишь передать вам от него прощение.

— За что меня прощать? Я ни в чем не виноват! Одним тираном стало меньше, так это только во благо народа. Да-да, не смотрите на меня осуждающе! Во благо! А посему я не нуждаюсь в ваших прощениях. Прошу оставить меня в покое!

— Тогда покайтесь перед Богом. Вот, я принесла вам иконку и Евангелие. Поймите, нет горше участи тех, кто добровольно злыми делами лишил себя веры и тем самым обрек свою душу на вечные мучения. Ведь вы убили не только моего супруга, вместе с ним вы убили и меня. Неужели вас не страшит Божий суд?

Каляев рассмеялся в лицо Елизавете Федоровне, но иконку с Евангелием все-таки взял и положил на нары. Нет, он не понимал слов человека, искренне желающего спасения его душе, эти слова ему были чужды. Ему не дано было понять движения чистого христианского сердца. Он не сожалел о содеянном, не намеревался каяться и просить пощады. Как и все террористы, одурманенные идеей свержения существующего в России государственного строя, Каляев неколебимо был уверен, что для достижения поставленной цели все средства хороши, в том числе и убийства. Он считал себя правым и, не скрывая, радовался «успешному» завершению своего злодеяния.

Более двух часов провела Елизавета Федоровна в камере смертника, но кроме революционной демагогии ничего от него не услышала. Ей даже показалось, что Каляев делает одолжение, разговаривая с ней, — настолько очевидным было его горделивое самолюбование, настолько надменным было выражение его лица.

С горьким чувством покидала Великая княгиня тюрьму. Успокаивала ее лишь надежда, что в последние минуты убийца осознает свою вину, почувствует греховную тяжесть совершенного преступления... Она даже решила обратиться с просьбой о его помиловании к Императору. Однако это прошение было отклонено, как вскоре выяснилось, из-за категорического отказа убийцы раскаяться в содеянном и написать на Высочайшее Имя собственное прошение о помиловании.

В мае 1905 года Ивана Каляева казнили через повешение во дворе Шлиссельбургской крепости.

 

Белый Ангел

В Москве, пожалуй, не было человека, который бы не знал матушку Великую из Марфо-Мариинской обители или хотя бы не слышал о ней. Да что говорить, если даже Хитров рынок затихал, когда на нем появлялась Елизавета Федоровна. «Опять Белый Ангел прилетел», — выглядывали из своих лавок торговцы, а шныряющие по рынку оборванцы снимали головные уборы и низко кланялись.

— Поопасались бы, Ваше Высочество, появляться в наших краях, — всякий раз, завидев Елизавету Федоровну, предупреждал ее городовой Рудников. — Уж больно ненадежный тутошний народишко.

— Господь не допустит до беды, Федот Иванович. Какие-никакие, а люди — они везде люди. Подобие Божие может быть иногда затемнено, но оно никогда не может быть уничтожено.

Вид потерявших человеческий облик людей не пугал и не отталкивал Елизавету Федоровну. Вместе с другими сестрами обители она безбоязненно посещала самые смрадные трущобы, самые злачные притоны, заглянуть в которые из благородных решались только отчаянные. Но не было случая, чтобы кто-то из обитателей Хитровки оскорбил или поднял руку на Белого Ангела.

Однажды после раздачи денег и одежды наиболее нуждающимся в помощи хитровцам у Елизаветы Федоровны остались еще достаточно крупная сумма и вещи, которые она хотела на следующий день пожертвовать одному из подшефных приютов. Сестер, занятых своими делами, рядом не оказалось, и она, открыв первую попавшуюся дверь ночлежки, обратилась к сидевшему у порога темного подвала лохматому полупьяному мужику:

— Добрый человек, вы не смогли бы помочь доставить мою поклажу в обитель?

Мужик недоверчиво посмотрел на Елизавету Федоровну, вытер грязные руки о залатанный, видавший виды сюртук и хриплым голосом ответил:

— А чаво ж не пособить, княгиня? Ты к нашему брату с добром, и мы тебе зла не желам. Давай свою поклажу, мигом доставлю...

— Эй, Гришка! Добычу што ли учуял, окаянный? — выкрикнул кто-то из дальнего угла подвала.

Поднялся шум, возня, Елизавету Федоровну обступили повылазившие откуда-то страшные оборванцы:

— Да какой он добрый, Гришка-то? Вор из воров...

— Ограбит он тя, княгиня! Помяни мое слово. Ты бы мне доверила свою поклажу, оно надежно будет...

— Ой, надежно! Куды ты, Крот, со своей каторжной рожей лезешь? Счас получишь у меня...

— Гришку-то вчерась городовой словил. У лавошника Митрошки цельный рупь умыкнул... У-у, зараза, — замахнулся на стоявшего рядом с Великой княгиней Гришку щуплый, с подбитым глазом мужичонка по прозвищу Гвоздь.

— Успокойтесь, люди добрые! — повысила голос Елизавета Федоровна. — Я полагаю довериться Григорию, а там — на все воля Божия.

— Ну, как хошь, княгиня... Как хошь... Ты богатая...

Ближе к вечеру Елизавете Федоровне доложили, что какой-то мужик с Хитровки доставил в обитель мешок с деньгами и одеждой.

— Мешок-то вроде как наш. Или похож больно. Сказывал, что это вы ему поручение дали, — недоверчиво улыбнулась встретившая Гришку крестовая сестра. — Скрал, поди, где ни на есть, да спужался, к нам прибег.

— Он правду говорит, милая. Накорми человека хорошенько и пригласи его ко мне.

Обласканный бродяга наотрез отказался возвращаться в свою ночлежку:

— Будь милосердна, матушка! — упал он на колени. — Возьми к себе, Христом Богом прошу... Какую хошь дай работенку, ни от чего не откажусь.

Елизавета Федоровна приняла Григория в обитель помощником садовника. И ведь встал на ноги человек! Бросил пить, о воровстве и не помышлял, не пропускал ни одной церковной службы. Садовник Тимофей не мог нарадоваться на своего помощника и постоянно благодарил за него настоятельницу.

Но больше всего Великая княгиня заботилась о детях и женщинах. На том же Хитровом рынке она находила брошенных спившимися родителями детей, а то и вовсе сирот, и определяла их в приюты. При обители она открыла приют для девочек. Здесь они учились в школе, занимались в кружках рукоделия, помогали крестовым сестрам. Со временем из этих истощенных, забитых, не слышавших за свою несчастную жизнь ни одного доброго слова скиталиц вырастали добрые, трудолюбивые девушки.

Мальчиков-сирот, промышлявших мелким воровством на рынках и вокзалах, Елизавета Федоровна устраивала в специальное общежитие. Не все, конечно, но многие из них быстро понимали разницу между прежней своей жизнью и настоящей — сытой, в чистоте, ласке и тепле, на глазах возрождаясь физически и духовно. Силой любви и христианского воспитания недавние уличные бродяги и воришки становились исполнительными, ответственными юношами. Они составили под присмотром Великой княгини хорошо зарекомендовавшую себя в Москве артель посыльных.

Елизавета Федоровна уставала, но никто и никогда этого не замечал. Всегда энергичная и добросердечная, она была в трудах с утра до позднего вечера. Не только разъезды по адресам нуждающихся в ее попечительстве больных и сирот, контроль за работой подшефных приютов и больниц, всевозможных благотворительных комитетов, встречи с нужными людьми для решения неотложных прошений, ежедневно десятками поступающих в обитель на ее имя, но и помощь крестовым сестрам почитала она всегда своим долгом.

Надо ли перебрать после зимней лежки картофель, пора ли высадить цветочную рассаду или выполнить еще какую-то работу по хозяйству — Елизавета Федоровна всегда была рядом со всеми. А по вечерам в своем кабинете она еще долго разбирала деловые бумаги и письма, накладывала резолюции, писала ответы... И только потом тихо садилась полюбоваться, как в прежние годы, ночным небом, усыпанным звездами, таинственной луной, робко освещающей обитель, и дорогой ее сердцу Покровский собор, на алтарную сторону которого выходили окна келии.

Нередко среди ночи Елизавета Федоровна входила в храм через служебный вход и долго молилась, забывая об усталости и нерешенных проблемах. В такие минуты ей было легко и отрадно, казалось, Сам Господь присутствует рядом, благословляя на новые добрые дела.

Случалось, келейница Варвара, окружавшая настоятельницу постоянной заботой, осмеливалась напомнить ей о необходимости отойти ко сну:

— Матушка Великая, чай уж третий час пошел, а ты все на ногах. Коли ж отдыхать-то будешь?

В тот день Елизавета Федоровна посетила один из детских приютов, где ее развеселила встреча с девочками-сиротами.

— Ты знаешь, Варварушка, какое ныне случилось приключение? — с улыбкой спросила она келейницу, не обращая внимания на ее слова.

— Не ведаю, матушка Великая. Откуда же мне знать?

— Присядь на минутку. Расскажу, да и спать будем... Приехала я к девочкам в приют, что на Патриарших. Встретили меня... Не по душе мне эти церемонии, Варварушка, а отучить никак не могу. Ну, да Бог с ними... Про себя думаю, мол, поговорю сейчас с воспитателями, посмотрю на деток, подарочки им раздам и вернусь домой. А директриса вместо своего кабинета сначала предложила проводить меня в танцевальную залу. Я согласилась. Смотрю, там собрались все девочки. Выстроились в ряд, чистенькие, в белых платьицах, с голубыми бантиками на шее, улыбаются. Позади их стоят воспитатели, тоже приветливо улыбаются. Вдруг сиротки все разом: «Здравствуйте, княгиня! Целуйте ручки!» И вытянули перед собой ручонки. Я сразу поняла, что это воспитатели их научили поприветствовать меня и поцеловать мои ручки. А они, родимые, все перевели на свой лад. Я, конечно, рассмеялась, каждой поцеловала ручки и наградила подарочком. Радости было, ты не представляешь! Директриса с воспитателями бледные, перепуганные подошли, просят прощения, а я все смеюсь, да благодарю их за хорошую работу. Сейчас вспомнила, и снова весело стало...

— Любят все тебя, матушка Великая. И стар, и млад... Только сама ты себя не любишь. Извелась уж вся. Давай-ка отдыхать... Ложись, а я к себе пойду. Спи спокойно. Храни тебя Господь!

— И тебя, Варварушка, храни Господь! Спокойной ночи!

Проводив келейницу, Елизавета Федоровна еще долго не могла уснуть. Ей вдруг вспомнилось, как они с Сергеем Александровичем присутствовали на прославлении Серафима Саровского. Нет, не пышность торжества поразила тогда Великую княгиню, не блеск придворных дам и генералов... В Сарове она впервые близко увидела истинную веру, с какой немощные, больные люди молили о помощи Спасителя. С какой надеждой просили они заступничества у преподобного Серафима! Как плакали матери с больными детьми! Как истово молилась одна из них о выздоровлении своей немой дочери. И — о, чудо! Девочка заговорила! Это случилось у всех на глазах, и это ли не явление милости Божией по молитвам не отчаявшейся, но глубоко верующей женщины!

Едва в обители начался обычный трудовой день, как крестовая сестра Нина, послушанием которой было совершать ежедневные обходы лачуг и ночлежек, доложила настоятельнице об обнаруженной накануне тяжело больной женщине.

— Чахотка у нее, матушка, последняя стадия, похоже. А молодая еще... Двое ребятенков вокруг нее ползают, мальчик и девочка. Больно просила пристроить их, горемычных. Умрет она, матушка... Что делать-то будем?

Елизавета Федоровна разволновалась. Срочно вызвала к себе старшую медицинскую сестру Агриппину:

— Немедленно, сегодня же надобно привезти эту женщину в нашу больницу. Детей, Агриппина, внимательно обследуйте с докторами... Ну, не мне тебя учить. Если здоровенькие, то девочку помести в приют, а мальчика направь в общежитие. А нет, так лечите!

— Все будет исполнено, матушка Великая. Не извольте беспокоиться, — Агриппина поклонилась, и они вместе с Ниной выпорхнули из кабинета настоятельницы.

Поздно вечером Елизавета Федоровна навестила новую больную. Женщина, которую звали Екатериной, была уже вымыта, переодета в теплый больничный халат и накормлена. Увидев Великую княгиню, она упала на колени и обхватила ее ноги со слезами благодарности.

— Ну что ты, что ты, милая, — ласково проговорила Елизавета Федоровна, поднимая женщину с пола. — Все будет хорошо. Бог даст, поправишься. Детки твои сытые, одетые, под присмотром наших сестричек. Все хорошо, не плачь.

— Бог спасет тебя, матушка!

— На все воля Его...

Выйдя из «Мертвого Дома», как сестры прозвали изолятор с больными чахоткой и другими инфекционными болезнями, Елизавета Федоровна долго сидела на скамейке под старой раскидистой липой. Два раза в неделю, а то и чаще, она навещала несчастных женщин. Пациентки в знак благодарности за заботу и внимание горячо обнимали свою благодетельницу, не задумываясь о том, что могут заразить ее. Но матушка Великая ни разу не увернулась от их объятий, ни разу не выказала недовольство или брезгливость.

Не оставляла она без внимания и сестер, ухаживающих за больными в «Мертвом Доме». Им выдавалось усиленное питание, а доктора больницы проводили регулярные обследования с целью своевременного выявления болезни. Елизавета Федоровна знала, что вылечить чахотку очень трудно, особенно если она перешла в последние стадии. А в обитель в основном попадали уже запущенные больные. Поэтому своей задачей и задачей крестовых сестер, несущих послушание в «Мертвом Доме», Великая княгиня считала духовное приготовление больных к неизбежному исходу. Не в пустых словах утешения больше всего нуждались, по ее мнению, безнадежные больные, а в молитве и покаянии, уверовании в Господа Бога, Его милость и волю.

Горячее сочувствие к судьбам детей-сирот проявилось в Великой княгине давно, сразу по приезде их с Сергеем Александровичем в Москву. К тому времени Воспитательный дом незаконнорожденных детей и подкидышей из-за перегрузки прекратил принимать детей из беднейших семей и сирот. Елизавета Федоровна, не задумываясь, взяла на себя заботу по устройству специального учреждения для этого контингента детей. Так появилось в Москве и Московской губернии Елисаветинское благотворительное общество. Уставом Общества была предусмотрена совместная благотворительная деятельность церковных и светских организаций. Воедино связывались возможности церковных приходов, богатых граждан и представителей местной власти. Столь разумный подход со стороны Великой княгини к созданию материальной базы Общества способствовал быстрому оказанию необходимой помощи нуждающимся в ней детям. Сама Елизавета Федоровна первой пожертвовала в фонд Общества более шестидесяти тысяч рублей.

Вскоре при московских церквах и монастырях появилось двести двадцать четыре Елисаветинских приходских благотворительных комитета, возглавляемых настоятелями храмов. В их обязанности Великая княгиня вменила попечение о сиротах и законнорожденных детях из беднейших семей. Комитеты должны были устраивать ясли и приюты, обеспечивая их всем необходимым — от полноценного питания и добротной одежды до квалифицированного медицинского обслуживания.

Казенных субсидий на содержание Общества не предусматривалось, но его деятельность была достойно оценена на самом высоком государственном уровне. В газетах его называли «украшением Москвы», «цветком христианского милосердия и просвещения»... И основная заслуга в этом принадлежала, конечно, Великой княгине Елизавете Федоровне.

 

Война

Лето 1914 года стояло жаркое и сухое. Вокруг Петербурга в июле не выпало ни одного дождя. То тут, то там загорались торфяники, дышать было трудно из-за дыма и запаха гари. Какой уж тут отдых! Сухие грозы почти каждый день кружили над городом, но они не могли принести облегчения. Радовали только первые обнадеживающие вести, начавшие поступать с фронта.

В Царском Селе Императрица и Елизавета Федоровна провели совещание, пригласив к участию в нем старших Великих княжон и всех придворных дам. Обсуждался план действий, направленных на оказание медицинской и благотворительной помощи фронтовикам. Как и в годы Русско-японской войны, решено было немедленно начать формирование санитарных поездов, создать разветвленную сеть складов лекарств и снаряжения, возобновить изготовление походных церквей и служебной утвари для них. Ответственность за организацию помощи фронту и раненым в Царском Селе взяла на себя Императрица, а в Москве — Елизавета Федоровна. Возглавить Комитет по оказанию помощи семьям запасных призывников поручили Великой княжне Ольге Николаевне, а Комитет помощи беженцам — ее сестре Татьяне Николаевне.

В августе 1914 года Санкт-Петербург был переименован в Петроград. Этим актом Царское правительство выразило свою неприязнь к Германии, первой из стран Тройственного союза, объявившей войну России.

С началом войны работа больницы Марфо-Мариинской обители быстро перестроилась на военный лад. Были подготовлены дополнительные места для приема раненых, приобретены недостающие инструменты и оборудование для хирургических операций, пополнены запасы лекарств и перевязочного материала... Елизавета Федоровна вместе с отцом Митрофаном, который сам был участником недавней Русско-японской войны, с душевным трепетом и вдохновением благословляли крестовых сестер, пожелавших работать в полевых госпиталях.

Не прошло и года, как успехи русской армии на фронтах сменились неудачами. Поток раненых увеличивался с каждым днем.

Елизавета Федоровна не знала ни минуты покоя. Усердные молитвы, помощь больным и увечным фронтовикам забирали все ее время. Нередко сон настоятельницы продолжался не более трех-четырех часов.

Уставшая, похудевшая, но не теряющая силы духа, она воспринимала выпавшие на ее долю трудности как возможность исполнить свой христианский долг. Матушка Великая по-прежнему участвовала во всех повседневных делах обители вместе с рядовыми сестрами, подавая пример трудолюбия и выносливости.

Строго соблюдая посты, да и в другие дни употребляя только растительную пищу, она не позволяла себе никаких послаблений, не требовала для себя никаких услуг. В больнице, ставшей теперь лазаретом, Елизавета Федоровна брала на себя самую ответственную работу, ассистируя хирургам при тяжелых операциях, делая сложные перевязки, часами просиживая у постели мечущихся в жару больных, всеми силами стараясь облегчить их страдания.

Выздоравливая, они со слезами на глазах благодарили Великую княгиню, уверяя, что только благодаря исходящей от нее целебной благодати им удалось избежать смерти.

Как ни печально, избежать смерти удавалось далеко не всем. Здраво оценивая складывающуюся ситуацию, Елизавета Федоровна телеграммой обратилась в Городскую Управу с предложением о создании в Москве Братского кладбища:«...Не признаете ли вы возможным отвести на окраине Москвы участок земли под кладбище для умерших в московских лазаретах воинов настоящей войны. Их родственникам и нам всем утешительно будет знать точное место упокоения павших при защите нашей дорогой Родины героев и иметь возможность там помолиться».

Инициатива Великой княгини была поддержана. Комиссию по созданию Братского кладбища возглавил гласный Московской городской Думы, главный врач Александровской больницы Сергей Васильевич Пучков. По его мнению, проектируемое кладбище следовало не только благоустроить подобающим образом, но и сделать настоящим памятником переживаемых великих событий.

Для кладбища выделили большой участок, на котором был впоследствии сооружен величественный храм. Предусмотрели и место для погребения сестер милосердия московских общин, нередко умиравших на своем посту от заразных болезней и погибавших на фронтах войны от неприятельского оружия.

Открытие Братского кладбища с временной часовней состоялось 15 февраля 1915 года. Церемония началась в церкви находившегося неподалеку Сергиево-Елизаветинского убежища увечных воинов Русско-японской войны. Епископ Можайский Димитрий (Добросердов) отслужил там панихиду, после чего Елизавета Федоровна и другие официальные лица вместе с духовенством проследовали на кладбище.

В часовне было совершено отпевание, а затем состоялись похороны первых пяти воинов, погибших на фронтах Первой мировой войны: сотника В. И. Прянишникова, старшего унтер-офицера Ф. И. Папкова, ефрейтора А. И. Анохина, рядовых Е. И. Гутенко и Я. Д. Салова. На похоронах присутствовали войска Московского гарнизона. Гробы несли Георгиевские Кавалеры, консулы союзных государств, городские гласные, а также временно командующий войсками Московского военного округа генерал А. Г. Сандецкий и московский губернатор граф Н. Л. Муравьев.

— Теперь дело за вами, Николай Леонидович, — обратилась к Муравьеву Великая княгиня. — Часовенку надобно мало-помалу заменить храмом Божиим. Часть денег получите от моей обители, а остальные, чаю, найдутся в казне.

— Увы, Ваше Высочество. Казна ныне совершенно пуста. Сергей Васильевич не даст соврать, — губернатор показал рукой на стоявшего рядом Пучкова. — Вся надежда на благотворителей и помощь Господню.

Елизавета Федоровна сокрушенно покачала головой и по еще не протоптанной, лишь только намеченной строителями дорожке направилась к ожидавшему ее экипажу.

— Ваше Высочество, Елизавета Федоровна, — донесся до нее взволнованный голос Пучкова. — Не огорчайтесь, есть у меня на примете достойные меценаты. Есть!

— И кто же? — остановилась Елизавета Федоровна.

— Это господа Катковы, Ваше Высочество, муж и жена. Война забрала у них двух сыновей, и они изъявили мне желание построить на Братском кладбище храм в честь праздника Преображения Господня с приделами во имя Архангела Михаила и апостола Андрея Первозванного, по тезоименитству погибших сыновей.

— Но достаточно ли у них средств? Сумма потребуется немалая.

— Вполне достаточно... Я спрашивал. Все расходы они берут на себя, а в качестве архитектора предлагают господина Щусева. Вы же его превосходно знаете. Так что беспокоиться нет причины. Лишь бы не оставила нас милость Божия.

— Надобно молиться, Сергей Васильевич, тогда Господь и не оставит милостью Своею.

Закладка первого камня Спасо-Преображенского храма на Братском кладбище состоялась 6 августа 1915 года — в годовщину гибели братьев Катковых. Ровно через год был освящен придел во имя Архангела Михаила, а придел во имя апостола Андрея Первозванного освятили 15 января 1917 года. В тот же день в храме состоялась первая Божественная литургия, на которой присутствовала Великая княгиня Елизавета Федоровна.

Череда крупных поражений в 1915 году, в результате чего Россия потеряла все прежние завоевания, а также частично территории Польши, Прибалтики, Украины и Западной Белоруссии, пагубно отразилась на настроениях в обществе. Те самые люди, которые еще совсем недавно восторженно стремились к призывным пунктам и громче всех пели «Боже, Царя храни!», уже требовали свержения царизма. Снова манифестации, пикеты, перевернутые трамваи, пьяная поножовщина... На душе у Елизаветы Федоровны было тяжело и тревожно.

 

 «Горе вам, смеющиеся ныне!»

Наступила Светлая седмица. И разве могли сестры Марфо-Мариинской обители подумать, что найдутся в эти дни люди, которые осмелятся омрачить радость великого торжества? Нашлись. Омрачили. Омрачили навсегда.

На третий день Пасхи, в день празднования Иверской иконы Божией Матери, обитель посетил Патриарх Тихон. В Покровском храме он отслужил Божественную литургию и молебен. После службы Патриарх долго беседовал с настоятельницей, отцом Митрофаном и крестовыми сестрами. Он в подробностях интересовался укладом жизни святой обители, ее благотворительными делами, сокрушался по поводу ущемлений со стороны безбожных властей. На прощание Патриарх благословил Елизавету Федоровну, напутствуя ее на дальнейшее ревностное служение Господу, не зная еще, что благословляет Великую княгиню в крестный путь на Голгофу.

Едва Патриарх покинул обитель, как в келию Елизаветы Федоровны, уединившейся немного отдохнуть, бесцеремонно ворвались комиссар в выгоревшем френче старого образца и двое вооруженных солдат-латышей. Незаметно выскользнувшая из келии Варвара бросилась за отцом Митрофаном. Через несколько минут появился встревоженный священник в сопровождении нескольких крестовых сестер. Оценив ситуацию, он понял, что на этот раз спасти матушку Великую от ареста не удастся.

— Гражданка Романова, вы арестованы. Даю вам полчаса на сборы, — тоном, не допускающим возражений, приказал комиссар. — С собой можете взять не более двух помощниц. И попрошу — без глупостей. Мы будем ждать вас в машине.

Елизавета Федоровна уже давно была готова к такому повороту событий. В небольшой шкатулке лежали Евангелие, документы, деньги, наиболее дорогие для нее семейные реликвии, карандаши и краски, листы чистой бумаги...

— Матушка Великая, одну я тебя не отпущу, — категорично заявила Варвара, торопливо, но аккуратно укладывая в саквояж вещи настоятельницы. — Хоть убей меня — не отпущу.

— Ну что за страсти такие ты выдумываешь, Варварушка, — стараясь быть спокойной, улыбнулась Елизавета Федоровна. — Я всегда была и буду тебе рада, милая. Только знай, что на смерть меня везут... Не раскаешься?

Келейница с упреком взглянула на Елизавету Федоровну и не ответила, давая понять, что вопрос этот совершенно излишний. Она только сосредоточеннее захлопотала над саквояжем, что-то бубня себе под нос. Вдруг прекратила работу и подошла к Елизавете Федоровне:

— Матушка Великая, дозволь поехать с нами еще сестре Екатерине...

— Екатерине Янышевой?

— Да-да! Янышевой... Дозволишь? Ведь солдат тебе сказал, что двух помощниц можешь взять с собой.

Елизавета Федоровна покачала головой, шутливо погрозив келейнице пальцем:

— Ох, и проворная же ты у меня, Варварушка! И когда только все успеваешь? Я не против Екатерины, но только если она согласна по доброй воле. Принуждать я никого не буду. Мало-помалу мы с тобой и вдвоем бы управились.

— Так мы с ней уже сговорились. Она сама изъявила желание и просила замолвить за нее перед тобой. Поди, собралась уже...

Открыв дверь келии, Елизавета Федоровна ахнула, узел с вещами выпал у нее из рук: перед ней выстроились, пожалуй, все сестры, которые находились в это время в обители. Опустив голову и нервно теребя свою окладистую бороду, впереди всех стоял отец Митрофан.

— Прощайте, милые мои, — тихо проговорила Великая княгиня. — На том свете свидимся. Благодарю всех вас за доброту и верность. И благословляю на исправное продолжение нашего богоугодного дела, коему отдано нами без малого десять лет. А вас, сестра Валентина, и вас, отец Митрофан, благословляю блюсти обитель, пока сие будет возможно. Христос Воскресе!

Подойдя с Варварой и Екатериной к машине, Елизавета Федоровна перекрестилась на купола Покровского храма, осенив всех провожающих крестным знамением. Что тут началось! Сестры зарыдали в голос. Многие бросились вслед за тронувшейся машиной, падали на дорогу, поднимались и снова бежали...

Узнав об аресте Великой княгини, Патриарх Тихон несколько дней стучался в различные правительственные кабинеты, пытаясь добиться ее освобождения. Но просьбы главы Русской Православной Церкви остались неуслышанными: весь род Романовых, царствующий в России более трехсот лет, был обречен.