«Что ожидаешь здесь? На что надеешься?»

Ратко Младич

Специально для читателей журнала «Родная Ладога» о дружеской встрече с генералом Ратко МЛАДИЧЕМ в тюрьме в Шевенингене.

 

 

 

Ра́тко Мла́дич (серб. Ратко Младић; 12 марта 1943 г., село Божановичи (англ.), Независимое государство Хорватия) — генерал, начальник штаба Войска Республики Сербской (1992–1995). В 1996 году Младич наряду с другими руководителями Республики Сербской был обвинен Гаагским Международным трибуналом в совершении военных преступлений и геноциде в связи с осадой Сараева, а также в связи с резней в Сребренице. Его поимка являлась главным условием для вступления Сербии в Евросоюз; за информацию о местонахождении была назначена награда в 10 млн евро.

 

В начале октября 2011 г. руководство Гаагского трибунала разрешило мне посетить Ратко Младича в тюрьме. Таким образом, я смогла исполнить его просьбу и придти к нему в качестве верного, испытанного друга. Наша историческая встреча состоялась там, где я бы никогда не предположила прежде может оказаться столь легендарный военачальник Армии Республики Сербской.

Виртуальный адрес генерала Ратко Младича с 31 мая 2011 г. таков: Ратко Младич, дело ИТ-09-92, Международный суд по военным преступлениям в бывшей Югославии, Гаага. В действительности генерал находится в Шевенингене во Временном учреждении предварительного заключения ООН или Трибунала, сформированного Советом Безопасности ООН с целью проведения судебных процессов над лицами, совершившими военные преступления в ходе боевых действий в Хорватии, Боснии и Герцеговине в начале 90-х годов.

Этот объект, опоясанный высоким забором из красного кирпича, занимает довольно обширную территорию в пригороде Шевенингена, являющегося частью Гааги, столицы Голландии. С фасада, где находится главный вход для сотрудников и посетителей, тюрьма окружена симпатичными домиками голландской архитектуры, с большими окнами и множеством цветов. С тыльной стороны, вдоль широкой улицы, тюрьма ограждена забором из красного кирпича с серыми воротами. Возле них в день этапирования сотни корреспондентов и просто любопытствующих безуспешно поджидали генерала в расчете запечатлеть сербского героя в наручниках. Не удалось. Это не удалось вплоть до 3-го июня — до первого появления его перед камерами в зале суда, где генерал сразу же возмутился против применения наручников и удерживания под руки охранниками. Но такие протесты здесь оказались безрезультатны.

Защитник свободы сербского народа в Республике Сербской арестован и брошен в застенки Шевенингенской тюрьмы, официально именуемой как «Временное учреждение предварительного заключения ООН»! Все оформлено таким образом, чтобы сокрыть вопиющую немилосердность данного заведения.

Генерал просил меня посетить его

С того самого дня 26 мая 2011 г., когда Младича, по всем признакам тяжело больного, физически изможденного, доставили в белградскую тюрьму и такого садистски показывали всему миру, он просил меня придти к нему, захватив с собой «побольше бумаги и карандашей1 »… В Белграде судебные власти лицемерно будто бы разрешили некоторым его друзьям встречу с легендарным узником. Однако, когда мы пришли в тюрьму в назначенное нам время, генерала уже «выдали» в Шевенинген.

В те дни сербская верхушка грубо глумилась над пленником, которого еще вчера боялась. Лидеры Сербии облегченно вздохнули, когда отпала опасность встретиться с героем глаза в глаза. Народу же они лицемерно обещали светлое будущее и благосостояние в еврообъятиях их распорядителей. При этом властьимущие сурово грозили каждому, кто осмелится поднять непокорную голову и подать голос против несправедливости, которая совершенно определенно вершилась в те дни над сербским народом. Народом, который в состоянии непостижимого страха склонился до самой земли православной.

И вот теперь этот непокорный военачальник, которым гордился сербский народ, назван злейшим военным преступником. Едва передвигающийся из-за множества болезней, с искаженным лицом, нестерпимо униженный, он немилосердно представлен многомиллионной телеаудитории. Казалось, что бывший командующий продирается сквозь грязь предательства.

В те дни сербский народ следил за телесообщениями об арестованном генерале с отчаянием, разочарованием и болезненным неверием в происходящее, тогда как враги нашего народа безумно радовались, наслаждаясь содеянным.

Меня мучило множество вопросов о его судьбе, на которые я долгое время не знала ответов. Я не знала, где он находился все эти годы, но очень беспокоилась, чтобы какая-либо болезнь не подорвала его силы перед лицом исторических испытаний.

Немало врагов, да и друзей, аналитиков и журналистов со всех концов света цинично задавали один и тот же вопрос и себе, и мне: почему генерал не покончил жизнь самоубийством? Немало гнусных пресмыкающихся всех мастей выползло из своих нор, рассчитывая насладиться гибелью человека, в отношении которого весь свободолюбивый мир надеялся, что он неким волшебным способом сможет победить своих гонителей. И спрашивали эти гады, почему герой не покончил с собой, почему он обманул желания тех, кто больше хотел видеть его мертвым, нежели униженным в оковах Гаагского лжесуда!

Я проклинала того, кто первым и последним предал его!

Мне генерал Ратко Младич нужен был для откровенного разговора по тем вопросам, на которые дать ответ мог только он. Я не спрашивала его, где он находился и почему не ушел из жизни добровольно. В такой ситуации об этом не спрашивают.

«Как считаешь, что здесь будет? На что надеешься?» — спрашивала я брошенного в шевенингенские застенки генерала Ратко Младича, воспетого сербским народом, неустрашимого воина, народного защитника, талантливого полководца и человека чести, сохранившего свободу своему народу, который он вел сквозь пламя сражений против оккупантов всех мастей и прочих злодеев.

Спрашивала я его, борца за свободу, закованного в цепи, его, которого мы вознесли на пьедестал легенды, ценя его заслуги, веря, что однажды обязательно встретим его на свободе...

«Подожди, — отвечал генерал-пленник, — Сейчас еще рано для ответа на этот вопрос... Однако, я не мог позволить себе бесшумно уйти в небытие, чтобы на меня и на мой народ вылили потоки ужасающих лживых обвинений». Так ответил мне на этот вопрос легендарный Ратко Младич в шевенингенском изоляторе, в Гаагской тюрьме.

 В Шевенингене я получила признание всей жизни

Только с третьей попытки мне удалось 3 и 4 октября 2011 г. посетить в шевенингенской тюрьме генерала Ратко Младича. Несмотря ни на что, я безгранично благодарна сотрудникам трибунала за то, что они признали нас друзьями и разрешили нам встретиться и поговорить.

Так исполнилось желание генерала, ставшее для меня его заветом. Свою надежду отчитаться по-дружески перед ним на свободе, я заменила на это вынужденное общение в тюрьме, оставаясь в убеждении, что свобода находится в самом Человеке. Так я осуществила мечту многих его известных и неизвестных друзей!

В то утро я почти целый час кружила около шевенингенских тюремных стен. Все никак не могла подойти ко входу и пройти сквозь железные ворота. Бродила по голландскому газону, безлюдным улицам. Находила согласие лишь с осенней листвой. Рядом с этой тюрьмой для «наших» в старинном здании с башней, похожем на дворец, содержатся и голландские заключенные.

Я смотрела на древние тюремные стены, величественные, безмолвные и перебирала в памяти имена сербов, которые томились здесь в качестве обвиняемых или уже осужденных, которые тут умерли. Вспомнила я и несчастного Милана Мартича, военного президента Республики Сербской Краины, который отбывает срок в тюрьме в далекой Эстонии за артобстрел Загреба, которого в действительности не было. Я переживала крайнее волнение, так что даже фотокамера упала из моих рук.

 И вот я вошла в здание тюрьмы

Все тюремные служащие, к которым я обращаюсь, находятся за толстыми затемненными стеклами. Получаю пропуск с каким-то номером. Начинается процедура досмотра, в известном смысле как при посадке в самолет.

Торопливо иду за любезным надсмотрщиком, который извиняется за то, что пришлось его ждать. Ощущаю себя как в каком-то американском боевике... Представляю себе, как сейчас буду здороваться с другом. После стольких лет разлуки. Но все пошло совсем не так; как я предполагала.

Когда я вошла в указанную мне комнату, мы сразу встретились взглядами. Было ощущение, будто мы недавно расстались после незабываемого обеда, который по случаю моего дня рождения организовали Младичи в своем белградском доме в 1997 году. Так они выразили мне свою признательность за написанную мною книгу «Генерал Младич», изданную за год до этого, за дружбу, которая между нами окрепла. Это была первая книга о генерале Младиче...

 Встреча через 14 лет

И вот мы вновь вместе после четырнадцатилетней разлуки. И оказались там, где никогда даже не предполагали быть — в шевенингенской тюрьме! В серой комнате, называемой приемная, переполненной сербскими заключенными и их родственниками, под бдительными взглядами многочисленных, но на удивление симпатичных и неприметных надзирателей!

Когда я только вошла в помещение, меня заметил Властимир Джорджевич (последний раз я брала у него интервью в Приштине в 1998 году, тогда он занимал пост начальника полиции Автономного края Косово и Метохии, входившего в состав Сербии). Он поздоровался со мною стоя, сказал при этом: «Кто бы мог подумать, что мы здесь встретимся». Разумеется, он понял, к кому я пришла, и быстро окликнул Младича, который находился среди ранее пришедших — его супруги Босы, также арестованного Стояна Жуплянича, его родителей и сына. Они громко разговаривали.

Увидев меня, Младич подошел ко мне, мы по-братски обнялись. Улыбаясь, он с какой-то гордостью и радостью представил меня окружающим. Только после того, как они закончили разговор о родных, мы перешли в отдельную комнату. Он и Боса предлагают мне кофе, напитки — совсем как дома, в Белграде. Эта гостевая комната неплохо оборудована: в ней есть посуда, автоматы с освежающими напитками, кофейный автомат, микроволновка и даже посудомоечная машина. У стола — большая корзина, наподобие тех, что для белья, а в ней лежит то, что можно принести из своей камеры или тюремного магазина-буфета.

Мы общались, шутили, пересказывали минувшие события подробно, как никогда прежде. Была иллюзия, что мы не в тюрьме. В голове проносились воспоминания, события, факты, которые хотелось обсудить, не сдерживая эмоций.

Смотрю на Командующего и вижу глаза того великого и храброго человека с большой буквы, хотя болезнь оставила на его внешности заметный след. Правая сторона тела плохо слушается, но генерал отчаянно превозмогает свой приобретенный физический недостаток. И мы говорим, говорим, шутим, смеемся как в давние, счастливые времена. Он перебрасывается шутками и с надзирателями. Они отвечают ему тем же. По всему видно, что он тяжело болен, но мне ясно, что генерал свои болезни объявил главными врагами и всю свою волю задействовал для сопротивления им с целью выжить и иметь возможность в зале суда рассказать всю правду, когда до этого дойдет дело. Обстоятельства вынудили его перефразировать завет матери Станы: «молчание еще никто не победил!»

Я тихо спросила: «Ну, как ты?», и внимательно всматриваюсь в выражение его лица, ищу ответ на вопрос в его взгляде. Качнув головой, он отмахнулся, кратко заметив: «Не будем сейчас об этом». И сразу же обрушил на меня лавину своих вопросов о моей семье, сыне, друзьях и тех, кто пытается выдать себя за них... О Косово... Извиняется за то, что нас с мужем нынешние власти преследовали за дружбу с ним. Я, разумеется, не принимаю эти извинения, говорю: «Ничего, каждый делает свое дело».

 Разрешите подать рапорт, товарищ командир!

Когда я смогла вставить свое слово, то сказала серьезным тоном: «Ты звал меня, и вот я прибыла, чтобы подать тебе рапорт!», — глядя прямо в его глаза, как будто бы мы были на свободе. Он, и здесь оставаясь воином, кажется, воспринял меня так, как будто я стою на шаг впереди перед строем бригады, собранной для решающего сражения.

«Я тебе уже говорил, что у меня нет никаких замечаний по содержанию твоей книги. “Рапорт” я прочитал четыре раза. Ты, Лиля, подала истории настоящий РАПОРТ о борьбе сербского народа за свободу. Единственное о чем сожалею, что не имел возможности сообщить тебе еще некоторые детали и лучше разъяснить конкретные ситуации и поступки известных людей. Но ты и без этого не допустила ошибок в их оценке».

Он такой оценки моего труда я расчувствовалась и едва сдержала слезы. Собственно говоря, великий военачальник присвоил мне награду всей моей жизни.

Я только и смогла встать по стойке «смирно» и сказала ему: «Спасибо тебе, брат!»

А он тем же тоном попросил прислать ему все три книги написанной мною «Трилогии о Сребренице»: «Истинная Сребреница», «Сербские мученицы Сребреницы», «Крики и предостережения».

Мы еще много говорили, затрагивали трудные темы, переплетая их с шутками, а потом возвращались к началу, задавали друг другу много вопросов.

Из всего арсенала глубоко продуманных отвратительных лживых обвинений в его адрес наибольшее возмущение у Младича вызвало утверждение о том, что, находясь в Сребренице в июле 1995 года, он перед теле- и кинокамерами раздавал детям конфеты, а сразу же после съемки отбирал их! И такое лживое утверждение включено Гаагским трибуналом в доказательную базу обвинения против генерала. Он просил разыскать этот фильм о Сребренице и показать всю правду о событиях тех дней. Два дня спустя он с возмущением говорил об этом в зале суда на статусном заседании, хотя единственным вопросом, вынесенным на рассмотрение, было тяжелое состояние его здоровья.

 «Я хочу сплотить сербство»

Обсуждая тему добровольной сдачи, жизни и смерти, он говорил, что не мог позволить себе так просто умереть, так как это не соответствует его характеру, званию и положению, тому, за что он боролся, ради чего он жил.

Когда я сообщила ему, что была на праздновании Дня святого Лазаря в селе Лазарево, откуда полицейские увели его в Белград в суд по военным преступлениям, и что жители хотят свое село переименовать в Ратково, он не соглашается: «Пусть хранят имя Лазаря, его кости защищают Косово и Метохию, а эта часть Сербии сейчас под самой большой угрозой!»

Далее он говорит, что должен «объединить и сплотить сербство по всему свету», бороться за Величественную, а не Великую Сербию! Повторил и мне то, о чем не раз говорил на статусных заседаниях суда, а именно, что в Гааге он защищает не себя, а сербский народ, Республику Сербскую и Сербию! Хотя судья напоминает ему, что якобы в данный момент обвиняется только он лично, и поэтому ему следовало бы думать, прежде всего, о своей собственной защите.

 «Дочь Анна была половиной моего бытия»

Все два дня, сколько длилось наше общение, он старался держаться и выглядеть более здоровым, чем это было на самом деле Он часто цитировал отрывки «О счастье» из книги Йована Дучича «Наследие царя Радована». Многое спрашивал, многое объяснял мне. Я вынесла из этого общения уникальные темы и знания для будущих своих статей. Генерал вспоминал что-то так, будто желал, чтобы это было сейчас, поскольку правда о прошедшем его глубоко мучила. Замолкая, он замечал в моих глазах пытливые вопросы... И мы продолжали общаться, и говорили, говорили...

Хотя Младич и убеждал меня, что он счастливый человек, поскольку является неотъемлемой частью своего народа и у него есть преданная и достойная семья, внуки, друзья, однако судьба его дочери Анны остается для него тягчайшей раной: «Она составляла половину моего бытия... Она не покончила с собой. Не могла она выстрелить себе в голову из моего пистолета!» И потекли слезы... И спазмы сдавили горло.

Затем, посреди детального рассказа о событиях в Книне, он вдруг неожиданно спросил: «А знаешь ли ты, Лиля, какой это ужас извлекать обугленные тела молодых солдат из подбитых танков... После этого тебя еще несколько дней преследует запах смерти тех детей. А сколько подобных чудовищных картин было в сербской книнской краине?!»

Вспоминая время, когда он скрывался в одиночестве, он говорит с еще большей болью и убедительностью: «Как думаешь, можно ли жить в стране и быть в стороне от нее?! Чтобы тебя ни одна живая душа не приметила... годами?! Можно, но не дай тебе Бог такого мучения!»

 «Наверное, я и здесь генерал»

В тот раз мне разрешили два посещения тюрьмы по два часа. Когда в первый день в конце разрешенного времени я встревожено начала подниматься при виде направляющегося ко мне надзирателя, Младич остановил меня со словами: «Ты же знаешь, что сидишь здесь с генералом! Пока генерал не встанет, и ты не смеешь подниматься с места! Пойдешь, когда я скажу!»

Я с удивлением наблюдала, как он по-сербски объяснял конвоиру, что я останусь там до конца их рабочего дня. Конвоир, постоял немного, переговорил с кем-то по рации и ушел, а я действительно осталась до 16.45.

Так было и на следующий день: всего двенадцать часов исторической ретроспективы событий, как двенадцать клятвенных молитв.

В эти дни я даже обедала вместе с ним в тюрьме. Обед нам готовил генерал Драголюб Ойданич, также обвиняемый начальник Генштаба вооруженных сил Сербии и Черногории. Младич ему помогал, насколько он мог это делать со своей больной правой рукой. При этом Младич по-хозяйски принес откуда-то фруктовый торт и красное вино, естественно, безалкогольное. Откуда? Непостижимо.

На второй день из камеры он взял упомянутую книгу Дучича «О счастье» (часть произведения «Наследие царя Радована») и газету «Франктфуртские новости», единственную, которую получал. Младич гордился, как своей, моей книгой «Рапорт командиру», показывал ее всем, и надзирателям, и гостям, и таким же заключенным. Вспоминал тех, кто оказывал помощь Армии Республики Сербской, просил меня передать им его искреннюю благодарность.

Он надеется на Российское государство. Благодарен Союзу писателей России за их славянскую поддержку брата, который, несмотря на свой высокий авторитет и уважение, оказался необоснованно и несправедливо годами прикован к позорному столбу. Вспоминал и много раз описывал встречи с российскими военачальниками во время войны.

Он также иронично «передавал приветы» и тем, кто грешил перед истиной, связанной с его ратными делами, с ним лично, кто «по дружбе» советовал ему сдаться или покончить с собой. Он говорил, что хотел бы посмотреть им в глаза: «Чтобы их переубедить... Ведь Дучич говорит, что честь и счастье человека, когда он может вернуть себе друзей...»

 Поклонился мощам святого Василия Острожского в 1989 г., несмотря на то, что подобное офицерам ЮНА строго возбранялось

В беседе Младич часто крестился, когда вспоминал погибших друзей. В какой-то момент, когда мы продолжали разговор, к нам подошел генерал Здравко Толимир. На шее у него были четки. Поздоровались со словами веры в Господа.

Я передала Младичу освященные четки из монастыря Острог, что побудило его рассказать мне, как еще в 1989 году он посетил монастырь святого Василия Острожского.

«В то время я был начальником Учебного управления Третьего военного округа ЮНА, и мы проводили учения комсостава по приспособлению к местности, в которых участвовало около 150 офицеров со всего округа. Для учений был выбран высокогорный район Черногории близ Никшича. В конце учений я организовал посещение монастыря Острог. Все осмотрели монастырь, а я попросил игумена разрешить мне поклониться мощам святого Василия (настоятелем тогда был игумен Георгий Миркович, который скончался в 1992 г. и погребен в монастыре Тврдош). Настоятель насторожился, вероятно, сомневаясь — знаю ли я обряд поклонения, поскольку в те годы офицерам ЮНА не разрешалось совершать церковные обряды. Я объяснил ему мое желание, и он провел меня в келью, где покоились святые мощи. Я снял фуражку, перекрестился и сделал все так, как подобает. Тогда мне выпала великая удача: настоятель открыл ковчег и снял покров с рук святого... Я увидел ногти на пальцах святого. Я приложился к мощам святого Василия, слава ему и Божья милость. Так сбылось мое желание.

Когда мы вернулись с учений, начальство вызвало меня «на ковер», но им не удалось поколебать мое убеждение, что я совершил правильный поступок. Поэтому при встрече с Патриархом сербским Павлом в 1993 году во избежание недоразумений я прямо заявил: «Ваше Преосвященство, я крещен и крещусь. И хотя воспитан в духе атеизма, остаюсь православным и верен Православию. Но уважаю и другие религии».

Перед тем как расстаться, я спросила генерала: «Намерен ли ты дать мне, своему верному и бескорыстному другу, действующему по своей воле, без чьего-либо умысла какое-то новое задание? Что и как я должна сейчас сделать из того, что еще не сделала?»

Он обошел вокруг стола, присел рядом со мной, мягко, почти по-отцовски обнял и сказал: «Для тебя нет человека, который мог бы давать задания! Все, что ты до сих пор делала и сделала, решения принимала самостоятельно. И сейчас ты сама знаешь, как действовать далее!»

Эти его слова вызвали у меня глубокое эмоциональное потрясение. Помог мне успокоиться глоток красного вина, которое мы выпили за свободу, за эту и наши следующие встречи в лучшие времена.

Расставались мы так, как будто уже завтра встретимся вновь и продолжим наш разговор.

 В заключение эссе

Я осталась еще на два дня в Гааге, чтобы увидеть генерала в зале номер три Гаагского трибунала на очередном статусном заседании.

Комнату для посетителей и зал для судебных заседаний разделяет перегородка из толстого пуленепробиваемого стекла. При необходимости могут быть спущены и жалюзи, когда заседания носят закрытый характер.

Я предполагала, что на заседании опять появятся представительницы объединения так называемых Матерей Сребреницы (представляют только матерей-мусульманок). Мне пояснили, что их приход регулируется каким-то отдельным протоколом. Сейчас здесь были только журналисты и студенты юридического факультета из Риеки (Хорватия).

Войдя в зал, генерал сразу же спросил адвокатов, где я. Мы кивнули друг другу. Позднее, в определенный момент, генерал по-военному отдал мне честь. Я ответила ему тем же, заметив, что сегодня он выглядел очень уставшим. Когда судья вошел в зал заседаний, генерал не встал, как положено по судебному протоколу. Судье он объяснил, почему опоздал на заседание: он так сильно болен, что не спал всю ночь, мучаясь от болей. Одеться смог лишь с помощью надзирателей, которые помогли ему подняться и передвигаться... Он также обратился к судье с просьбой пропустить к нему супругу, пока она еще находится в Гааге, так как не уверен, что доживет до следующего дня...

При этом Младич говорил, что в Гааге он защищает не себя, а сербский народ и Республику Сербскую. Вновь требовал от судей не надевать ему наручники при перемещении из тюрьмы в Гаагу... Но опять все просьбы оказались безответными...

Я была поражена! Что могло случиться за прошедшие 48 часов? Два дня назад, казалось, он забыл обо всех своих болезнях, которые получил, находясь несколько лет в подполье.

С тех пор по сей день приходят сообщения, одно хуже другого, о самочувствии сербского героя. В какой-то момент все «дело» генерала Радко Младича сведется к бюллетеню о его здоровье. Может быть, кто-то заранее продумал такой сценарий конца героя сербского сопротивления...

 Белград, ноябрь, 2011 года

 

1Примечание: Содержание этой моей исповеди ограничено по правилам Гаагского трибунала, так как я находилась с частным визитом в качестве друга заключенного, обвиняемого в «тягчайших военных преступлениях».