«Под ракетным прицелом Америк и Азий...»

* * *

Что может знать чужак
о полной русской воле?
Судить или рядить
об этом не дано.
Пора идти гулять:
сегодня ветер в поле
и дождь стучит в окно.
Безлюдно и темно.

Тут сам не разберешь,
как можно жить иначе.
Зачем тебе любовь
пространства дорога?
Далеким куликом
о чем болота плачут?
О чем шумит тайга?
О чем поют снега?

 

 

Здесь просто и легко
остаться неизвестным,
любить сквозящий свет
и вяжущую тьму.
И разум не смущать
вопросом неуместным:
зачем и почему?
Затем и потому!

* * *

Терпенье, люди русские, терпенье:
Рассеется духовный полумрак,
Врачуются сердечные раненья...
Но это не рубцуется никак.
Никак не зарастает свежей плотью...
Летаю я на запад и восток,
А надо бы почаще ездить в Тотьму,
Чтоб положить к ногам его цветок.
Он жил вне быта, только русским словом.
Скитания, бездомье, нищета.
Он сладко пел. Но холодом медовым
Суровый век замкнул его уста.
Сумейте, люди добрые, сумейте
Запомнить реку, памятник над ней.
В кашне, в пальто, на каменной скамейке
Зовет поэт звезду родных полей.
И потому, как видно, навсегда,
Но в памяти, чего ты с ней не делай,
Она восходит, Колина звезда:
Звезда полей во мгле заледенелой.

ИВАН, НЕ ПОМНЯЩИЙ РОДСТВА

Не как фольклорная подробность,
Как вызов против естества,
Был в русской жизни
Страшный образ —
Иван, не помнящий родства.

Ни огонька,
Ни поля чести.
Ни проливного бубенца.
Ни доброй памяти,
Ни песни,
Ни матери
И ни отца.

Тут не увечье,
Не уродство,
Не тать — рука у топора,
А сердца вечное сиротство
И в светлом разуме дыра.

И в ближней стороне,
И в дальней,
В часы беды и торжества
Нет участи твоей печальней,
Иван, не помнящий родства.

НА ОТКРЫТИЕ СКУЛЬПТУРЫ
«ТЕРКИН И ТВАРДОВСКИЙ»
В СМОЛЕНСКЕ

Вновь над кручею днепровской
Из родной земли сырой
Встали Теркин и Твардовский...
Где тут автор, где герой?

Рядом сели, как когда-то,
Чарку выпить не спеша,
Злой годины два солдата,
В каждом русская душа.

Два солдата боевые,
Выполнявшие приказ,
«Люди теплые, живые»,
Может быть, живее нас.

И с тревогою спросили,
Нетерпенья не тая:
«Что там, где она, Россия,
По какой рубеж своя?»

Мы знамена полковые,
Ненавистные врагам,
И ромашки полевые
Положили к их ногам.

Мы стыдливо промолчали —
Нам печаль уста свела.
Лишь негромко прозвучали
В куполах колокола.

И тогда, на гимнастерке
Оправляя смятый край,
Мне Твардовский или Теркин
Так сказал: «Не унывай.

Не зарвемся, так прорвемся,
Будем живы — не помрем.
Срок придет, назад вернемся,
Что отдали — все вернем».

Над днепровской гладью водной
Принимаю ваш завет,
Дорогой герой народный
И любимый мой поэт.

И для жизни многотрудной,
Чтоб ушла с души тоска,
Я кладу в карман нагрудный
Горсть смоленского песка.

Чтобы с горьким многолюдьем
Жить заботою одной,
Чтобы слышать полной грудью
Вечный зов земли родной!

* * *

До чего нестерпимо и жестко подуло...
Мы деремся, как свиньи, у тощего бурта.
Не сложить ли в свирель автоматные дула,
Не сыграть ли мелодию русского бунта?

Под ракетным прицелом Америк и Азий
Смысл такой:
Чтоб тебя провели как мальчишку.
Усмехается в трубку усатый кавказец
И уже поднимает гранитную крышку.

Под мелодией дикой, душевнобольною,
Даже в общем названье одни опечатки.
Ну, как явится снова, сверкая бронею,
И пройдет в сапогах
           по морозной брусчатке.

Вновь пройдет, загоняя в леса и карьеры,
По делам интендантов,
           телам претендентов,
По префектам и мэрам, не знающим меры,
По всему прейскуранту
Страны Президентов.

И сметая препоны, круша огражденья,
Как подлодки, имея расчетную дальность,
Из глубин подсознанья
Всплывут привиденья,
Словно самая грозная наша реальность.

До чего нестерпимо и жестко подуло.
Нас, как снежных людей, заметает метелью.
Не спаять ли опять окаянные дула
И назвать их последнею нашей свирелью?

* * *

Сварен суп... пора делить приварок...
...Весь заросший, черный, словно морж,
На скамейке возле иномарок,
Холодея, помирает бомж.
Над скамейкою стоит ужасный
Липкий запах грязи и мочи.
И взывать к кому-нибудь напрасно:
Потеряли жалость москвичи.
Телевизор учит выть по-волчьи —
Дикторы бесстрастны и ловки.
Диво ли, что злость в крови клокочет,
Отрастают когти и клыки?
Бомж хрипит от наркоты иль спьяну —
Холодна последняя кровать.
Неужель я оборотнем стану,
Чтобы слабых гнать, и глотки рвать,
И считать, что только в силе право,
Думать: что хочу, то ворочу?
Господа! Не надо строить храмы
И держать плакучую свечу.
Сварен суп. Пора делить приварок.
Падает, как саван, свежий снег.
Дворик спит. А возле иномарок
Умирает русский человек.

* * *

Какие мощные ветра,
Потопы и землетрясенья!
Какая лютая жара!
Какие грозные знаменья!
Как будто каждый день и час,
Все исчерпав иные средства,
Всесущный призывает нас
Одуматься и оглядеться.

* * *

Две березы над желтою нивой,
Три иконы на черной стене.
Я родился в земле несчастливой,
В заветлужской лесной стороне.

Деревянная зыбка скрипела,
Кот зелено сверкал со скамьи,
Белой вьюгою бабушка пела
Журавлиные песни свои.

Отгорит золотая полова,
Дни растают в полуночной мгле.
Ничего слаще хлеба ржаного
Не едал я потом на земле.

Ухожу под другое начальство,
Только буду жалеть о былом.
Слаще русского горького счастья
Ничего нет на шаре земном.

* * *

В керосиновой лампе — клочок огня.
Все мое у меня под рукой.
Ты, Россия моя, наградила меня
Песней, женщиной и рекой.

Нет. Поля и леса не пустой матерьял,
Да и солнышко вдалеке.
Но себя я терял, когда изменял
Песне, женщине и реке.

У собрата денег полон кошель,
Пуст карман моего пиджака.
Но с годами все также прекрасна цель —
Песня, женщина и река.

И когда, с последним ударом в грудь,
Сердце станет на вечный покой,
Я хотел бы услышать не что-нибудь —
Песню женскую над рекой.

* * *

Воробей, стучащий в крышу,
дробный дождь в пустом корыте, —
говорите, я вас слышу,
я вас слышу, говорите.
Прежде чем я стану тенью,
остро, как переживанье,
слышу, слышу свиристенье,
шебаршенье и шуршанье.
Эти травы, эти птицы
на закате и в зените,
милые твои ресницы,
я вас слышу, говорите.
Ничего не надо, кроме
общей радости и боли,
доброй песни в отчем доме,
свиста вьюги в чистом поле.
Мы уйдем, но не как тени,
в мир пернатых и растений,
в песни, шорохи и звуки.
Нас с тобой услышат внуки.

* * *

Просыпаюсь от сердечной боли,
Но зимою дымной не умру,
Доживу до лета, выйду в поле,
Постою без кепки на ветру,
Поклонюсь цветам, деревьям, селам,
Покачаю буйной головой...
Я хочу от вас уйти веселым
Узкою тропинкой полевой.
Поздними прозреньями не маясь,
Не в больнице двери затворя,
А случайным встречным улыбаясь
И за все судьбу благодаря.
Пусть для вас дожди слетают с ветел
И поет вечерний соловей,
Я же вам оставлю только ветер,
Летний ветер Родины моей.