«И я стоял на русских баррикадах...»

* * *

Лето мое долгожданное,
птицы лесные поют,
время безмерно желанное,
сердца любимый приют.
 
Смотришь на небо — и хочется
жить, никуда не спеша,
в травах июльских ворочаться,
воздухом сладким дыша.
 
Господи, что ж мы наделали
с жизнью, с природой, с собой?
Красными были и белыми
под золотой высотой...
 
Мало казалось нам радости
озера, леса, реки...
Хватит на всех этой малости,
черным делам вопреки.
 
Солнце в пруду отражается,
сокол над полем кружит,
тихо деревья качаются,
тихо листва шелестит...


 
Утро отрадно-прохладное
свежестью дышит в окно.
Лето мое ненаглядное
взгляд веселит, как вино...

 

ПУШКИН

Летящий сквозь громады лет,
огнем небес отмечен,
поэт в России, он — ПОЭТ,
не больше и не меньше.
 
Он и творец, он и боец,
певец, гонец победный,
а выше — только лишь Отец
и Сын, и Дух Заветный.
 
Есть слово-символ, как пароль
для всех в России, — Пушкин.
За вечную любовь и боль
нальем по полной кружке.
 
Когда земные времена
погрязнут в общем блуде,
его строка, хотя б одна,
но в русском сердце — будет.
 
И пусть во власти высших сил
течет веков громада, —
останется: «Я вас любил...»,
и большего — не надо.

 

* * *

Вырвусь я в своем пророчестве
из тоски лихих годин.
Даже в полном одиночестве
я на свете не один.
 
Пусть душа, ни с чьей не схожая,
словно комната пуста,
предо мною — матерь Божия
и спокойный лик Христа.
 
Лампа ночью долго светится
над застывшею строкой.
Есть мне с кем глазами встретиться
и к кому прильнуть душой...

 

УЧАСТЬ

Мы умираем вместе со страной.
Народ и недра глухо иссякают.
Под равнодушной высью неземной
нас на сиротство в мире обрекают.
 
Да, никому мы больше не нужны.
Всем вышло в радость наше умиранье.
И нет у нас уже своей страны,
и недра — впредь чужое достоянье.
 
Все тайно ждут, когда не станет нас,
и жадно смотрят на простор великий.
Народ угас. Не слышен высший глас.
Молчат с тоской икон святые лики.
 
Не удержали мы большой судьбы,
в распыл пустив свое предназначенье.
И под укором предков, без борьбы
в слезах познаем участь сокрушенья.
 
Сожмемся мы в холодной, злобной мгле,
чтоб кровью и душой не разлучиться,
чтоб под ярмом всемирным научиться
народом быть единым на земле.

 

НАКАНУНЕ

Хохот стоит над простором страны.
Вопли бесовские — в телерекламе.
В этом похабно галдящем бедламе
звуки родные уже не слышны.
 
Дикторов мерзких картавая речь.
Невыносимой попсы завыванья...
Знает о скором конце испытанья
Архистратига сияющий меч.
 
Наши сердца перед кровью большой
стойкой пропитаны анестезией.
Черные тучи плывут над Россией,
хмурое небо висит над Москвой...

 

НА ПЕРЕЛОМЕ

                    Памяти Николая Кузина
Мое уходит поколенье,
друзья уходят навсегда —
надежд познавшие крушенье
в несносно подлые года.
Ожгло предательское время
огнем коварства их сердца,
оно не совместимо с теми,
кто верен правде до конца.
Друзей высокая дорога
откроет времени печаль
другим годам... Еще немного —
мы все уйдем в глухую даль,
последние, кто в поколенье
хранит отцов великий дух
и в ком Победы отраженье
таят глаза, душа и слух,
кто чуда ждал в растленном Доме,
жить не желая без борьбы,
служа любви на переломе
России, мира и судьбы.

 

НА РУИНАХ ЦХИНВАЛА

Им долго жить в разрухе и печали,
золой и пеплом их не Бог занес...
Играл оркестр в разгромленном Цхинвале,
и невозможно было спрятать слез.
 
Больной стране еще одним уроком
предстала эта общая беда.
В зияющих, пустых глазницах окон
застыл предсмертный ужас навсегда.
 
Торжественно-молитвенные звуки
лились над черной копотью домов.
Росла надежда — этот свет Христов, —
в глазах, остывших от сердечной муки.
 
Услышав и запомнив каждый взрыв,
все обойдя руины и воронки
и скорбный лик ладонями закрыв,
стояла Богородица в сторонке.
 
Играл оркестр, во тьме горели свечи,
вокруг умолкли птичьи голоса,
и слушали недвижно небеса
его звучанье в этот горький вечер.

Поджали когти ястребы войны,
но жаждут жертв кавказские капканы.
Уж сколько лет разорванной страны
кровоточат бесчисленные раны!
 
Над нами Божьей Матери покров —
как изболевших душ анестезия.
Нас крепче свяжет пролитая кровь,
Осетия, Абхазия, Россия...

 

* * *

Гражданственность исходит из любви.
Когда я пел о ясном поднебесье,
о море, звездах и о русском лесе, —
в моей груди звенели соловьи.
 
Гражданственность исходит из любви.
Сибирь и Север я познал в работе,
душа сливалась со страной на взлете,
кипели жизнь и страсть в моей крови.
 
Гражданственность исходит из любви.
И я стоял на русских баррикадах,
когда народ ввергали в бездну ада
и телесвора выла: «Бей, дави!»
 
Гражданственность исходит из любви.
Нет, мы в борьбе своей не проиграли,
хоть отступали и друзей теряли, —
грядет победа в праведной нови.
 
Гражданственность исходит из любви.
Да, без любви любое дело — тщетно,
слова — мертвы, молитва — безответна,
каких святых на помощь ни зови.
Гражданственность исходит из любви.

 

* * *

Наверно, смешно и нелепо
в закатную верить зарю...
Смотрю на вечернее небо,
спокойно и долго смотрю.
 
Мне волосы ветер полощет,
и полнится взгляд синевой,
я вижу яснее и проще
прошедшее перед собой.
 
Ведомый велением вышним,
прорвал я соблазны греха.
Что было никчемным и лишним, —
отсеялось, как шелуха.
 
Испытан земной маятою,
я с ней расквитался давно.
Всему пережитому мною
меня пережить суждено.
 
И вот, не забывший о многом,
судьбу разглядевший свою,
безропотно, как перед Богом,
под небом вечерним стою.
 
Внимаю сердечной надежде
на эту живую зарю,
с любовью, неведомой прежде,
в предвечное небо смотрю.

 

* * *

Ушел июль, и лето — на закате,
короче дни, прохладней вечера.
Я не жалею больше об утрате
бессонных гроз, гремевших до утра.
 
Прошедших лет не повернуть обратно.
Зеленым листьям суждено истлеть.
И обо всем, ушедшем безвозвратно,
довольно мне грустить и сожалеть.
 
Все на земле уходит и проходит.
И скоро листья с ветром улетят.
Лишь облака и звезды в небосводе
на нас глазами вечности глядят.
 
Но верю, вновь зерном нальется колос,
цветок опавший снова расцветет,
и этот Божий дар — мой грустный голос
средь облаков и звезд не пропадет.