Молодинский излом

К 445-летию Молодинского сражения
29 июля — 2 августа

Непобедимому русскому воинству, грудью защитившему
Отечество в великой битве при Молодях в 1572 году, посвящается

Главы из романа

Сей день принадлежит к числу величайших дней нашей воинской
славы. Россияне спасли Москву и честь, отомстили за пепел столицы, и если
не навсегда, то, по крайней мере, надолго уняли крымцев.
H. M. Карамзин

                               Для вас — века, для нас — единый час.
                               Мы, как послушные холопы,
                               Держали щит меж двух враждебных рас
                               Монголов и Европы!                                                                              

Александр Блок. Скифы

Много славных боевых сражений и великих побед хранится в анналах истории нашего народа, нашей Великой и многострадальной России. Их помнят лед Чудского озера, Куликово поле, Полтава, Измаил, Бородино, Чесменская бухта, Сталинград, Курск, Севастополь... Мы с гордостью произносим имена князей-полководцев Александра Невского и Дмитрия Донского, генерал-фельдмаршалов Александра Суворова и Михаила Кутузова, адмиралов Федора Ушакова и Павла Нахимова, маршалов Георгия Жукова и Константина Рокоссовского...

Помним! Много и многих помним! Но, к сожалению, не все и не всех. Только совсем недавно историки начали анализировать причины забвения великой битвы, которая произошла в 1572 году у деревни Молоди под Москвой. Это победное сражение русского войска с превосходящей во много раз силой крымско-турецкой орды было судьбоносным не только для России, но и для всей Европы. Поэтому Молодинская битва и имя главного воеводы князя Михаила Ивановича Воротынского золотыми буквами должны быть вписаны в Книгу памяти нашего народа. Навечно!

 

1. Еще один день позади

Едва забрезжил рассвет, воевода Воротынский был на ногах. Стременной Лука подтянул подпруги у стоявшего наготове не расседланным с вечера княжеского белого коня, и они втроем, забрав с собой боярина Ефима Круглова, осторожно выехали из-за стен «гуляй-города». Остановились на взгорке недалеко от въезжих ворот, неусыпно охраняемых дружиной самых расторопных и метких лучников.

— Лепота-то какая! — тихо, вдохновенно проговорил Михаил Иванович, с детства любивший неброскую русскую природу и умеющий восхищаться ею, несмотря на все суровости жизни. — Кабы не супостаты проклятые, пройтись бы наметом на наших рысаках по сему росному лугу, да так, чтобы дух захватило, слезу вышибло. И-эх, Русь-матушка! Не быть тебе поруганной ворогами. Не быть! Костьми падем, а в полон тебя Девлетке-хану не отдадим.

— Истинно речешь, светлый князь, — радостно подхватил Ефим Круглов. — Никому не взять земли нашей родимой.

У ног всадников простиралась широкая долина реки Рожайки, подернутая белой пеленой предрассветного тумана. Сквозь нее вдалеке виделись смутные очертания разросшегося за ночь стана крымчаков. Несмотря на ранний час там уже было заметно движение. Готовились!

— Скоро ринуться, как пить дать, — Воротынский показал рукой в сторону врага. — Ефим, скачи в полки, скажи, чтобы воеводы поднимали рать на потеху... Погоди, Ефим. Кого-то Бог несет с нашей стороны.

Чрез несколько минут перед воеводой остановились два запыхавшихся всадника. По снаряжению Воротынский узнал в них воинов князя Хованского. У каждого были перекинуты через круп коней крепко связанные крымчаки.

— Многая лета, князь-воевода, — поздоровался первый, видимо, старший ратник. — Как ты велел, шишей ханских привезли. Куды их скинуть?

Воротынский улыбнулся в бороду, довольный успешным выполнением своего повеления князю Хованскому.

— Ефим, прими добычу да покличь толмача. И поднимай рать. Спешно! Шишей я сам допрошу... А вас, славные вои, спаси Бог за добрую службу, — Воротынский тронул коня, направляясь к въездным воротам в крепость.

— За Русь радеем, князь-воевода, — обрадованный похвалой ответил старший ратник, и они оба поскакали в свой полк.

В шатре Михаил Иванович рассмотрел пойманных лазутчиков. Оба молодые, крепкие, на вид угрюмые, в обычной для крымчаков одежде. Свирепо вращая своими карими глазами, они готовы были броситься на князя, не будь связанными по рукам и ногам.

— Спроси их, толмач, сколько туменов развернул на нас хан и не хочет ли продолжать движение к Москве.

— Все войско наше идет вас, гяуров, побить. Вы уже рабы нашего властелина, да будет над ним милость неба! — дерзко прокричал один из пленников. — Сегодня мы растопчем вас конями, порубим саблями, а деревянную стену вашу превратим в пепел.

— Не надорветесь? — съехидничал Воротынский, с трудом сдерживая гнев. — Где же властелин ваш, Девлетка, хоронится? Боится, чаю, нашей славной рати? Хотел бы я встретиться с ним в бою.

— Аллах хранит его...

— Ну, хранит — и пусть хранит, — в голос рассмеялся Михаил Иванович. — Сохраненного-то нам сподручней будет взять.

Больше ни о чем не спрашивал пленных воевода. Он был рад главному — хан повернул свое войско от Москвы и теперь только умелые маневры его полков должны будут решить благополучный исход смертельной схватки с ненавистным врагом.

— Лука, убери сих злобных нехристей с глаз моих. Да присмотри, дабы урону нам не причинили.

— Не причинят, воевода, — многозначительно ухмыльнулся стремянной, взашей вытолкнув лазутчиков из княжеского шатра.

Солнце медленно, казалось, не желая быть свидетелем предстоящей людской кровавой бойни, поднялось над долиной. Вернувшийся Ефим Круглов доложил главному воеводе, что вся рать на своих позициях и готова к схватке. Воротынский надел на себя боевые доспехи, поцеловал перед иконой Богородицы меч с богато украшенной самоцветами рукоятью и верно служивший ему уже много лет, благоговейно перекрестился и вышел из шатра. Ефим с Лукой неотступно следовали за ним.

— Взбодрим воев, — ни к кому не обращаясь, проговорил Михаил Иванович, садясь на коня.

Главная резервная сила Воротынского — Большой полк — был построен и изготовлен к бою. Михаил Иванович невольно залюбовался своими ратниками, мужественные, решительные лица которых вселяли уверенность в успешном исходе нелегкой битвы. Завидев воеводу, сотники встали впереди своих дружин, а воины подтянулись, поправив доспехи и крепко удерживая в руках каждый свое оружие. Восемь тысяч пар глаз строевых ратников охватили человека, которому беззаветно доверяли свои жизни.

— Вои! Братья! Злой ворог вознамерился взять под свою руку нашу державу, поругать веру Православную, а нас обратить в рабов. Приспело время показать хану крымскому нашу силушку необоримую. Со смиренной молитвой и правой яростью грудью встанем за Русь святую, не пощадим животов своих за благое дело. Я с вами, вои! А с нами всеми — Господь Бог! Он подаст нам помощь свою, мы выстоим супротив ворога ненавистного, изгоним его из вотчин русских, дабы навечно забыли крымчаки дорогу к первопрестольному граду нашему — Москве. Кому же случится голову сложить на поле брани, имена героев сих прославлены будут государем Иваном Васильевичем, а семейства их ни в чем не понуждаются. Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа!

Стройные ряды ратников не шелохнулись, пока говорил воевода. И вдруг грозную тишину прорвали чьи-то зычные голоса:

— Не пощадим живота своего за Русь-матушку, князь-воевода!

— Грудью встанем перед ворогом!

— Не сумлевайся в нас, светлый князь!

— Смажем пятки крымчакам!

Воротынский, довольный боевым настроем своих ратников, поднял руку:

— С Богом, братья мои!

Развернув коня, воевода крупной рысью поскакал к месту, где под защитой старого, разросшегося дуба была сооружена для него удобная смотровая площадка. Поднявшись на дощатый настил, Михаил Иванович стал пристально всматриваться в сторону вражеского стана. Вот два всадника на низкорослых гнедой масти конях отделились от огромной толпы приготовившихся к атаке крымчаков. У одного на копье красная сигнальная лента, второй с обнаженной саблей в поднятой руке, они вихрем понеслись по лощине. Закружили, не приближаясь к «гуляй-городу», и вдруг пронзительный крик: «Ура-агш! Урра-а-агш! Кху! Кху!» густо повис над просыпающейся долиной. «Ну, вперед так вперед, — усмехнулся Воротынский, услышав татарский призыв к наступлению. — Мы не отстанем. Начинайте!»

Черной вороньей стаей всколыхнулись тумены крымчаков. Нагрудники из дубленой воловьей кожи, темные стеганые малахаи, кони гнедой и вороной масти делали их действительно похожими на этих отвратительных громогласных птиц, густо облепивших деревья прилегающего к полю леса, выжидая своего часа. Не доскакав до середины долины, многотысячная орава стала быстро разделяться на два крыла с явным намерением охватить «гуляй-город» с флангов и прорваться в тыл. Но вот на солнце вспыхнули кольчуги и шеломы ратников князя Хованского, стеной выступивших из лесной чащи. Передовой отряд вел князь Хворостинин. Рассыпавшись цепью, его конники сходу ударили по рвущимся к крепости крымчакам справа. В это же время слева с гиком и свистом накатила на врага лава казаков, увлекаемая атаманом Черкашениным. Своего породистого каурого аргамака Мишка направлял в самую гущу атакующих. Получив неожиданные удары с обеих сторон, крымчаки вынуждены были отступить к середине лощины. Наблюдая за маневрами своих воевод, Воротынский с силой сжал рукоять меча, висевшего сбоку, и мысленно перенесся на поле боя. «Молодцы! Как задумали, так и ведут потеху. Теперь дело за огневым нарядом. Не опоздали бы!»

Пищальщики были начеку, зорко следя за полем боя. Как только крымчаки, сбитые с флангов Хворостининым и Черкашениным превратились в густую толпу наседающих друг на друга конников, из-за крепостной стены ударили многоствольные пушки и ручные пищали. Успевшие вернуться на свои исходные позиции русские ратники быстро перестроились и вновь взяли в клещи месиво обезумевших коней и людей. Ядра, картечь, стрелы, свинец самопалов, копья, мечи, сабли, шестиперы сотню за сотней выбивали воинов из рядов крымчаков... Но что это?

Со стороны Серпуховской дороги, по которой продвигалось к Москве войско Девлет-Гирея, показалось не меньше двух туменов ногайцев, которых вел мурза Теребердей. Князь Воротынский не удивился и не испугался. Для него не было неожиданностью прибытие двадцатитысячного подкрепления крымчакам. От лазутчиков он знал, что хан пока еще не все силы бросил к Молоди, надеясь несколькими туменами справиться с ратниками, засевшими в «гуляй-городе» и его окрестностях. Девлет-Гирей из-за лесистой, непроходимой местности не знал в точности, каким войском располагает князь Воротынский, надеясь в то же время на небольшую его численность. Поэтому он постепенно прощупывал возможности своего врага, что было только на руку русскому воинству. Навались хан одновременно всей своей мощью на «гуляй-город», трудно пришлось бы его защитникам, если вообще оказалось возможным сопротивление. Но, Бог не без милости, и все пока шло так, как и предполагал главный воевода.

Увидев приближающееся подкрепление, крымчаки ободрились и с новой яростью бросились на крепость. Чем ближе подступали они к холму, на котором стоял «гуляй-город», тем заметнее становилась сумятица в их рядах. Кони падали, будто наскакивали на какое-то неодолимое препятствие, подминая под себя седоков и опрокидывая следом несущихся всадников. Невидимые в траве колючие триболы, разбросанные ночью по приказанию Воротынского, исправно делали свое дело!

Но вот из лесного укрытия князь Хованский выпустил свежие сотни своего полка. Они понеслись наперерез ногайцам, которых уже теснили к центру поля боя казаки. Пушки и пищали не замолкали ни на минуту, но их смертоносный огонь не был опасен русским ратникам. Непрерывными атаками с флангов они удерживали врага перед прицелами огневого наряда «гуляй-города», а сами ловко уходили в сторону и, развернувшись, снова и снова атаковали крымчаков, щипали их, не позволяя вырваться с центра долины для фланговой атаки.

Наиболее слаженно действовали ногайцы. Мурза Теребердей понял уловку Воротынского и старался увести своих воинов из-под огня «гуляй-города». Он уже несколько раз пытался прорвать правый фланг ратников князя Хованского, чтобы выйти к воротам крепости. Пока этот маневр ему не удавался, но Воротынского уже начала беспокоить целенаправленная настойчивость ногайского мурзы. «Где же князь Хворостинин? — недоумевал Михаил Иванович. — Уж не случилось ли чего? Сейчас бы самое время наддать ногайцам в бок и в спину...»

Будто услышав главного воеводу, из-под заросшего мелколесьем оврага, вплотную подходящего к воротам «гуляй-города», вырвался отряд Хворостинина. Молодой, сильный, отважный, уже достаточно набравшийся боевого опыта в сражениях с крымчаками, князь Дмитрий Иванович, направо и налево разметая мечом сразу насевших на него ногайских конников, неудержимо начал приближался к Теребердею. Разгоряченный боем мурза не вдруг заметил опасного врага. А когда заметил, было уже поздно. Меч князя Хворостинина на мгновение поймал шалый луч уже начавшего клониться к закату солнца, и страшно захрапевший вздыбившийся конь Теребердея понес обезглавленное тело своего хозяина навстречу наступающим на «гуляй-город» ногайцам.

— Ай да Дмитрий Иванович! Ты токмо взгляни, Ефим! — радостно вскрикнул Воротынский, обращаясь к поднявшемуся на смотровую площадку боярину Круглову. — Порешил князь Хворостинин мурзу Теребердея. Слава тебе, Господи!

— Теперь ногайцы не вои, — тоже обрадовался Ефим. — Без мурзы они на приступ не пойдут.

Так оно и вышло. Увидев гибель своего вожака, ногайцы растерялись и на какое-то мгновение сбили темп атаки на «гуляй-город». Но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы ратники Хворостинина вломились в их ряды и начали жестокую рубку. Рубились молча, зло, не обращая внимания на ливень стрел, посылаемых лучниками царевича Шардана, увидевшего в какой кровавый переплет попали отважные ногайцы. Шеломы и кольчуги русских ратников были надежной защитой. Разве что стрела пронзит горло или глаз — тогда все, погиб воин.

Затаив от напряжения дыхание, следил за ходом битвы главный воевода. После гибели Теребердея Воротынский уже не сомневался, что нынешняя атака крымчаков на «гуляй-город» будет отбита. Он с удовлетворением представлял, в какое бешенство придет Девлет-Гирей, когда ему донесут об еще одной бесславной для его воинов схватке с русской ратью у деревни Молоди. Хану нужна победа! Полная победа, иначе идти на Москву, под кремлевские пушки, когда у тебя за спиной непобежденный, сильный враг, не было смысла. Это верная смерть! А о ней ли мечтал Девлет-Гирей, выводя свою огромную орду из-за Перекопа? Не он ли бахвалился перед турецким султаном скорой победой над гяурами?

— Не завтра, так через день неминуемо к нам пожалует сам Девлетка с остающимися пока у него в запасе туменами. Янычар приведет. Много! Грядет, Ефим, решающая битва. Выдюжим — спасем державу от поругания. Сломят нас крымчаки — прощай Русь-матушка, и будем мы прокляты навеки потомками нашими.

— Выдюжим, князь-воевода, — бодрился перед Воротынским его доверенный боярин, хотя сам уже начинал сомневаться в успехе. — Сила у Девлетки большая, но и наши вои не лыком шиты... Смотри, смотри как гонит князь Хворостинин супостатов.

Дрогнувшие после гибели Теребердея крымчаки не смогли больше организоваться для продолжения целеустремленного наступления на «гуляй-город». Как ни старались царевичи Шардан и Хаспулад вместе с другими мурзами, как ни рвали они свои глотки боевым кличем — все было напрасно. Атака захлебнулась. И вдруг как по команде крымчаки развернули храпящих коней и понеслись к своему стану на берегу Рожайки.

— Ныне выстояли по милости Божией... Как солнце сядет, скликай воевод на совет, — перекрестившись, Воротынский отдал распоряжение Круглову и, не оглядываясь больше на поле боя, спустился со смотровой площадки на землю.

Главный воевода прошелся по крепости, разминая затекшие от долгого стояния ноги, похвалил огневой наряд, с горечью отметил большое количество раненых, лежащих прямо на траве, и скрылся в своем шатре. Нервное напряжение, которое уже немолодой князь испытывал за время стихшего боя, дало о себе знать полным изнеможением плоти. Приказав стременному Луке никого к себе не пускать, Михаил Иванович скинул боевое снаряжение и с удовольствием вытянулся на мягкой перине, прикрывавшей широкий походный лежак. Второй день тяжелейшего сражения непобедимой русской рати с наглыми крымчаками остался позади.

 

2. Накануне

Постояв несколько минут у памятного камня, Андрей с Татьяной спустились в долину реки Рожайки. Они медленно брели по мягкой, набирающей силу под майским солнцем траве, оба думая об одном — великом сражении во славу России. Ведь именно здесь, вот на этом ничем не приметном сегодня лугу, пролилась кровь тысяч и тысяч русских ратников, грудью заслонивших путь к Москве ненавистному врагу. Четыреста с лишним лет назад здесь решилась судьба нашего Отечества. И как могло случиться, что Молодинская битва выпала из перечня великих сражений и славных побед нашего народа!

Но жизнь не стоит на месте. Меняются времена, приходят другие люди. Вот и наступил момент, когда стал слышен голос совести. На протяжении многих десятилетий ревизоры русской истории, безропотно выполняя волю своих заказчиков, пытались доказать, что нам нечем особенно гордиться. Да, что-то когда-то было. Да, остались на слуху несколько географических названий, десяток имен и фамилий. Ну, и что из этого? Главное — надо вытравить из памяти русского человека его многовековую историю, навязать ему западный образ мышления и пресловутые «общечеловеческие» ценности, сделать из него космополита, «ивана, родства не помнящего».

Расчет верный: народ, который не знает свою историю, не дорожит и не гордится ею, обречен на погибель. И молодежь, этот мягкий, податливый материал в руках коварного мастера, начинает думать, что мы действительно народ-неудачник, не способный ни на великие свершения, ни на доблестные победы над своими врагами.

Но ведь это не так! Далеко не так! И множество ярких примеров истории тому неоспоримое доказательство. Русский народ на своих плечах достойно вынес тяжелейшие испытания и лишения. Но ни разу не дрогнул, ни перед кем не прогнулся. Лишь после каждого удара судьбы он становился крепче, сплоченнее, дерзновеннее. Это должны знать все, живущие в нашем Отечестве, и с гордостью передавать священную книгу истории России из поколения в поколение, из века в век.

Не сговариваясь, Андрей с Татьяной оглянулись и замерли в трепетном изумлении: на взгорке, как и много веков назад, парила на фоне безоблачного неба белокаменная церковь Воскресения Христова. Нет, во времена Молодинской битвы она была, конечно, не такой. Деревянный сельский храм не пошел бы ни в какое сравнение с нынешним архитектурным великолепием. Но кресты на куполах! Они и тогда несли собой невечерний свет, вселяли в сердца ратников упование на помощь Божию и крепили их духовную стойкость. Крест Животворящий всегда был символом жизни вечной, символом спасения, символом исповедания веры. Перекрестившись на них перед боем и прошептав сокровенные слова: «Господи, спаси и сохрани!», русский воин смело шел на врага и побеждал...

Незаметно подкравшаяся туча заставила ясный Божий день нахмуриться и помрачнеть. От сильного порыва ветра и первого оглушительного громового рыка Татьяна испуганно вскрикнула. Она схватила Андрея за руку, и они со всех ног бросились в сторону деревни. Ослепительные хлысты молнии и сотрясающие землю раскаты грома прибавляли силы. Только снова оказавшись у памятного камня, они остановились, с трудом переводя дыхание. Посмотрев друг на друга, молодые люди рассмеялись и, уже не обращая внимания на разразившуюся во всю мощь грозу, не спеша направились к машине. Но их успокоенность, видимо, не понравилась разыгравшейся стихии, и следом за очередным раскатом грома лавина воды накрыла всю округу. Такого ливня ни Андрей, ни Татьяна еще не видели никогда! А может быть, его и не было с того самого знойного августа 1572 года, когда Господь послал изнемогающим от жажды ратникам князя Воротынского живительную влагу. И столько, что ее с избытком хватило для восстановления и поддержания сил перед очередным, решающим сражением с неимоверно разросшимся скопищем крымчаков.

...Ливень не прекращался два дня. Проснувшийся на дне ближнего оврага ручей перекрыли плотиной из нескольких срубленных деревьев, и образовавшийся водоем вдосталь напоил и людей, и коней. Полегчало! Жареная на углях костров конина спасала ратников от голода. Уставшие в двух минувших жестоких сражениях, они благодарили Бога за возможность отдохнуть, набраться сил. От полковых воевод и сотников они знали, что как только закончится дождь, крымчаки тут же пойдут в атаку — последнюю и решающую. Для Девлет-Гирея было уже делом чести одолеть неприступный «гуляй-город» и освободить дорогу на Москву. Иначе, что он скажет турецкому султану? Что стодвадцатитысячным войском не смог одолеть деревянный забор, из-за которого его поливали смертоносным огнем и калеными стрелами? Позор! Пережить такое на склоне лет невозможно. Победа! И только победа!

Князь Михаил Иванович Воротынский и не сомневался, что именно к безоговорочной победе будет стремиться крымский хан. Он бросит на «гуляй-город» все свои силы, которых у него теперь очень много. Поэтому русским ратникам надо готовиться к сражению, какого давно не было. И выстоять! Победить! Обратить в бегство крымчаков! «Другого нам не дано», — без устали повторял Михаил Иванович подчиненным ему князьям и рядовым ратникам. Это утверждение было главным и на совещании полковых воевод, которое уже третий час под шум затихающего дождя шло в шатре Воротынского.

— Чаю, завтра будет большая потеха, — воевода поправил наклонившуюся в поставце свечу. — С часу на час дождь перестанет, а Девлетка токмо сего и ждет. Пойдет он на нас пешим строем, некованые его кони станут скользить и падать на подъеме к «гуляй-городу». Сие нам зело с руки. Хотя янычары вои свирепые, испугать их ничем не возможно, стоят насмерть. Я их знаю, окаянных. Посему, князь Дмитрий Иванович, и ты, атаман Черкашенин, как и в прошлый раз ударите с флангов, загоняя крымчаков под огонь крепости.

— А что, воевода, если часть огневого наряда выкатить из-за стен «гуляйки»? Немцам было бы сподручнее палить по сторонам.

— Очшень карош сей маневр, князь, — поддержал Хованского Юрген Фаренсбах. — Нам свободно разворачивать семиствол.

— А если отобьют крымчаки наряд?

— Не сомневайся, Михаил Иванович. Я приставлю к нему сотню Степки Битого. Уж он не допустит ворога к пушкам, — уверенно заверил главного воеводу князь Хованский.

— Быть по сему! — довольный разумным предложением воевод, Воротынский с силой ударил по колену кулаком. — Токмо тебе, Андрей Петрович, не одной сотней надлежит оборонять нашу крепость, а тремя-четырьмя, не менее. Все остальные силы бросим на поле. И еще, бояре... — Воротынский хитро прищурился. — Как токмо ворог войдет в раж, дурью накатываясь на «гуляй-город», я с Большим полком подамся незаметно в лес. Ты же, Андрей Петрович, держаться будешь до той поры, пока не узришь, что крымчаки тебя одолевают. Тут без промедления и выпускай в мою сторону три горящие стрелы... Опричь сего, в лагерь Девлетки ныне ночью надобно будет послать верного воя в облике переметчика, дабы известил он хана о приближении от Москвы нам подмоги. Погоню за ним устройте пошумнее, так истины будет больше. Атаман, найдется ли у тебя казак, годный к сей затее?

— Как не найтись, князь-воевода? — оживился Черкашенин, сразу уловив, какое важное поручение ему доверяется. — Любого моего донца пошли — не подведет, все сполнит разумно.

— Добро, атаман!.. Князь Андрей Петрович, — ободряюще посмотрев на Черкашенина, главный воевода повернулся к Хованскому, — тебе без устали лазутить всю округу, дабы не прокараулить какую ни на есть зловредность от Девлетки. Он на сие зело хваткий.

Отпустив воевод, Воротынский прилег отдохнуть. Дождь почти совсем перестал, сбитый им зной сменила приятная свежесть. Князь волновался, очень волновался. Видя, какую силу сосредоточил крымский хан в долине Рожайки, он хорошо понимал, что предстоит завтра вынести его воинам, если Девлет-Гирей предпримет атаку на «гуляй-город». А он предпримет, в этом не было никакого сомнения.

Раздумья князя прервал раздавшийся снаружи шум. Русские слова мешались с татарским говором и, судя по интонации, общение было далеко не дружественным. Михаил Иванович поднялся и хотел уже выйти из шатра, как полог резко откинулся и перед воеводой предстал князь Хворостинин.

— Вот, Михайло Иваныч, зри, какого гуся выловили мои молодцы, — поклонившись, широко улыбнулся, возбужденный удачей, бравый воевода. — Сам Дивей-мурза и царевич Шардан!

— Неужели, князь? — обрадовался Воротынский. — Подавай-ка их сюда, а сам сказывай, как сие знатное дело свершилось.

Два дюжих ратника, заляпанных грязью, но не потерявших от этого воинского достоинства, втолкнули связанных мурзу и царевича. Поставив их на колени перед главным воеводой, ратники молча удалились, едва не столкнувшись при выходе с толмачом, уже призванным сотником Елизаровым.

— Как ты и повелел, воевода, мы с князем Андреем Петровичем разослали дюжину станиц лазутить округу. С одной станицей вышел и я... Не удержался, — виновато улыбнулся Хворостинин. — Скачем вдоль оврага, что к крепостным воротам подступает, и вдруг из-за кустов крымчаки выскочили. Лоб в лоб! Ясное дело — шиши. Присматривались, окаянные, как ловчее нас завтра атаковать. Схватились, не упускать же их к Девлетке. Зрю, двое в знатном снаряжении зело проворно нарыхтаются оторваться от своих, к стану уйти. Я с сотником Елизаровым за ними. И надо же, конь под одним, то ли на нашу колючу напоровшись, то ли на осклизлой траве не устояв, на всем скаку рухнул. Крымчак сажени на полторы в сторону отлетел. Второй хотел пособить ему подняться, ну мы тут их и накрыли. Добро, подоспели вои из станицы, а так бы тяжело было их взять, нехристей. Как волки озверевшие дрались. Когда в рукопашную-то сошлись, я и признал главного мурзу Девлетки. А второго он по имени окликал, сие и есть Девлеткин отпрыск. Вот они, перед тобой, супостаты...

— Похвально, князь. Сие зело борзо... Дай я тебя расцелую, Дмитрий Иванович... И сотнику Елизарову мою хвалу передай. Храни вас Господь!

— Сам расспрос поведешь, князь-воевода, — смущенный похвалой, поспешил перевести разговор Хворостинин, — али и мне остаться?

— Останься, Дмитрий Иванович. Вдвоем-то оно сподручнее будет. А то запрутся — слова не выбьешь.

— Эх, жалко, нет при нас Малюты Скуратова. Он бы одним махом заставил их речеть.

Воротынский невольно вздрогнул при упоминании опричного палача, но виду не подал. Князья Хованский с Хворостининым хотя и были опричниками, но службу несли исправно, и Михаил Иванович относился к ним с искренним уважением и заботой, забыв об их принадлежности к избранной царской рати.

Как и предполагал главный воевода, от мурзы Дивея кроме заносчивых выкриков и оскорблений ничего услышать не удалось. Разговорчивее оказался ханский сын Шардан. От него Воротынский узнал, что Девлет-Гирей наметил штурм крепости на раннее утро 2 августа всеми своими силами. Мурзам и остальным войсковым командирам строго-настрого было приказано без победы в стан не возвращаться. Хан решил самолично командовать войском, не доверяя уже даже Дивей-мурзе. С учетом вернувшихся от Пахры конных и пеших туменов в войске Девлет-Гирея было не меньше девяноста тысяч воинов против оставшихся у князя Воротынского после двух минувших сражений пятнадцати тысяч. Правда, на подходе были полторы тысячи конных порубежников, охранявших отставший обоз. Вот только успеют ли?

— Будет с них, — снисходительно отвернулся от пленных Михаил Иванович, ничем не выдав охватившего его волнения от слов крымского царевича Шардана. — Запри окаянных понадежнее, Дмитрий Иванович. Добрый подарок государю поднесем, коли Господь сподобит завтра одолеть Девлетку.

— Вои наши зело злобятся на крымчаков. Готовы сами пойти приступом на их стан, лишь бы скорее затоптать ворога.

— Сие добрый знак, князь. Ведь нам при таком перевесе сил в сторону Девлетки остается токмо уповать на помощь Божию да дух наших ратников. А дух православного воя непобедим!

— Истинно речешь, князь-воевода.

— Ну, ступай с Богом, Дмитрий Иванович. Надобно хорошо отдохнуть перед решающей битвой.

 

3. Великая победа

Слух о пленении мурзы Дивея и ханского сына мгновенно разнесся по всему русскому войску, что прибавило ратникам уверенности в своей победе. Одни спокойно дремали у костров, сушили промокшую под ливнем одежду, другие перебрасывались шутками в адрес крымчаков, кто-то аппетитно пережевывал жареную конину, запивая принесенной из запруженного ручья водой. Князья Хованский с Хворостининым еще раз обсудили действия своего полка в предстоящей сече. Вдруг до них донесся со стороны лощины пронзительный казачий свист, крики и топот коней. Станица атамана Черкащенина кого-то обнаружила и пыталась задержать лазутчика.

— Держи его, держи супостата!

— Митька, заходи слева! В кусты, окаянный, пошел.

— Вон он, держи! Уйдет...

— Стой, братцы! Крымчаки его, похоже, подобрали. Атаман не велел рубиться. Вертай назад!

Хворостинин, догадавшийся о происходящем в долине, рассказал обо всем князю Хованскому. Оба посмеялись, довольные хитроумной задумкой Воротынского заслать к Девлет-Гирею мнимого переметчика с ложной вестью о приближении подкрепления русским ратникам.

Не до смеха было крымскому хану. Он и верил и не верил прибежавшему к нему казаку, назвавшемуся Сенькой Свищом, что царь Иван ведет к Молоди большую рать на подмогу воеводе Воротынскому.

— Беги, хан, пока целы твои тумены. Соберешь новые силы и вернешься будущим летом к Москве, заберешь под себя царский трон. А ныне погибель тебе...

— Ты стращать меня вздумал, собака? — неистовствовал Девлет-Гирей, разгневанный потерей сына вместе с мурзой Дивеем и сбитый с толку словами переметчика. — Твой царь трус, он сбежал от меня, как и в прошлом году. Через два дня я возьму Москву и посажу Ивана на цепь, как пса.

— И я про то же говорю тебе, хан. Посадить его надобно на цепь, кровопийцу. Токмо он не трус и рать ведет знатную, уходи, пока не поздно! Истину глаголю: уходи...

Не только русский перебежчик, но даже многие мурзы из окружения хана советовали ему вернуться с уцелевшим войском в Крым. Но мог ли позволить Девлет-Гирей признать свое поражение? Конечно, нет! Он даже не допускал мысли, что раннее утро 2 августа 1572 года станет началом его конца.

Грозовые тучи, на протяжении двух дней безраздельно властвовавшие над Молодями, сменили белые кучевые облака. Они высоко плыли друг за другом по серому предрассветному небу, раскинувшись причудливыми фигурами до самого горизонта. Природа замерла в ожидании страшного и непонятного ей человеческого безумия. Даже ненасытное воронье отлетело куда-то в лес, попрятавшись в густой кроне вековых деревьев.

Атаку крымчаки начали без обычного предварительного кружения перед неприятельской крепостью. Первый конный тумен, брошенный ханом на приступ, не доскакав до середины долины, смешался и неожиданно повернул вспять. Воротынский уже стоял на своей смотровой площадке и с тревогой наблюдал за происходящим. Все защитники «гуляй-города» были в полной готовности вступить в бой. Воевода понял причину неудавшейся атаки: размокшая от дождей земля не держала некованых коней.

— Сейчас пошлет янычар, — тихо сказал Воротынский стоявшему рядом Ефиму Круглову. — Давай, действуй, боярин, как и договаривались. Отдаю «гуляйку» под твою руку. С Богом!

Тем временем волна пеших крымчаков отхлынула от ханского стана и покатилась по лощине к крепости. Девлет-Гирей в придачу к янычарам спéшил всех своих конников. В тот же миг со стороны леса раздался призывный звук боевой трубы. Ему ответила другая, третья... Подковы надежно держали конницу князя Хворостинина. Его дружина вихрем вылетела из укрытия на лощину. И битва началась!

Янычары дрались с остервенением. Эти бесстрашные воины были гордостью турецкого султана и сполна оправдывали свое предназначение ударной пешей силы. Но и ратники князя Дмитрия Ивановича свое дело знали отменно. Применяя уже испытанный прием, они неотступно теснили янычар под стволы пушек и пищалей Юргена Фаренсбаха. С противоположного фланга то же делали донцы атамана Мишки Черкашенина. На бешеном скаку врываясь в пешие ряды крымчаков, казаки кружили по ним, сбивая к середине лощины, при этом уверенно орудуя направо и налево своими острыми как бритва шашками. Дробь и ядра косили крымчаков, стрелы с калеными наконечниками тучами впивались в их едва прикрываемые кожаными щитами тела... А они все шли и шли волна за волной, тумен за туменом. Боже, как можно одолеть такое скопище вооруженных людей, одуревших от рекой льющейся крови!

Несмотря на отчаянное сопротивление защитников «гуляй-города», на своевременно подоспевшую дружину порубежников, на брошенные в битву все силы русских ратников кроме резервного Большого полка, крымчаки все ближе и ближе подступали к крепости. Вот наиболее смелые из них уже несчетными муравьями полезли по деревянным стенам, надеясь попасть вовнутрь «гуляй-города», другие атаковали вывезенные из укрепления колесные пушки, которые охранял отряд из дружины князя Хворостинина. Грохот пушек и пищалей, звон металла, дикие крики людей, ржание брошенных крымчаками коней, мечущихся по полю боя, — все слилось в единую какофонию звуков.

Едкий дым от непрестанной работы огневого наряда накрыл всю лощину, легкий ветерок не успевал справляться с ним. Но этого и надо было главному воеводе, чтобы незаметно вывести Большой полк из крепости и скрыть его в прилегающем к долине лесу. Сердце в груди Воротынского билось, как птица, попавшая в силок. Пот из-под шелома застил глаза. Напряжение было предельным. Михаил Иванович, сидя на коне, неотрывно смотрел в сторону крепости, атакуемой уже тысячами крымчаков. Они цеплялись за каждый выступ деревянных стен, пытались пролезть в оставленные для пушек окна. Воевода с содроганием видел, как отлетали их отрубленные саблями и мечами защитников руки, катились по склону снесенные головы, а они все лезли и лезли, карабкаясь по окровавленным трупам, по бьющимся в предсмертной агонии раненым, которые горой высились у стен «гуляй-города»...

Вдруг из крепости в сторону леса, где затаился Большой полк, взвились друг за другом три горящие стрелы. «Пора!» — Воротынский перекрестился и поднял руку. Запела труба. Восемь тысяч не изнуренных битвой, давно рвущихся в бой всадников за своим воеводой вырвались из леса на лощину и, рассыпавшись цепью, сходу ударили в тыл крымчакам. Девлет-Гирей, неотрывно следивший за сражением, понурил голову и заскрипел зубами. «Аллах покарал меня!» — только и успело промелькнуть в его уходящем сознании. Покачнувшись в седле, он бессильно упал на руки подхвативших его телохранителей.

Не более получаса потребовалось ратникам Воротынского, чтобы жалкие остатки крымчаков с дикими воплями устремились от стен «гуляй-города» к своему стану. Без труда нагоняя ревущую в испуге толпу, бросающую сабли, луки, копья, щиты, всадники Большого полка с ожесточением рубили всех, не успевших увернуться от их победно сверкающих мечей.

В азарте погони главный воевода не заметил, как дружина князя Хворостинина, оставившая теперь уже не нуждающуюся в охране крепость, обогнав несущуюся, потеряв голову, толпу крымчаков, ринулась к шатру Девлет-Гирея, над которым еще развевался ханский стяг. И несдобровать бы крымскому царю, не выйди навстречу Дмитрию Ивановичу отряд отборных его телохранителей. Они не допустили отважного воеводу к своему властелину, не уберегли только стяг, который мгновенно был втоптан в землю копытами коней. А пока шла рубка у ханского шатра, пришедший в себя Девлет-Гирей на своем выносливом, быстроногом аргамаке, отдавшись воле Аллаха, помчался, не оглядываясь, прочь от Молодинского поля. Такого испуга, такого унижения хан никогда еще не испытывал за всю свою долгую жизнь. Он не видел, как следом за ним неслись оставшиеся в живых мурзы, беи, темники, бросив остатки своего войска и обоз на берегу Рожайки, забитой трупами погибших в невиданной битве крымчаков. Только удаляющееся с каждой минутой облако пыли выдавало местоположение беглецов.

— Вои! Доблестные ратники Московской державы! — приподнявшись на стременах, обратился главный воевода к окружившим его воинам, еще не остывшим от только что завершившейся битвы. — Господь помог нам одержать великую победу над ненавистным ворогом. Русь-матушка спасена! Слава вам, вои! Слава вам, князья-воеводы! Слава Богу за все! — Воротынский с трудом перевел дыхание, спираемое не передаваемой словами радостью за счастливый исход сражения. — А теперь — в погоню, братья мои! Не дадим крымчакам хотя и малым числом уйти в Дикое поле!

Гнал князь Воротынский со своими полковыми воеводами Девлет-Гирея до самой Оки. Большой полк, пополненный остатками полка князя Хованского и казаками Мишки Черкашенина, сходу сметал оставляемые ханом заставы из догнавших его уцелевших всадников, сумевших обуздать одичавших от шума боя коней. Многие из них здесь и находили смерть, другие без сопротивления старались только уйти от преследователей. Последний непродолжительный бой завязался у Сенькиного брода, где стояли около пяти тысяч крымчаков, поджидавших с победой своего властелина. Увидев стеной идущее войско Воротынского, многие из них бросились в воду и сразу попали под стрелы до времени таившихся на ладьях в прибрежных камышах лучников, специально оставленных главным воеводой пять дней назад присматривать за переправой через Оку. Другие были до единого положены на берегу реки русскими ратниками, мстившими ненавистным врагам за слезы, пролитые матерями и женами при непрестанных набегах крымчаков, за плененных и проданных в рабство соплеменников, за родную державу, веками вынужденную терпеть беспредел обнаглевших нукеров.

Девлет-Гирею под прикрытием верных телохранителей удалось уйти в Дикое поле без двух сыновей, внука, зятя, прочих близких родственников и верных слуг, оставшихся в плену у воеводы Воротынского или сложивших свои головы в долине реки Рожайки. Вместе с ним уносили ноги не более десяти тысяч воинов, наверняка молящих Аллаха помочь им скорее спрятаться за своим Перекопом. Десять тысяч из ста двадцати!

Жалея держащихся лишь на втором дыхании ратников, Воротынский прекратил погоню.

— Бог с ним, Девлеткой, — успокоил он рвущегося в дальнейшую погоню атамана Черкашенина. — Он свое получил, его войско разбито наголову, и отныне крымчаки надолго забудут дорогу в русские земли.

— И то верно. Пусть теперь турецкий султан разбирается со своим горе-воякой, — засмеялся атаман и в голос ему загоготали все, стоявшие рядом с главным воеводой.

 

Послесловие. Историческая справка

Победная Молодинская битва, не по праву забытая страница славной истории нашего Отечества, положила начало утрате Крымским ханством и его покровителем — Османской империей былого могущества и строптивости. Конечно, князь Воротынский мог расправиться в Крыму с остатком орды хана Девлет-Гирея, но не в правилах русского православного воинства было добивать поверженного врага в его же доме. И уж, тем более, никогда московские ратники не поднимали руку на женщин и детей. Но полученный при Молодях урок и великодушие воеводы Воротынского крымчаки по достоинству не оценили. Почти ежегодные наскоки на окраины русских земель продолжались. Да, это уже было схоже с жужжанием назойливых мух, которых без особого труда прихлопывала порубежная стража, но, тем не менее, они досаждали населению юга Руси, мешая спокойному течению жизни.

Минуло девятнадцать лет, и сын Девлет-Гирея крымский хан Газы-Гирей в 1591 году с огромным войском решился снова выступить на Москву. Ну, и что? Едва спасся бегством за Перекоп: сам раненый, с ранеными царевичами Сафой и Бахти, перепуганный, потерявший две трети своего стопятидесятитысячного войска. После такого бесславного похода на Русь хан Газы-Гирей сообщил царю Федору Ивановичу о намерении выйти из-под власти турецкого султана и заключил мирный договор с Московским государством, который действовал до воцарения Василия Шуйского.

В Смутное время, да и по прошествии его, беспокойный сосед не переставал раздражать мелкими уколами окончательно сплотившуюся, окрепшую Русскую империю, с которой разговаривать грубой силой даже в Европе не решался уже никто. Единственным открытым и непримиримым ее противником оставалась угасающая Турция со своим вассалом — Крымским ханством. И вот тогда Россия сменила стратегию обороны, которая в прежнее время была неизбежна, на наступательную позицию.

Еще Иван Грозный вынашивал планы отвоевать Крым и обезопасить южное порубежье Руси. Однако на реализацию его намерений потребовалось более двух столетий. В России сменились правящие династии, из средневекового царства она превратилась в мощную морскую державу. Но, чтобы надежно укрепиться на черноморском побережье, в том числе — в Крыму, и заставить его население заняться земледелием вместо грабительских набегов на соседей и торговли рабами, а турецкого султана непобедимой мощью русского воинства убедить, что не случайно Черное море еще в IХ веке называлось Русским морем, России пришлось выдержать не одну войну с Османской империей, подстрекаемой к агрессии Парижем и Лондоном, испугавшимися неожиданно для них появившегося между Европой и Азией могучего государства.

Очередная война, навязанная Турцией России и продолжавшаяся с 1768 года шесть лет, наконец-то решила проблему Крыма. Турецкая армия потерпела сокрушительное поражение на реках Ларге и Кагуле, а ее флот был сожжен в Чесменской бухте вдвое уступающими численностью туркам русскими эскадрами под общим командованием графа Алексея Григорьевича Орлова, который получил за эту победу право приставки к своей фамилии — Чесменский. Поняв, наконец, на чьей стороне сила, ногайские орды, кочевавшие в Приазовье, запросили русское подданство. Летом 1771 года князем Василием Михайловичем Долгоруковым была разгромлена стотысячная крымско-турецкая армия. Хан Селим III Гирей в панике сбежал в Турцию, а избранный крымским властителем вместо него Сахиб II Гирей совместно с родовитыми беями и главой ногайских племен подписал мирный договор с Россией, по которому Крым получал независимость от Османского султана и уходил под русское покровительство.

Турки не могли смириться с огромными территориальными потерями и утратой своего влияния на Крым и ногайцев, упорно пытаясь продолжать военные действия, хотя исход их был уже очевиден. Осознав, в конце концов, бессмысленность противостояния России, 15 июля 1774 года в деревне Кучук-Кайнардже на берегу Дуная командующий русской армией генерал-фельдмаршал Петр Александрович Румянцев и верховный визир Османского государства Мехмед-паша заключили мирное соглашение.

Но Крым, Крым не давал туркам покоя! Бесконечное плетение междоусобных заговоров, организация татарских мятежей, высадка на полуостров десантов... Безучастно наблюдать это Санкт-Петербург дальше не мог, терпение Императрицы Екатерины II лопнуло. Будучи отменным дипломатом, она спокойно, без угроз предложила хану Шахин-Гирею отказаться от престола и окончательно передать Крым России. Хан, не раздумывая, согласился. Манифестом Государыни от 8 апреля 1783 года Крым был присоединен к Российской империи. В следующем году последовало учреждение Таврической области под управлением светлейшего князя Г. А. Потемкина, в состав которой вошли Крымский полуостров и Тамань. Кроме того, Императрица повелела основать в Ахтиарской бухте военный порт с адмиралтейством, верфью, крепостью и сделать его военным городом, назвав Севастополем — «Величественным городом». Уже в 1787 году Екатерине II, совершавшей путешествие в Крым, был представлен на севастопольском рейде Черноморский флот в составе трех линкоров, двенадцати фрегатов и двадцати пяти малых кораблей.

При этом следует отметить, что Указом Екатерины II крымской знати были предоставлены все права и льготы российского дворянства. Гарантировалась неприкосновенность религии, муллы и другие представители мусульманского духовенства освобождались от уплаты налогов. Крымские татары были освобождены даже от воинской повинности.

Крымский вопрос был навсегда закрыт, хотя бесспорную принадлежность Крыма России еще не раз приходилось подтверждать силой оружия. Но, слава Богу, силой последнего подтверждения этой непреложной истины стала воля народа, проживающего в Крыму. На референдуме о будущем статусе полуострова и города Севастополя, волюнтаристским решением бывшего Первого секретаря Коммунистической партии Советского Союза Н. С. Хрущева переданных в 1954 году под юрисдикцию Украины, являющейся в то время одной из пятнадцати союзных республик в составе СССР, жители Крыма практически единогласно проголосовали за воссоединение с Россией. Историческая справедливость восторжествовала! Бесспорно и бесповоротно!