Захват

Главы из романа

Два произведения в жанре художественной прозы предшествовали главной работе писателя — роману по истории Северо-Западного края допетровских времен. В журнале приводится несколько глав из романа «Захват», являющегося результатом упорных многолетних литературных и архивных трудов и вышедшего тиражом 100 экз. на 916-ах страницах в Москве. Вот как сам писатель говорит о своем произведении.

«Книга предназначена тем, кто любит свою родину, какая она ни есть, и кому мил исконный великорусский язык. Роман охватывает время, когда королевство Швеция без малого век граничило с Великою Русью — межгосударственный рубеж проходил подле новгородских земель по рекам Луга и Лавуя.

В основе произведения документальный материал. Действия и страсти бушуют как на территории Швеции (деревня Калинка — от него получил название Калинкин мост нынешнего Санкт-Петербурга, штадт Нюен, городок у Невы, шведская столица Стокгольм), так и в сопредельной стороне (Новгород Великий, Москва). Прообразами большинства персонажей романа являются исторические лица.

Нашествие поляков на Русь в так называемые Смутные времена, оставило в художественной литературе отечества существенный след. Этого не скажешь о литературном отражении “помощи”, оказанной русским шведами в начальный момент польской интервенции, в итоге которой государство лишилось некоторой части земель. Произведение “Захват”, в некотором роде синтетическое, восполняет это пробел. В нем соседствуют историческая правда и сюжетный писательский вымысел.

Материал познавателен, и наряду с тем, роман от главы к главе развивается весьма динамично, напряженно. Преследуя основную цель — расширить исторический кругозор любознательного читателя подачей того, что кроется в безмолвной истории, автор (в лексике ХVII века — “работник”) наделил персонажей современными мыслями и представлениями. Произведение к тому же обладает и приключенческим сюжетом. Так что каждый заинтересовавшийся читатель получит много полезного и в познавательном, и в развлекательном плане».

Часть первая

1

Все-таки не Красные Горы, но и здесь хорошо; нравится на устьях Невы. Граждане — иной разговор. По-своему красиво, ну да. Видь по сердцу, сама по себе. Только вот земли маловато, пахотной, а так благодать. С некоторых мест, как женился, перебравшись к Неве, чуждое сперва необычностью своей окружающее, да и народ, любятся все больше и больше. Там сопки, в Красногорье, у доменок, плавильных печей, — вообразил селянин, выйдя за ворота усадьбы на гусиный лужок, — тутотко, у Невской губы, около — вода и вода; болоче, подступит по осени, и даже зимой чуть ли не под самый порог. Плавали однажды; а то.

Елочка, — увидел помор, влажная от павшей росы, далее тропа к портомойне. Справа, кое-как различимые в саженном репейнике — подросты осин, слева, на пути — развалившийся, негодный челнок. Вершин, погрузившись в себя, думая, спустился пониже, дабы не свалиться на скользком, в мокредях замедлил шаги. Приостановившись на спуске, обернулся назад.

Что же из того, что ее, воду, по таким как теперь, нынече, утрам не видать? Позже налюбуемся, днем; да уж, несусветная рань, — думал, оставляя за лодкою придворный лужок. Явился туман.

Чувствуя в легкой сорочке, как, уходя в зипунок, латанный по счастью на днях, тратится избное тепло, Вершин огляделся окрест. Вон только что покинутый дом, створ полуоткрытых ворот. Больше ничего, пустота. Изгородь еще разглядишь, ближнюю, отметил мужик. Скрылась в непроглядном туманище Калинкина весь.

Волгло припахивает деревом, горой топляка — вытянул его из воды на берег затем, что мешал женству полоскати белье; слабенько повеяло гарью с тлеющих за речкою мхов. Днем этот, тянущийся по временам в сторону жилищ запашок спорит с духотой разнотравья, — шевельнулось в мозгу Вершина, когда его ощутил. Эк его, по всей Калганице! Уймище, мамаева рать, взявшая на приступ дворы. Тут все, под городом сливается вкупь, запахи — отдельный пример. Чаща подступает к жилью, воды к огорожам полей, в море, одесную и слева от губы, сплошняком плоские, как блины острова. Только деревенские избы не желают сойтись — видимо, страшатся пожаров; пыхнет на какой-то усадьбе — и пошло по дворам.

Густенько же!.. Все чаще туман. Дважды заволакивал Мью, петляющую в царстве ольхи да непроходимых болотин одаль, на Первушином острове, потом затопил ближнюю реку, Голодушу. Осень на пороге, считай. Неводная клеть на мысу, черная не так, чтобы очень временно, в стадах облаков, тянущихся вверх по реке, выглядело в сером безмолвии, чуть-чуть отдалилась и как будто плыла, призрачная, — видел мужик, в сторону незримой губы, дедкину деревню, повыше — речку, на Романовой речку полностью вобрало в туман.

Жениных родителей не было, когда перебрался на море, в тридцатом году. Теща, старикова хозяйка, баяла: преставились, в мор. Стало быть, Колзуев; Оким, временно невидимый — тесть; укко, вообще говоря. Укко, по-чудски, по-чухонски, али, как там сказать более правдиво: старик. Теща, соответственно: акка. Ну, заволокло старика! Ни взвидети дедулю, ни укнуть. Также, нипочем не докликаться до жениной бабки.

Некогда в заречье, на остров простирался мосток — лавушка, иначе сказать. Рухнула, почти целиком. К противоположному брегу тянутся, едва различимые, в рядок, столбушки. Ягоду имали в низах, клюкву, да иное, морошку. Сеном кое-кто занималися, ходили косить. Там, плахи перехода снесло — пали, от нагонной воды. Часть бывшего настила, под берегом, с пяток саженей пристанкою служат; сгодилось. Рядом, — углядел селянин — лодочка долбленая, венха. — «Людие ижора и водь, знаем по себе, русаку исстари, что сводные братья, — подержал на уме, — ладно ли не ведати молвь тутошных жильцов, поречан, тем более в семейном кругу. Також за Невою — поодаль, в городке немчуры да около, вещает Оким, на чуди белоглазой женилися... Откуда прознал?.. Русичи. О немцах — молчит».

Тихо, на реке... Лепота! Всплески над водою, под берегом; еще и еще. Рыбы — хоть руками лови. Глаз радуется! Будто стоишь где-нибудь в родной стороне, одаль от плавильных печей. То, что не видать окружающего мира — пустяк; взвидится ужо, на свету. Лай? Толсто брешет!.. Койра, стариковский кобель. Рядом, на колзуевой Речке. Видимо, проснулся Оким. Что это ни свет ни заря, труженик надумал вставать? Спал бы, во обнимку с Колзуихою аккой, так нет. Странные дела. Ну и ну... Встал, так встал.

Сызнова над берегом тишь; облаки летают, низком. Всплесков не слыхать. Хорошо! Вслушаешься в это безмолвие — почуется звон; правда что. Как будто поет скраденная мгою река.

Сносное, считаем житье. Сыт, любим. Родина, какая ни есть!.. Даром, что немало чужих, свеев — до сумы не дойдет, — проговорилось в мозгу с тем как, прозревая туман, мысленно оглядывал край. Терпится. К тому ж городок, где обосновались находники, отсель не видать. Одаль от чужих, за Невой матушкою — та же земля, некогда великая, Pyсь¹.

Вообразив Койру, стариковского пса, Вершин оглядел бережок; выше, за невидимой тропкою к подворью и лугом, низкое в седой полутьме, все еще виднелось жилье. «Низкое — отсюдова кажется приземистым; ну... Взлаяла Варварка? У нас!.. Можно ли равнять с волкодавом, — пронеслось на уме; — ростом не взяла... Да и так. Ласкова, нисколь зверовидности, дворняга дворнягою» — предстала очам домохранительница — тощая сука с парою щенят сосунков. Надо бы слегка утеплить к осени ее конуру. Всходцами на днях занималися, уже не скрипят. Славное крылечко! Над ним сокол рукотворный, братенников, не сам прибивал, крылья по аршину, вразлет. Эх, Варварка: выбрехнула так, что ее с берега почти не слыхать; как бы, отработала корм. А, нет, — исправилась: погромче брешок... Вновь Койра, или где-то еще, выше стариковской избы.

Ну лаище! На весь околоток. Брешут как на стаю волков, невидимых все чаще и вяще. Старостин кобель... Понеслось! Там, переметнется на Лигу, к Стрельне — и пошло, и пошло вдаль по лукоморью на запад, в сторону Копорской губы. Кончится, исшедчи на нет, подле развалившихся доменок, плавильных печей;

Вряд ли занесется на Водь: даль дальная, — подумал, вздохнув: «Более пятиде... шестидесяти верст! Ого-го».

2

Из веку в век на Красном Вершины копали руду, плавили ее для купцов, — а пошла Водьская земля под свеян, сгасли домны; свейское железо дешевле; лучше ли, оно или нет, сие положение дел, с промыслом — иной разговор. Железоделы разошлись, кто куда. Он, Парка, в прошлом подплавильщик, подручный выбрался на невские устья... Палка, по давнишней поре; Павел, по-родительски: Кречет. Бывшая хоромина Васьки — брата — приютил, а тут, местные чухны, ижеряне, переделал и имя — Палку перезвали на Парку. Свыкся; не обидно и так.

Васька, при его основном, крестном имени, на прозвище Сокол. Ну и, сообразно сему приколотил над жильем, сверху, самодельную птицу сокола, на взлете; ну да: сходно, прибивают коньков. Знак первовладельца избы, в общем, не мозолит глаза.

…Нетути в хоромах под соколом Соколика, Васьки — выбежал, в тридцатом году. Жаль... Несколько; не так, чтоб — до слез. Мало ли чего ни придет в голову кому-то из местных — недоброжелателей, ворогов, — мелькнуло у Парки: вот еще: украл, отсудил; всякое плетут, брехуны. Староста, завистник речет: в кости выиграл. Ага; даже так. Истинное проще простого, — заключил, у воды: как-то, ненароком наследован покинутый дом. Славное, однако жилище, — не курная изба старосты, посельского; ну... Въехали на двор — по-людски. Так распорядился Господь.

Мысленно витая под соколом, наследник шагнул к выдолбленной собственноручно, невеликонькой лодке.

Ай да Василек; молодец! Может, пригодится праправнукам, рубил на века. Бревна — толщиною в пол локтя, основание — бут; яко ухитрился набрать эдакую тьму каменюг? Дом — крепость. Да и внешне баской. Окна оправлены подзорами: резные цветы, птицы в окружении рыб. Южные оконца стекольчаты, другие в слюде. Каждому захочется: видь — дух захватывает. Ровно дворец. Главное, имеется печь. Кровля из бересты-скалы, новая с недавних времен. Издали посмотришь — избу рыбья чешуя устилает; кажется, особенно в дождь. Сокол, сообразно сему, аки на сиговой спине; истинно!.. Добычу когтит. Как-то, приблизительно так.

Где он, Васька? Выбрался. Куда-то ушел. Чается, браток на Руси — плотничает, будем считать, либо занесло на Стекольну, за море, в столицу свеян... Нету, — чересчур далеко! Ежели поверить купцам, Сокол, изошедчи на устья из родного села, с братьей корабельщиков сплыл к Выборгу; поближе. Зачем? Странно. Неужели пришло в голову мехами заняться? — тамотко, вещали, на финцах набольший по возрасту, Фрол... Якобы — скорняжный делец... Он же, по-родительски: Птах. Первым упорхнул из гнезда. Вслед старшему братенику сшел, выселившись, младший — Васек. Мало ли куды заотправился. Осталось гадать. Цел ли он? Быть может, погиб. Днесь иноплеменник в сородичах, покаместь живой, именно — ижора Оким; Колзуев на изотчество дак.

Этот поселился на устьях чуточку позднее, чем Сокол — ранее Колзуевы жили где-то на источинах Систы, в общем, недалече от Гор; уккино семейство, считай, выходцы из Водьской земли. Родичем является, тако жене венчанный Петра, шурин, по словам старика — злостный одинец. Ну и все. Там же, за Романовой речкою витала его, петрина родная сестра, ставшая в дальнейшем супружницей, — мелькнуло у Парки. — «Выкладка доступна уму, — пробормотал селянин: — Четверо людей пришлецов, еже не учитывать баб».

Ой ли? — усомнился помор. Семка испроверим! Нуда: сходится, подумал крестьянин, делая повторный подсчет с помощью сгибаемых пальцев.

Четверо — включая в число новоприбылых мужиков, прихвостня заморских владык старосту, проклятого Инку; Немцев на изотчество, пес, даром, что природный русак. Староста пришел из лифлянтов. Дважды — перебежчик!! Ого. Нака-ты, припрыгал назад. В прошлом, обретался в неметчине, такая знатьба. То-то и слывет на миру, в сельниках, позаочи Немцем. Чается, сошел в зарубежь, скрылся от великих долгов; тысячи, возможно загреб. Шурин говорит, по-иному: сдернула с насиженных мест бывшая у них, под Москвой — в дальнем зарубежьи — война. Немец лишь, единственно: прозвище, а так-то не немец; в молви околоточных — Немец. Эдак назовешь перелета, чтоб ему пропасти — надуется... Привыкнет, холуй. Инкою, по имени требует его величать.

Инкино жилище пониже: за наволоком, чуть в стороне от вешал рыболовных сетей; не видимо вдали, за мыском. Как не знать: слева от реки Голодуши — салма, по-ижорски: пролив, обочь, на морском берегу, ветхая — курная изба. Что ж, что Калганица в туманище, — а внутренний зор? Взвидится и так, приглядись: ветлы, бузина из-под стен, мало не до самой стрехи, около забора — хлевок... Схожие на очи слепца, волоковые окошки: то, что под стрехою — для дыма, нижнее — глядеть. Ох-хо-хо. Это называется кров? Дым валит из обоих! Около щелей, по стенам, черные — наросты грибов.

 С Немцевым (пока не пришлось, к счастью применять кулаки) с некоторых мест завелось противостоя ние... Брань? В общем, приблизительно так. Не только из-за дома под соколом — пустошит, наглец, нашенскую заводь на Мойке, рыболовную тоню. Вот еще иная докука, — думалось, когда подтянул к пристани, притопленный, челн: Немцу приглянулась жена. Коло портомоенки, враг зырит на нее, блудовски... Пробовал вступать в разговор. Не то, чтобы особо тревожит, но так и не приятно. Что это еще за дела? Мог бы для того, что ему собственная женка не любится, получше найти. В городе положим, не тут. Около — раз, два, и обчелся.

Даль; пристань за Невою, во мге, около мостов — корабли;

Штат;

Староста, с гулящею девкой, рядом пограничный острог, — вообразил селянин: «Знаемо; бывали разок, в прошлом на реке Лавуе, — вскользь проговорилось в мозгу, частью изреченное вслух: — Рядом — примерещилось; ну». Этот неудачник посельский, староста, однажды вещал: брат, Васька, выбежавши, дескать не сам, — женке норовил. Каково! С тем, что, по свидетельству сельских, сказывали, не был женат? Враль чистопородный, раз так... Многие на Русь переехавши — за Лугу-реку; тысячи, гуляет молва. Инка, иноземец, нахал — гость непрошенный, коли заведет кто-нибудь о нетчиках спор ставит, как первый знатец. Можно бы подумать, что он родственник любого из них. Якобы; на деле — трепло. — Вершин, убирая черпак, пренебрежительно хмыкнул. — Всякое плетет, пустобрех; чуть ли то ни все целиком — разно- несуразные враки... Терпится, так будем считать. Он же, лиходей — зачинательник подобных бесед. Что ему за дело, казалось бы до них, перебежчиков. Так и неспроста, с умыслом затеиват речь. Было, при нечаянной сходке наверху али тут, коло портомоенки, брякнет: «Вздумал? Или, може — силком?» Сиречь понуждает убраться. Из такой то избы? Нате вам!.. Готов, побежал. Дай час на задницу порты натянуть.

Бегают не только на устьях, — промелькнуло вдогон: — Давече, рассказывал в штате коробейник, гуляй: выехавши трое туземцев пашенных крестьян кореляк. Добрые, однако серпы в тамошней сторонке выделывают!.. Лучше б, как встарь былоче, железный уклад — косы, топоры, наковальни, малые не так, чтобы очень, да и те же серпы в Красном продолжали работать.

Вспомнив Красногорье, мужик полуобернулся назад, в сторону незримой губы. — «Каждому роднее — свое, — проговорилось в мозгу: — Эти, кореляки снялись, к Ладоге как будто, — а сей? Инка не торопится вслед. Ясное как день, почему: жаждет, в нарушение прав любого человека на двор, приобретенный по-честному, да хоть бы и даром хапнути чужое добро; как не так? Зарится на лучшее, пес. Мог бы потрудиться как следует, на совесть — по-братски с тем, чтобы построить взамен лучшее жилье самому.

Что-то затаился, шатун — глаз не кажет... Видели третьеводни одаль в стороне, за Романовкою; позавчера... Шкоду замышляет какую-нибудь, враг учинить. Станется, пожалуй. (Чур, чур!) Как бы ни надумал завистник подсадить петуха к соколу, — мелькнуло в душе; — дабы поменяться имуществами, скажем хоть так, чуть витиевато, по-братски. Может оказаться, подумывает выместить зло на человеке достаточном, за худший удел... Вспыхнет на глазах, под стрехою как подвешенный сноп...»

3

Где он, Сокол? Пишет ли, по-прежнему в книжки? В Красном, у пылающих доменок, бывало, томясь неразнообразием жизни, вписывал туда привиденья, нощное; случалось, туда ж — виденное им наяву. Бавился, по-своему тем, что увековечивал сны. Часом, растолкует какой-нибудь... В мечтанья впадал. Мыслимо, пустился к Неве, чтобы созерцать корабли — эво их околь городка! Может, собирался лодью строить — руки золотые, и мог, также, на чужом корабле, в кормщиках, да просто и так, сарою, матрозом уйти в плавания, стран повидать; норовом зело любопытен. Мог переселиться на Русь... К Новгороду? Дескать, вещал: древняя столица Руси. Мало ли куда устремился? В нетчиках, и весь разговор. Плавал бы себе на здоровье по морю, подобно купцам, да притчи, как бывало у доменок, вернувшись читал. Мог бы заниматься торговлею, под штатом и дале, а не то, как сосед, взялся бы горшки обжигать.

Съехавши для всех неожиданно, глаголовал люд... В ночь, лунную. Бесследно исчез! Как произошло, почему? Достала до кишок немчура? Всякое возможно и так. Мало ли причин изойти? — множество, примеров не счесть. На Успение, четвертого дня, пристав Олденгрин, в чужаках — свиец долбанул по спине, можно бы сказать ни за что... Как бы, указал направление пути взарубежь. Далее, пока торговал ножницы в железном ряду, штатские (нельзя исключать: люди базаряне соотчичи) украли колпак. Прямо хоть кричи караул!..

Штад Нюен, — представляет помор даль за поворотом реки: русич — престарелый слепец, с теменью в глазах... Поводырь... Обочь — коробейник, гуляй: долог, наподобие штатских воинов, складная сажень ростом, в бороде седоватина, у сорокалетнего, чуть-чуть кривоват. Сбоку небольшая лопата, в кожаном влагалище; ну. Сицевое де, говорил, носит, опасаясь грабителей; оружие дак. Во, изобретатель!.. ага. Бывши по суконный товар, чтобы таковой продавати на корельской земле. Дешево купил, повезло. Как не так; так бы не совал песнярам, походя какую-то медь.

Гусельника выставил вон, с торга околоточный пристав. Он же, разгоняя народ, ахнул бердышом по хребту. Еле устоял; каково! Древком, на великое счастье. А, достань острием? Ссадиною, как бы платил песельникам, щедрый богач. Штатские! И даже в Песках², пригород — рукою подать, в Спасском приложили кулак... Делатель какой-то, из тамошних, на смольном дворе³. Свия. Будь готов ко всему.

Позже, как шагали на пристань с коробейником, Федькою, под звон с колокольни (люторской увы), раздалось: «Эге-ге-гей, Настасья, хотимая моя...» Песня — о покинутом крае, отчинах, откуда пришел. Что его к Неве занесло? Пел так, что временами казалось: шепчет заблудившийся в соснах ветер, нагоняя печаль. «Был дом как дом, справный, — сообщил вездеход: все перевернулось вверх дном. На Тихвин поглядеть бы. Хоть плачь. Снег, купола, звоны недалекие, Настя»; песенная, так понимай. Сетовал на злую судьбу. Жаль, тихвинца. С другой стороны, кто его заставил прибыть? Сказывал, роняя смешок, деланный: давно перебрался — впору, как еще не бывало придорожных застав.

С коробом гулять не хитро, — изговорил про себя в мыслях о знакомце крестьянин, осушив челночок, — взял бы, вездеходина, серп!.. Али потрудился на пойме, у болотин литовкою, когда сенокос. Во токо-то с чем не хотят знаться разменяи отчизны. Видимо, хотелось нажить более того, что имел с промысла в родной стороне. Выбежал — и с носом остался. Дескать, выручает гроши. Думается, правдой сказал. Федька, по сравнению с гражданами штата — ничто... Яко бы, осенний листок, втоптанный в дорожную грязь. Выбьешься ли в лучшие люди на чужой стороне?

Мытарю плати за товар, дабы разрешил продавать, приставу — за пропуск на торг, за городом дань — корчмарю. Всем — выложи; хапучие от; каждому чего-то давай. Тут еще, прямые разбойники — шалят, по ночам; правда, лишь единственный раз, купчик, налетал на шишей. К счастию, отбился от них. Выручил копальный снаряд, — припоминал селянин, мешкая грести за реку: в сшибке отлопатил начального и дал тяголя. Если б ни лопата, изрек — сделали б, до смерти; а то; не было бы Федьки в живых. Летось, в позапрошлом году, баял, обобрали какие-то в ночлежной избе, сонного вблизи Коломяг — выкрали одиннадцать талеров... Повсюду грабеж.

Мало, что его, бедолагу, странника изъела печаль — выяснилось, терпит лишения. Почто выбегал? Что б ни возвернуться назад? Жалко дурачка, фалалея — и, с другой стороны, чувствуется некая злость. Мог бы ожениться, под Тихвином, наделать робят. Как же — по-иному? Вот на: шастает поодаль от родины, в корельской земле, с коробом да песни поет. Горлом выражати печаль, думается так, не натужно, проще, — потянул бы семью! Вместях, — промелькнуло у Вершина: — и тяжко, и в радость. Вечное, считаем, соузничество... Як на цепи. Нравится все больше и больше, — думалось, как вспомнил жену; больше — лучше. Впрямь-таки: железный союз! Но, а что касаемо пристава, обида пройдет. Свыклися, не первый тычок. В гавани все чаще и чаще пристают корабли, даже иногда в октябре. Кое и когда понаведатися в штат не грешно; да уж; поработал — доход. Шланты!.. Но и было, подчас выгорбишь серебряный, талер. Мелочь, по великому счету... Двойственное; как для кого.

¹    В соответствии с мирным договором 1617 года земли, о которых рассказ, стали территорией шведов. Швецию тогда называли Свеею, народ говорил: свей, свейский немец; то же, равнозначно: свеянин. Заколотив русским ОКНО В ЕВРОПУ, захватчики приневских земель вынудили нас, при Петре I восстановить, выразимся так, справедливость. К выходу в Балтийское море плавали с языческих лет. Пушкин, автор «Медного всадника», увы, не имел для справок большинства документов, напечатанных позже. То есть, говоря языком великого поэта: окно за рубежи не впервой, не заново пришлось прорубать.
²     Название Пески восходит ко времени жизни новгородского князя Александра (Невского). Известно по документам XV–XVI вв. и все еще живет в языке очень пожилых петербуржцев.
³   Откуда, очевидно идет известное любому из питерцев название Смольный.