Блаженный инок (6)

Жизнеописание блаженного инока Владимира, Важеозерского чудотворца

* * *

При большевиках инок Владимир подолгу на одном месте не задерживался. Как в пору молодости, до монашества, ездил по всей России. Причем, будучи изгнан из монастыря советской властью, продолжал носить подрясник до конца своих дней, что само по себе было подвигом.

Вместе с Марией Антоновной поехал он на богомолье в Киев. В то время город бурлил. Вот что писал одному из священников Харбинской епархии один из благочестивых богомольцев, посетивший Киев летом 1923 года: «Народу, богомольцев, видимо-невидимо. Русь Святая просыпается и опять стекается на поклонение. Пещеры и святые мощи посещаются и богомольцами, и любопытными. Богомольцы увеличивают свою мощь духа, а у любопытных чувство любопытства часто сменяется серьезной задумчивостью, явно свидетельствующей, что не обыкновенный музей видит он, а что-то другое, необычайное. В начале июля (июня? — сост.) начались и до сих пор продолжаются массовые обновления икон, совершающиеся на глазах народа. В некоторых храмах чудесно озолотились старые почерневшие купола и блестят так ярко, что больно смотреть. Киев прославляется».

Инок Владимир и раньше не раз бывал здесь, только такого стечения народа не видел. Да и было на что посмотреть. В районе стародавних западных городских ворот, где теперь Львовская площадь, сходятся четыре улицы. Между двумя из них, Большой Житомирской и Сретенской, с XVII века стояла церковь Сретения Господня. Последний раз строительные работы на ней проводились в 1850 году, после которых она сияла первозданной красотой, но за семьдесят бурных лет позолота купола потемнела, и храм приобрел вид старинного. И вдруг, с началом власти большевиков, когда над храмами живыми и рукотворенными возникла угроза гибели, купол Сретенской церкви начал обновляться сам собой. Молва об этом моментально разнеслась по городу, и к храму стали стекаться многотысячные толпы. В воспоминаниях многих киевских старожилов сохранились описания этого чуда. Но если впечатления православных можно отнести к мнению заинтересованных лиц, то свидетельство иудея, отнюдь не заинтересованного в проповеди христианства, должно быть названо абсолютно объективным.

«Моя дорога в Харбин, — писал он, — лежала через Киев, где поезд стоит целые сутки. Я решил осмотреть город, где был в первый раз, и разыскать своих знакомых, точного адреса коих я не знал. Пошел в адресный стол, заплатил миллион, но адреса так и не узнал. Решил походить по улицам. Это было 20 июня 1923 года. И вот на Житомирской улице я встретил огромную, многотысячную толпу; народу стояло так много, что, я думаю, не менее десяти тысяч человек. Толпа эта стояла чинно, без шума, что меня особенно поразило. Я сначала думал, это митинг, и хотел уже удалиться, но эта тишина меня остановила, и я тоже остановился, не зная, в чем дело. В этой толпе было много наших евреев, много было и христиан. Я стал смотреть на небо, но один еврей сказал мне, что нужно смотреть на церковь, на главный купол, который вот уже два дня как обновляется. Я тоже стал смотреть, и на моих глазах с купола сошла как бы пелена. Я стал расспрашивать, мне наши евреи сказали, что и иконы под куполом были ранее старые, грязные, и тоже обновились. Действительно, иконы были как новые, только что нарисованные. Спустя несколько времени купол заблестел как солнце. Власти города, как мне сказали, производили обыск в церкви, думая, что здесь мошенничество, но ничего найти не могли. Вот это я видел сам своими глазами».

Немного позже здесь появились Мария Антоновна с иноком Владимиром. Обновление купола продолжалось, но ситуация вокруг этого события изменилась.

— Вон он ходит, — негромко сказал инок Марии Антоновне, глядя на купол, — кистью мажет.

...То, что не могли видеть ни власти, ни зеваки, ни даже богомольцы, было открыто его взору, как некогда святому Андрею во Влахернском храме. Мария Антоновна тоже не видела, кто этот «он» с кистью, но то, что купол вдруг заблестел новой позолотой, видела вместе со всеми.

Но не созерцанием чуда кончилось богомолье для инока Владимира. Большевики, не имея других аргументов кроме насилия, устраивали облавы на всех «сочувствующих» и беспаспортных, а Сретенский храм впоследствии разрушили. Разумеется, паспорта у инока Владимира не было, да и в любом случае его фигура в черном подряснике, как когда-то в Питере на Московской улице, по-прежнему оставалась хорошей мишенью, и его арестовали. Только теперь уйти из рук подросших «гаврошей» было куда как сложнее.

Отконвоировали его с толпой «подозрительных элементов» в здание, занятое киевским ЧК. Бедная Мария Антоновна, оставшаяся на свободе, в одиноком бессилии опустилась на скамейку невдалеке. Киев — не Тосно, здесь она никого не знала. Но даже если б и были знакомые, как подступиться с просьбой об освобождении монаха к вооруженным бандитам?

Как верный раб осталась она снаружи, ожидая неизвестно чего. Молилась ли она? Конечно. Верила ли в чудо освобождения дорогого «иночка»? Несомненно. Ведь только что своими глазами видела она одно чудо, и как же можно было после этого не надеяться на милость Божию? Но время шло, и длилось испытание ее веры.

Сколько бы крепкой вера ни была, только ждать от Бога исполнения конкретной просьбы, да еще немедленно, может далеко не каждый. И на Марию Антоновну навалилось отчаяние. Картины одна страшнее другой мелькали в ее сознании, как вдруг из ворот ЧК вышел... инок Владимир. Он шел обычной своей энергичной походкой, широко улыбаясь, глядя прямо в глаза Марии Антоновне, словно был уверен, что встретит ее здесь. Поспешив отойти на безопасное расстояние от страшного здания, Мария Антоновна засыпала его вопросами.

— Да Господь помог, послал сюда Георгия из Питера, — весело ответил он на все вопросы сразу.

История эта хранится в анналах потомков семьи Андреевых и вот уже не в одном поколении переходит из уст в уста.

Дело было так. Один из сыновей Александры Макаровны, Георгий, совсем юным решил пойти служить большевикам, да не куда-нибудь, а в ЧК. Сердце матери разрывалось от горя, но Георгий, скорее всего, сам не осознавал, куда собрался, и слушать доводы матери не хотел. Свою беду она выплакала иноку Владимиру, но вместо сочувствия, на которое, казалось, могла бы рассчитывать, вдруг услышала:

— Пускай идет. Он меня еще спасет.

Многие, знавшие инока, вспоминали, что он часто «блажил», говорил какими-то рифмованными фразами, которые потом странным образом исполнялись, но те «стихи» врезались в память Александре Макаровне еще и по особой причине, связанной с сыном.

Прошло несколько лет. Инок отправился на богомолье в Киев и был там арестован. Георгий в то же самое время ездил из Питера в киевское ЧК в командировку и, зайдя в кабинет к начальнику, оказался на допросе инока. Взглянув друг на друга, оба сделали вид, что не знакомы. Георгий стал обсуждать что-то с начальником, стараясь не смотреть на отца Владимира.

— Вот, набрали беспаспортных, — сказал чекист, кивнув головой в сторону инока. — И что мне теперь с этим «сокровищем» делать?

— Да что ты его держишь? И так он, видишь, еле ноги таскает, еще умрет тут у тебя, возись с ним потом. Лучше выпусти его.

Посмотрел тот на инока, рявкнул:

— Да иди ты отсюда...! — и выгнал его.

Невероятно! Действительно, чудо! Так легко вырваться из рук чекистов! Было иноку в то время шестьдесят лет, и особенной немощью среди арестованных он не выделялся, тем не менее, отпустили именно его.

Настоящим ангелом-хранителем был инок Владимир для Андреевых. Голод ли, болезнь ли — со всякой нуждой обращались к нему. Был, например, такой эпизод. Старшие дети нечаянно уронили крестницу инока, малышку Лизу, и у нее начал расти горбик. В один из дней зашел к ним отец Владимир, и Александра Макаровна поделилась новой бедой. Рассказывая, конечно, плакала, держала Лизу на руках, а инок слушал ее как всегда веселый, улыбчивый. Взял младенчика, стал ее качать, баюкать, что-то ей говорить. Тут у матери слезы высохли, стала даже смеяться, глядя на «бородатую няню». Походил он с крестницей с полчасика по дому и вернул ей со словами:

— Ничего, Александра, не печалься.

А через месяц Александра заметила, что никакого горбика у девочки больше нет. Как потом вспоминали дети Елизаветы, красивую осанку она сохранила на всю жизнь.

Но не всегда однозначно можно было понять отца Владимира, и не все его пророчества обращались в радость.

Однажды он пришел к Александре Макаровне и сказал, чтобы она отдала свою дочь Марию в монастырь. Каково было решиться на это матери, если Марии тогда было всего три года? Да и время было уже советское, монастыри закрывали десятками, сотнями в год. Зная, что инок так просто слова не скажет и такова, видно, воля Божия о девочке, Александра Макаровна сама отвезла ее в один из действующих монастырей. Пробыла Мария там около двух лет, а в 1923 году мама забрала ребенка обратно.

Позже отец Владимир не раз заходил к Андреевым, но темы монашества для Марии больше не касался. Правда, как-то раз, когда Маше было уже лет восемь, инок зашел к ним, когда родителей не было дома. Обычно он ходил с саквояжем, в котором носил подарки, и в этот раз саквояж был при нем. Открыл его, достал оттуда две ночные сорочки с рукавами, помолился и надел одну на Машу, потом снова помолился и поверх этой надел вторую. Ничего не сказал, повернулся и ушел.

Вернувшись домой, Александра Макаровна увидела свою дочь в двух ночных сорочках, но долго над смыслом такого подарка не размышляла. Даже не вспомнив пророчества инока о монашеском пути для Маши, решила, что ей суждено будет дважды выйти замуж. «Две ночные рубашки — это два подвенечных платья», — решила она, а о том, что они могут означать два подрясника, не подумала.

И правда, незадолго до войны Мария вышла замуж и была вполне счастлива, но недолго. С первых дней войны в 1941 году мужа призвали в армию, и в первом же бою он погиб. От этого брака у нее был ребенок, но в блокаду умер от голода. Казалось, Господь освободил ее от семейного бремени, и у нее появилась возможность «надеть вторую рубашку поверх первой», вспомнить пророчество инока и начать новую жизнь теперь уже только для Бога. Но о Боге Мария тогда не вспоминала. Спустя какое-то время она снова вышла замуж.

Во втором замужестве Мария прожила страшную жизнь. Еще на земле она узнала, что такое ад. Муж ей попался с разгульным нравом: пил, гулял, бил свою жену. От него у Марии было два сына, первый — полная копия отца внешне и по характеру: тоже пил, тоже бил свою мать. Второй родился психически больным. Старший брат его запугивал, и он, в конце концов, покончил с собой. Муж умер от пьянства, старший сын умер тоже отнюдь не «в мире и покаянии». Она осталась в полном одиночестве, но к концу жизни стала очень верующей, плакала и каялась, что неправильно прожила жизнь, не так, как предсказывал ей блаженный инок Владимир.

«Ошибки учат лучше наставлений», — говорили знающие люди, но жизнь прожита, и воспользоваться опытом собственных ошибок уже невозможно. Только если Промыслом Божиим предусмотрено, что в этом роду должны быть монахи, они все равно появятся. Много лет спустя племянница Марии была пострижена в Великую схиму.

Все же чаще матери слышали от блаженного инока другие советы.

У Марии Андреевны Николаевой было четыре дочери, три из них вышли замуж по его благословению и были счастливы в браке. Но какой ценой давалось им это решение?

В день своих именин в 1920 году, — рассказывала Мария Андреевна, — инок Владимир приехал к нам в Парголово. Старшая дочь моя Лидия была девушкой на выданье, за ней ухаживал солидный немец, и когда инок Владимир заговорил о предстоящем ее замужестве, я сразу подумала о нем. Желая уточнить свое предположение, я спросила у инока об этом немце.

— Нет, — ответил он, — пусть выходит за православного по закону.

И мы ему от дома отказали.

Через какое-то время отец Владимир вновь появился у нас, предсказал Лидии скорое хорошее замужество, и вскоре она познакомилась с Владимиром Орловским. Он тоже был немцем, но из обрусевших, не в одном поколении служивших Русскому престолу. Несмотря на лютеранское вероисповедание, он не раз бывал в Кронштадте на службах отца Иоанна Кронштадтского и, видно, под их впечатлением перешел в православие.

Брак этот действительно оказался счастливым. Инок Владимир стал посещать молодую семью, был их духовником, крестил одну из трех дочерей и за десять лет предсказал рождение сына. В этой семье впоследствии хранился архив инока, воспоминания о нем, какие-то его вещи, даже знаменитая палочка, которая из Иерусалима «сама пешком пришла».

Немного позже Ольга, третья дочь Марии Андреевны, тоже собралась замуж. Предложение ей делал богатый, но не православного исповедания молодой человек. Так ему Ольга нравилась, что он даже обещал «отказаться от веры отцов» и венчаться. Возражать против такого аргумента было сложно, и родители Ольги обратились за советом к блаженному иноку. Отец Владимир был категорически против этого брака и так же, как в случае с Лидией, обещал Ольге скорое счастливое замужество. По слову инока все и произошло.

С Александрой, младшей дочерью, у Марии Андреевны были самые большие волнения. Девушка увлеклась молодым человеком, готова была выйти за него замуж «хоть сегодня», и жених был настойчив. Саша ему нравилась, дело развивалось в сторону брака, но на дворе стоял 1937 год. Блаженный инок умер за десять лет до того, и посоветоваться им было не с кем. Трижды делал жених предложение, и трижды мать с дочерью ездили к иноку Владимиру на кладбище, скатывали две одинаковые по виду записки «да» и «нет», и после молитв Саша тянула. Все три раза выпало «нет». Но молодая кровь кипит, желание замужества моментами затмевают благоразумие, но все-таки, в послушание матери и блаженному иноку, жениху отказали. В награду за послушание совсем скоро Саша познакомилась с молодым человеком, который ей понравился. Он сделал ей предложение, и снова мать с дочерью поехали на святую могилку. Снова советовались с иноком, но на сей раз ответ был положительным. Долго и счастливо жила Александра со своим мужем. Благословение на брак, полученное от инока и запечатленное в Таинстве венчания в церкви, перешло и на детей. Их у Александры с мужем было двое.