Национальное, оно же — духовное...

В современном научном дискурсе «самосознание» нередко отождествляется с понятием «идентичность», особенно в зарубежных исследованиях. В 2004-м году американский профессор, социолог Самуэль Хантингтон издал книгу «Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности». В том же году книга была переведена и издана у нас (сделало это издательство «АСТ» совместно с обществом «Транзиткнига») — и на это в хорошем смысле конъюнктурное чутье издательства стоит обратить внимание. Обычно к нам книги приходили после того, как пик популярности их автора на Западе уже миновал — так было, например, с книгами Нейсбита, Тоффлера, Фукуямы, несколько лет не владеющим английским пришлось ждать, когда появятся переводы трудов Мануэля Кастельса… А вот названная работа Хантингтона и на Западе, и у нас вышла практически одновременно — замечательная оперативность!..

Вообще отношение к трудам Хантингтона неоднозначное. Порой говорят, что он излишне упрощает, если не примитивизирует проблему. Например, в книге «Столкновение цивилизаций» обнаруживается явное неуважение к исламу, а работу «Кто мы?» считают способной спровоцировать социальный конфликт, ибо в ней Хантингтон обозначает нового врага Америки — иммигрантов с Юга, прежде всего из Мексики.

Но нас в книге знаменитого гарвардского профессора интересуют его рассуждения о национальном самосознании. Так вот, Хантингтон определяет идентичность как «самосознание индивида или группы». Соответственно, поменяв местами ключевые слова, мы можем заключить, что самосознание — это идентичность индивида или группы. По сути, и самосознание, и идентичность — «продукт самоидентификации, понимания того, что вы или я обладаем особыми качествами, отличающими меня от вас и нас от них».

Зачем нужна идентичность? Самый простой ответ — она определяет человеческое поведение. Дело в том, что в человеческом сообществе сложилось определенное представление, как проявляет себя та или иная идентичность. Например, если человек осознает себя русским, он не будет класть ноги на стол, как это делает американец, для которого это естественно, который с детства усвоил, что данная позиция рациональна — таким способом ноги «отдыхают». Человек, который идентифицирует себя как «ученый», не будет «примерять» на себя имидж эстрадного артиста; сознающий себя рабочим-строителем не станет рассуждать, к примеру, об особенностях лечения болезней и так далее.

Обратите внимание, уже этот приведенный маленький пример свидетельствует, что идентичностей в действительности очень много, национальное самосознание — лишь одна из них. Приведем еще одно, так сказать, нестрогое определение Хантингтона: «Идентичности — воображаемые сущности: то, что мы думаем о самих себе, то, к чему мы стремимся». Однако в данном определении таится опасность: значит ли это, что если мы думаем о себе как эстрадном артисте, стремимся к этой «роли», то мы и являемся артистом в действительности? То есть, что воображаемая сущность есть и действительная наша сущность?.. Здесь нужно иметь в виду, что люди могут стремиться к идентичности, но достигнут ее лишь тогда, когда их примут в свой круг те, кто эту идентичность уже обрел. Вновь обратимся к аргументам гарвардского профессора: исследователь или преподаватель может идентифицировать себя как ученого, но подтверждением этой идентичности станет лишь соответствующее признание ученого сообщества — в виде присвоения претенденту ученых степеней кандидата или доктора наук. Можно, конечно, возразить, что вот, мол, господин N — подлинный ученый, но не имеет ни степени, на звания — и таких примеров будет не один и не два. Все верно, но сейчас речь не об исключениях, а о принятых обществом правилах.

Или вопрос, волнующих многих творческих личностей: кого можно считать писателем?.. В Советском Союзе и сейчас в России профессиональным писателем считается член Союза писателей (или, если угодно, — Союзов писателей, сегодня их несколько). А вот в XIX веке ни Толстой, ни Достоевский не были членами Союза, однако никто не сомневался, что они писатели, причем великие. И в том, и в другом случае речь идет о признании идентичности неким сообществом, за которым признается «право» на осуществление такого признания. Ведь как осуществляется прием в Союз писателей?.. Это многоступенчатая процедура. Прежде, чем пройдет собрание писательской организации, начинающий автор должен издать одну или две книжки, заявить о себе в журналах и пр. Лишь затем, проанализировав его творчество, писательское собрание региона дает или не дает начинающему рекомендацию для приема в Союз, необходимую для приемной комиссии СП России (мы имеем в виду прежде всего именно этот писательский Союз, а не какой-либо другой). Процесс, конечно, сложный, долгий, в чем-то, может быть, несовершенный, но именно так сегодня обретается писательская идентичность.

Или пример из области политики. Турция, во всяком случае элита этой страны, мечтает называть себя европейской нацией, однако Евросоюз практически даже не рассматривает возможность приема Турции в свое сообщество. И пока Евросоюз не раскрыл для нее двери, Турция может сколько угодно позиционировать себя как европейское государство, в восприятии мирового сообщества она по-прежнему будет страной азиатской или же евразийской.

Идентичности, повторим, могут быть различными — расовыми, гендерными, профессиональными… Человек может идентифицировать себя по возрасту, состоянию здоровья, физической красоте, материальному достатку, музыкальным способностям, аппетиту, удачливости и т. д., и т. п. Возникает вопрос: позволительно ли ставить в этот ряд национальную идентичность?.. Не принижаем ли мы тем самым значение этого феномена, не сводим ли его к обыденности?.. Возможен и такой вопрос: не утрачивает ли значение в настоящее время национальное самосознание, когда все большее значение в мировой экономике приобретают транснациональные корпорации, люди периодически мигрируют из страны в страну, практически вся Европа перешла на единую валюту, а так называемое Шенгенское соглашение фактически признало условность государственных границ, сделало их легко преодолимыми (для ряда стран, во всяком случае).

Что ж, сомнение правомерно, но оно свидетельствует не о «снятии» проблемы национального самосознания, а скорее именно о ее актуальности, ибо вопрос «кто мы?» и «почему мы — не они?» может на которое время затушевываться, но он не исчезает из повестки дня. Сегодня это, к сожалению, подтверждают многочисленные межнациональные конфликты во всем мире, террористические акты, в том числе на национальной почве… И не только.

Недавно на видео посмотрел американский фильм 1937 года «Покорение». Режиссер Клэренс Браун рассказал историю любви польской графини Марии Валевской и императора Наполеона. В главной роли снялась Грета Гарбо, в роли Наполеона — Шарль Буайе. Не шедевр, на мой взгляд, но актеры замечательные. Однако речь не о фильме в целом, а лишь о его самом первом эпизоде: русские воины, проиграв сражение под Пултуском, отступают под натиском Наполеона. К несчастью для графа Валевского, его прекрасный замок оказался на пути русских, которые врываются в него — именно так! С какой целью — не совсем понятно, видимо, отдохнуть, переночевать… Теперь внимание: свирепого вида русские (ох, уж эти ужасные казаки!..) передвигаются по лестницам и комнатам замка на лошадях, крушат мебель, зачем-то бросают ее в камин, хотя есть дрова, стреляют в живописный портрет хозяина замка, разумеется, непрерывно пьют прямо из бутылок… В общем, к цивилизованному польскому пану ворвались восточные варвары!..

Узнав, что приближаются французы, русские покидают замок, и его тут же занимают воины императора. Какой контраст!.. Французы любезны, вежливы — словом, европейцы!..

Зачем нужен был этот карикатурный эпизод?.. Просто Запад в очередной раз продемонстрировал свое неприятие России!.. Да что там неприятие — ненависть, когда не замечается абсурдность сюжета, воскрешаются времена каких-то мифических лесных разбойников!..

Давно подмечено, что отношение иностранцев к России и русским, мягко говоря, не отличается доброжелательностью. Еще в 1845 году Алексей Степанович Хомяков писал об этом, статью так и назвал — «Мнение иностранцев о России» (Московитянин. 1845. № 4. С. 21–28). Сегодня можно только сожалеть, что автор использовал риторическую фигуру, известную как «спор с несуществующим оппонентом», то есть не назвал иностранных путешественников, которые, побывав в нашей стране, оставили о ней недобросовестные воспоминания. Видимо, таких мемуаров действительно было много, так что интерес философа вызывал уже не сам факт их появления, а некое общее направление, обнаруживаемое в публикациях. Начальная фраза статьи А. С. Хомякова — «В Европе стали много говорить и писать о России» — воспринималась современниками, надо полагать, как констатация общеизвестного. Понятен был и обобщенный образ «русского путешественника», который, вернувшись из дальних странствий, спрашивает у своих знакомых домоседов: «Читали ли они, что написал о нас лорд такой-то, маркиз такой-то, книгопродавец такой-то, доктор такой-то?» Современный же читатель едва ли «расшифрует» в этих словах кого-либо, кроме разве что маркиза де Кюстина, чьи воспоминания были у нас переизданы в годы так называемой «перестройки», а приписываемая ему фраза о России как «тюрьме народов» с удовольствием цитировалась отечественными «демократами».

Де Кюстин действительно побывал в России, в самом деле оставил воспоминания, полный текст которых по смыслу и настроению разительно отличается от изданного у нас в «трудные 90-е» сокращенного варианта, однако это тема отдельного разговора. Сейчас же речь о причинах той стабильной недоброжелательности, что отличает многие зарубежные «российские» сочинения, причем не только XIX века, но и более поздние, включая современные.

По очень тонкому и психологически верному замечанию Хомякова, мы, русские, зачастую сами провоцируем иностранцев на негативные мнения о себе. В самом деле, нам свойственен какой-то странный способ казаться умнее и лучше: всячески критиковать «свое», чтобы понравиться иностранцу (что, к слову, и Достоевский подметил в «Дневнике писателя», об этом еще скажем). Словно говорим: вот, мол, какой я проницательный, прекрасно вижу недостатки «этой страны», о чем открыто говорю, тем самым становлюсь ближе «просвещенной Европе». В таких вот «свидетельствах» русских путешественников (их в XIX веке стало много, свободные заграничные поездки для россиян разрешил еще Павел I) справедливо видит Хомяков «первый источник сведений Европы о России». А ведь подмечали наши, с какой высокой самооценкой путешествовал тогда, например, англичанин, «который облекает безобразие своей личной гордости в какую-то святость гордости народной»! Мы же посещаем западные страны «смиренно и с преклоненную главою». Скромность, конечно, украшает, но почему у нас еще и «какое-то радостное чувство в этом добровольном смирении»?!

Когда же иностранец приезжает в Россию, — читаем в статье Хомякова дальше, — мы опять же начинаем поражать его откровенной самокритикой, самоиронией, считая, что тем самым «угождаем» гостю: «То, что было за границею выражением невольного благоговения перед дивными памятниками других народов, является уже в России не только как выражение невольного чувства, но и как дело утонченной вежливости». Поразительно верно сказано! Прекрасная национальная черта — скромность — в своей крайности предстает ненужным, даже порочным самоуничижением!.. Как справедливо считает Алексей Степанович Хомяков, наше самоуничижение перед иноземцами «унижает нас в глазах западных народов», в этом-то одна из причин негативных отзывов о России: «Наша сила внушает зависть; собственное признание в нашем духовном и умственном бессилии лишает нас уважения: вот объяснение всех отзывов Запада о нас».

В заметках в «Дневнике писателя» за июль-август 1876 года Федор Михайлович Достоевский обращает внимание, как русские за границей, например, на модных европейских курортах, непременно стремятся объясняться по-иностранному, даже если плохо знают язык. Уж это стремление непременно предстать «европейцем»!.. Читаем Достоевского: «Они говорили в волнении, но объяснялись по-французски и очень плохо, книжно, мертвыми, неуклюжими фразами и ужасно затрудняясь иногда выразить мысль или оттенок мысли, подсказывали, но никак не могли догадаться взять начать объясняться по-русски; напротив, предпочли объясняться плохо и даже рискуя не быть понятыми, но только чтоб было по-французски. Это меня вдруг поразило и показалось мне неимоверною нелепостью, а между тем я встречал это уже сто раз в жизни». Ожидать ли уважения после такого заискивания?!.

А вот еще наблюдение Достоевского: стоит «нашим» оказаться в обществе иностранцев «… сейчас же выверт, ложь, мучительная конвульсия; сейчас же потребность устыдиться всего, что есть в самом деле, спрятать и прибрать свое, данное богом русскому человеку лицо и явиться другим, как можно более чужим и нерусским лицом. Все это из самого полного внутреннего убеждения, что собственное лицо у каждого русского — непременно ничтожное и комическое до стыда лицо; а что если он возьмет французское лицо, английское, одним словом, не свое лицо, то выйдет нечто гораздо почтеннее, и что под этим видом его никак не узнают».

Но есть и более глубокие, мировоззренческие причины того, что в европейском отношении к нам превалируют «всегда один отзыв — насмешка и ругательство; всегда одно чувство — смешение страха с презрением». По А. С. Хомякову, «недоброжелательство к нам других народов, очевидно, основывается на двух причинах: на глубоком сознании различия во всех началах духовного и общественного развития России и Западной Европы, и на невольной досаде пред этою самостоятельною силою, которая потребовала и взяла все права равенства в обществе европейских народов. Отказать нам в наших правах они не могут: мы для этого слишком сильны; но и признать наши права заслуженными они также не могут, потому что всякое просвещение и всякое духовное начало, не вполне еще проникнутые человеческою любовью, имеют свою гордость и свою исключительность».

Итак, традиционно недоброжелательное отношение западных народов к России вызвано, по мнению Алексея Степановича Хомякова, 1) онтологическими различиями России и Западной Европы; 2) завистью иностранцев к пространству и силе страны; 3) тем неоправданным преклонением, которое россияне испытывают перед Западом, принижая собственные достоинства.

Если третьей причины и даже второй (не испытывает же, например, Германия, зависти к силе и пространству США!) может не быть, то первая проблема, видимо, непреодолима, если Россия не откажется от своей самобытности, духовного облика.

У Ф. М. Достоевского в «Дневнике писателя» за 1873 год находим сюжет о Венской всемирной художественной выставке, вернее, размышления по поводу отправки на эту выставку картин русских художников. Писатель замечает, что происходит такое «уже не в первый раз, и русских современных художников начинают знать в Европе». Однако поймут ли на Западе наших мастеров кисти, с какой точки зрения будут их оценивать? Вопрос не случаен, поскольку Достоевскому «кажется несомненным, что европейцу, какой бы он ни был национальности, всегда легче выучиться другому европейскому языку и вникнуть в душу всякой другой европейской национальности, чем научиться русскому языку и понять нашу русскую суть. Даже нарочито изучавшие нас европейцы, для каких-нибудь целей (а таковые были), и положившие на это большой труд, несомненно уезжали от нас, хотя и много изучив, но все-таки до конца не понимая иных фактов и даже, можно сказать, долго еще не будут понимать, в современных и ближайших поколениях, по крайней мере». А от непонимания, от нежелания понимать — и ошибочные суждения, и отношение как к чему-то чуждому, неприемлемому, враждебному… Вот и Ф. М. Достоевский говорит о «каком-то сильнейшем непосредственном и гадливом ощущении враждебности к нам Европы», отмечает «отвращение ее от нас как от чего-то противного, отчасти даже некоторый суеверный страх ее перед нами и — вечный, известный, давнишний приговор ее о нас: что мы вовсе не европейцы…». «Какая-то китайская стена стоит между Россиею и Европою», — подтверждает и современник Достоевского Иван Васильевич Киреевский.

Об антироссийской позиции Запада Алексей Степанович Хомяков говорит и в статье «Мнение русских об иностранцах» (впервые опубликована в «Московском сборнике» за 1846 г.). Хомяков убежден, что отдельные положительные отзывы иностранцев о нашей стране не должны вводить в заблуждение, важна европейская позиция в целом: «Не по мелочам и не по исключениям должно судить. Мнение Запада о России выражается в целой физиономии его литературы, а не в отдельных и никем не замечаемых явлениях. Оно выражается в громадном успехе всех тех книг, которых единственное содержание — ругательство над Россией, а единственное достоинство — ясно высказанная ненависть к ней; оно выражается в тоне и в отзывах всех европейских журналов, верно отражающих общественное мнение Запада». Писатель не называет зарубежные работы, «которых единственное содержание — ругательство над Россиею», видимо, их действительно было много и они были известны просвещенной публике. Более того, находили в российских «образованных кругах» и весьма доброжелательных читателей, о чем свидетельствует, например, малоизвестная сегодня литературная полемика середины 50-х годов позапрошлого века.

В 1856 году в первой книге журнала «Русская беседа» в разделе «Смесь», а затем и во второй книге этого журнала были опубликованы две небольшие статьи Константина Сергеевича Аксакова — «О русском воззрении» и «Еще несколько слов о русском воззрении», ставшие ответом на некоторые публикации журнала «Русский вестник», а также разъяснением собственной позиции по проблеме к национальной самобытности.

Поводом для полемики послужило выражение «русское воззрение», употребленное в одном из материалов, представлявших читателям «Русскую беседу». Данное словосочетание вызвало возражение «Русского вестника»: мол, воззрение не может быть русским, оно должно быть общечеловеческим! На деле это означало: ни к чему копаться в русских «основаниях», в Европе все уже осмыслено, нам нужно только следовать за ней!..

Предположим, возражение справедливо. Но откуда же оно возьмется — общечеловеческое воззрение, универсальное и справедливое?.. Ему и взяться-то неоткуда, кроме как из воззрения народного!.. «Общечеловеческое само по себе не существует; оно существует в личном разумении отдельного человека, — утверждает К. С. Аксаков. — Чтобы понять общечеловеческое, нужно быть собою, надо иметь свое мнение, надо мыслить самому». Ведь конкретный человек, отдельный народ, когда «мыслят самостоятельно», и не думают придавать своим мыслям какой-то «русский», или «английский», или «монгольский» колорит! К. С. Аксаков разъясняет оппонентам: «Народ, в своем нормальном состоянии, не хлопочет о народности, он хлопочет об истине; он говорит: я хочу смотреть справедливо вообще, следовательно, общечеловечески, я хочу безусловно истинного воззрения; но народность, которая есть его самостоятельность, присутствует тут же непременно; без самостоятельности истина не дается уму и истинное воззрение народа есть в то же время воззрение народное». Совсем не факт, что какой-то народ непременно откроет «истину» (видимо, человечеству это действительно не дано!), но великое значение имеет уже его «работа» по поиску этой «истины»: «В тех же случаях, где народу истина не дается, раскрывает он самого себя с своей исключительной стороны и делает опять великую услугу общечеловеческому делу, ибо он и в своей исключительности является двигателем человеческого хода; тут объясняет он себя, как одного из всемирных двигателей истории».

Из таких вот поисков и сложится «общечеловеческое», ведь «…истина в проявлении своем многостороння; народ постигает или открывает известную сторону истины, приходящуюся на его долю, доступную его народной личности, его народности». Буквально через несколько строк К. С. Аксаков еще раз возвращается к этой мысли: каждый народ «…имеет свою долю самостоятельной народной деятельности, постигает истину с известной стороны или являет ее в себе, в силу и только в силу своей народности и самостоятельности, без которой он немощен и бесцветен; истина, постигнутая народом с известной ему свойственной стороны, делается общим достоянием человечества». И как не согласиться с замечательным выводом Константина Сергеевича: «…у народа может быть только: или воззрение народное (самостоятельное, свое), — или никакого (ибо чужое воззрение не ему принадлежит)».

В самостоятельности воззрений заключается великая миссия каждого народа: «Дело человечества совершается народностями, которые не только оттого не исчезают и не теряются, но, проникаясь общим содержанием, возвышаются и светлеют и оправдываются как народности. Отнимать у русского народа право иметь свое русское воззрение — значит лишить его участия в общем деле человечества». Так вот, оказывается, в чем дело!.. Не в теоретическом споре дело, а в патологическом нежелании Запада, чтобы Россия участвовала в судьбах мира!..

Вот определение К. С. Аксакова: «Народное воззрение есть самостоятельное воззрение народа, при котором только и возможно постижение общей человеческой истины». Народное воззрение проявляется в общественном быте, языке, обычаях, песнях и т. д. — словом, во всех сферах жизнедеятельности, и это воззрение может быть утрачено, если под влиянием обстоятельств, или из-за собственных лености, безволия мы перестанем думать, смотреть на вещи без подсказок. Однако к народной духовности можно и вернуться, обрести ее вновь «через освобождение себя от чужого умственного авторитета, через убеждение в необходимости и праве своей самостоятельности».

Выше я посетовал: жаль, мол, что Хомяков ведет спор «с несуществующим оппонентом», назвать бы имена, заголовки публикаций… А о чем, собственно, жалеть-то?!. Очень даже хорошо, что иностранные книжки того времени найти сейчас весьма проблематично, если, конечно, не задаться такой целью специально, вооружившись временем, терпением и, разумеется, средствами, чтобы поработать в крупнейших библиотеках. Сожалеть нужно о том, что антирусские публикации в наши дни сами без труда находят себе аудиторию, завлекая если не обложками книжек, то яркими картинками видеодисков. В самом деле, кому сегодня потребовалось «оцифровывать» фильм семидесятилетней давности, извлекать из архивов это «Покорение» с антирусским душком?!. Уж не потомкам ли тех, с кем когда-то спорил Аксаков?..