Из повести «Воспоминания ветерана войны»
ЭВАКУАЦИЯ
Лето 1942 года в Ростовской области выдалось сухое и жаркое. Уже год на землях Украины, Донбасса, центральной части страны полыхает война. За это время удалось нанести удар по немецким войскам под Москвой зимой 1941 года, что обеспечило контрнаступление, в результате которого враг был отброшен на полторы-две сотни километров от Москвы. Оправившись от этого поражения, которое считается по праву началом перелома в ходе войны в нашу пользу, немецкое командование разработало новую стратегию военных действий на лето 1942 года, перегруппировало силы и начало наступление в направлении на Сталинград и Кавказ с целью окружить советские войска в районе Донбасса и среднего течения Дона. Была поставлена цель — отрезать центральные районы страны от запасов хлеба, угля и нефти на юге, в Средней Азии и на Кавказе. С целью реализации этой стратегии летом 1942 года завязались ожесточенные сражения в излучине Дона на Сталинградском направлении.
Жестокие бои идут под Ростовом. Фронт приближается. По ночам где-то там, далеко, на западе, уже слышны грозные и тревожные раскаты орудийного грома. Немцы рвутся к Сталинграду и на Кавказ. Наши войска, сражаясь за каждый клочок земли, за каждый город и деревню, сдерживают неимоверными усилиями полчища немцев, румын, итальянцев. Но силы неравные, сказывается усталость наших войск, держать фронт в открытых сальских степях трудно, приходится отступать на восток, к Волге, к Сталинграду, и там надо закрепиться намертво. Дальше нет пути: победа или смерть, третьего не дано.
Вместо отцов, ушедших на фронт, за руль тракторов и комбайнов сели мы — школьники, ученики старших классов, и вместе с матерями и стариками приступили летом 1942 года к уборке хлебов. Надеяться было не на кого, урожай надо было убирать. Мы были приучены к труду, и работа у нас ладилась. Но недолго продолжалась эта военная хлебоуборка. В июле 1942 года положение на фронте под Ростовом резко ухудшилось. Немцы продолжали летнее наступление с целью выхода к Волге и захвата Сталинграда и Кавказа. Наши войска с трудом сдерживали удары 6-й полевой армии фельдмаршала Паулюса и танковой армии генерала Манштейна. После падения Ростова, 24 июля наши войска начали отходить через сальские степи на восток, к Волге и к предгорьям Кавказа. Бои продолжались, но удержать позиции в голой степи между Ростовом и Сталинградом было трудно, и командование приняло решение на организованный отвод войск к Сталинграду, где уже велись оборонительные работы по превращению Сталинграда в крепость на волжских берегах.
По пыльным дорогам сальских степей под знойным августовским солнцем потянулись на восток колонны наших войск — пехоты, артиллерии, танков, обозов. Печально и тревожно смотрели мы на отступающие войска, не представляя, что ждет нас, когда придут немцы, о зверствах которых мы знали уже так много за этот прошедший год войны.
В первых числах августа 1942 года нас — комсомольцев, работающих на уборке урожая, собрали в правлении колхоза. В комнате председателя колхоза сидели двое: оставшийся за руководителя колхоза бригадир полеводческой бригады Константин Иванович Февралев и бригадир тракторной бригады Василий Васильевич Фирсов. Константин Иванович не был призван в действующую армию из-за инвалидности. Он был до войны кузнецом: во время рубки железной балки от зубила под ударом молота отлетел осколок и попал ему в глаз. Несчастный кузнец остался с одним глазом на всю жизнь, оказался инвалидом перед самым началом войны. Так с тех пор и работал в колхозе бригадиром, был уважаемым человеком, веселым и общительным, преданным колхозному делу и понимающим толк в сельском хозяйстве. А когда здоровых мужиков призвали на войну, остался старшим в колхозе. Ему все охотно подчинялись в делах колхозных, так как надо было напряженно работать — фронт требовал не только снарядов, мин, патронов, но и хлеба, мяса, всего того, без чего не могла жить и воевать многомиллионная армия. Василий Васильевич Фирсов был оставлен по брони, как опытный механизатор, на плечи которого легли все нелегкие заботы о тракторах, комбайнах, автомашинах и прочей уборочной технике. Мы не помним, работая с ним каждодневно, когда он отдыхал, спокойно спал хотя бы одну ночь в эти тревожные дни лета 1942-го года.
В правлении колхоза собралось человек десять — трактористов и комбайнеров, недавно беззаботных и веселых школьников, а теперь повзрослевших мужчин с уже мозолистыми руками, в перепачканных маслами, автолами и солидолами брюках и замусоленных майках. Константин Иванович что-то писал, бригадир Фирсов напряженно молчал и курил. Когда все собрались, председатель (так назовем бригадира Февралева) начал говорить:
— Дела, хлопцы, сами знаете, плохие. Фронт приближается. Вчера в райкоме поставили задачу: прекратить уборочные работы, так как через неделю или две немцы могут занять нашу местность. Оборонять нас некому. Войска отходят к Сталинграду, там будут решаться главные дела. Наша задача: немедленно сформировать механизированный отряд, включить в мехколонну лучшие, исправные трактора и комбайны и начать эвакуацию техники на Волгу через калмыцкие степи, а там следует переправиться на левый берег Волги и действовать по указанию властей, в распоряжение которых поступит наша техника. Главное: ни одного исправного трактора или комбайна не оставить врагу. Все, что не может быть эвакуировано, привести в негодность и оставить на месте. Там видно будет, что делать дальше. Василий Васильевич, — обратился председатель к Фирсову, — давай указания, но чтобы завтра к концу дня колонна была готова к движению.
Фирсов тихо, как-то по-будничному, объявил решение:
— Готовность завтра к вечеру, выход послезавтра не позже середины дня. В мехколонну включаю Ареповского, Королева, Белозерова, Волошина и еще 5–6 парней. С собой возьмем 6 тракторов, 4 комбайна, вагончик-бытовку, запасы продуктов на месяц, запчасти, горючее и все, что потребуется в дороге. Объявите об этом родителям и готовьтесь к эвакуации без промедления и проволочек. Завтра рано утром собраться в бригаде, конкретно решим, что пойдет с нами, что придется разукомплектовать и вывести из строя. Побольше надо взять запчастей за счет той техники, которая остается на месте. Вопросов сейчас не требуется, все будем решать завтра на месте. Можно разойтись.
Ошеломленные услышанным, мы пошли по домам оповестить наших многострадальных матерей и готовиться в неведомый и непонятный пока еще поход, перегон техники за Волгу. Но приказ получен, идет война, надо делать так, как решает руководство. И останутся матери, бабушки да деды, а урожай только созрел, просится в закрома, а тут — эвакуация в дальние края. Все это удручало своей бессмысленностью не только те семьи, чьи парни уйдут из дома, но всех сельчан, понимавших, что надвигается беда.
Известие о частичной эвакуации заслонило тревожное ожидание: что же будет после отступления наших войск. Прекратить уборку урожая — это значило готовиться к голоду, нищете, к неизвестным дотоле трудностям. Ведь жили перед войной хорошо, в достатке, и реального понятия о голоде не было, о том, как жить без хлеба — такого опыта тоже не было. Но вот теперь душа заныла от предчувствия беды, новой беды, связанной у крестьянина со смутным страхом, как же жить, если не будет хлеба. А откуда ему быть, если уборочную технику угоняют в неизвестные края, неизвестно на какие времена. Всю ночь светились окна в хатах, люди не спали, ходили по соседям, чтобы узнать, может, отменено указание об эвакуации, может, известно что другое об этом.
Наступило утро 10 августа 1942 года. Солнечное, ясное, тихое, благодатное. Природа не откликалась на трагедию, которую переживали люди. Рано утром на полевом стане тракторной бригады собрались молодые трактористы и комбайнеры и под руководством бригадира Василия Васильевича Фирсова приступили к делу: отбирали трактора и комбайны получше, поновее, отгоняли в сторону, к дороге, выстраивали в колонну. Ту технику, что оставалась — раскомплектовывали, снимали наиболее нужные детали, те, что будут взяты на запчасти с собой, остальное развинчивалось и приводилось в нерабочее состояние.
К середине дня непривычная работа была закончена. Приехал председатель Константин Иванович, пообедал с нами последний раз, дал, какие мог, советы на дорогу, осмотрел внимательно механизированную колонну и то, что осталось от бывшей техники, теперь уже неживое, недвижимое, годное только в металлолом, а не на жнивье, не в пахотную борозду. План эвакуации был разработан несложный: двигаться на восток безостановочно, кроме малых привалов для дозаправки тракторов да ночного отдыха с 10 часов вечера до 5 часов утра. Маршрут на восток спрямили: от нашего села Каменной Балки на Куберлу, далее на Зимовники до Котельникова, а там, пересекая калмыцкие степи, на Элисту и до ближайшей переправы через Волгу. Общая протяженность маршрута около трехсот километров. Если идти по 10 часов в сутки со скоростью 5–7 километров в час (больше на тракторах СТЗ и ХТЗ не выжмешь), то через 7–10 суток можно подойти к Волге, что составляло первую часть плана эвакуации, а далее — по обстановке.
Механизированная колонна состояла из шести тракторов марки ХТЗ и СТЗ на колесах со шпорами, четырех комбайнов на прицепе к тракторам, один трактор тащил вагончик с нашими пожитками, и один трактор буксировал прицеп с горючим и ящиками с запчастями. Два комбайна и четыре трактора были нами приведены в негодность и брошены на полевом стане, где прежде работала тракторная бригада.
Вышли в поход утром 11 августа. Провожали нас все, кто мог выйти на окраину села: матери, старики, бабушки, девчонки. Председатель сказал напутственные слова и махнул рукой: «Трогайте, счастливого пути, берегите себя и технику». Женщины заплакали в голос, шли за колонной, потом остановились и махали руками и платками до тех пор, пока колонна не скрылась за пригорком.
Над степью стояло марево. Жара дышала в лицо, пыль оставалась за хвостом колонны. Трактора работали исправно, безостановочно двигались вперед. К ночи проехали Куберле, пошли по основному шляху на Зимовники. Дорога была пустынной. Войска наши уже прошли на Сталинград. Изредка нас обгоняли несколько отставших от своих частей автомашин с пушками на прицепе и солдатами в кузове. Спешили в Сталинград. Мы двигались в том же направлении, не предполагая, что нас ожидает впереди.
На вторые сутки подходили к Зимовникам. Колонна шла по обочине, рядом с большаком не более чем в километре от основной дороги. В середине дня 13 августа на дороге параллельно с нами показалась колонна военных грузовиков, мотоциклов и бронетранспортеров. Колонна была длинной и какой-то незнакомой, не такой, какую мы видели, когда отходили наши войска. Впереди колонны ехали мотоциклисты, за ними бронетранспортеры и большие автомашины с орудиями на прицепах. В грузовых автомобилях, в кузовах сидели в два ряда немцы, вернее немецкая пехота, в куртках с закатанными по локоть рукавами, с автоматами в руках. Они с удивлением смотрели в нашу сторону и, видимо, не понимали, что эти трактора и комбайны стоят на обочине дороги, куда они направляются. Им было непонятно, что это мы пытаемся эвакуировать технику, чтобы она не попала в руки врага. Но нам стало ясно, что мы оказались на оккупированной территории, и продолжать путь теперь бессмысленно.
Мы в нерешительности замерли, понимая: это уже не наши войска, это — немцы, это уже вражеская пехота, в километре от нас на основной дороге, на большаке. Двигаются гитлеровцы, двигается смерть, и мы у нее на виду, близко, рядом. Из оцепенения нас вывела команда, которую подал бригадир Василий Васильевич Фирсов: «По машинам, быстро сворачивайте в степь, в степь от дороги, быстро!» Вскочив на машины и развернув трактора, мы двинулись по целине вглубь степи и вскоре укрылись в ложбине, где нас уже не было видно с дороги. Фирсов приказал двигаться на повышенной скорости в степь, где, возможно, найдем хутор, поселение и разберемся в обстановке. Километров через 15 остановились на небольшом хуторе, где простояли двое суток. За это время несколько раз высылали дозор к дороге и поняли, что двигаться в сторону Волги невозможно, так как по большаку идут немецкие войска на Сталинград. И никакой переправы через Волгу нам не найти, впереди могут быть только бои.
Двое суток бригадир решал — что делать дальше, советовался с нами, терпеливо выслушивал наши невеселые советы. Наконец, все сошлись на одном: эвакуацию остановить и возвращаться в свое село, свой колхоз, где и принять, как говорят, удар судьбы вместе с оставшимися там односельчанами.
16 августа наша механизированная колонна по глухим проселочным дорогам начала обратный путь в свой колхоз. 18 августа мы остановилась на том же месте в полевом стане, откуда четверо суток назад вышли. Односельчане не особенно были удивлены нашему возвращению, как будто знали с самого начала, что вся эта эвакуация никому не была нужна и что все так и должно было закончиться. Другая горькая новость теперь обсуждалась и тревожила всех — мы оказались на оккупированной территории. И что будет дальше, опять никто не знал и ничего посоветовать не мог. Вот она — трагическая неопределенность, вот она — судьба военного лихолетья.
ОККУПАЦИЯ
август–декабрь 1942 года
Село притихло в тревожном ожидании. Прошло несколько дней, но немцы в нашем селе не появлялись. В то время в районном центре, в Орловке, они уже начали хозяйничать: пришло известие, что расстреляны 24 коммуниста, в их числе партийные работники, учителя и другие активисты, на которых уже были заготовлены агентами-провокаторами поадресные списки, переданные немецкому командованию, как только оно появилось в райцентре. Говорили, что средь агентов оказался и учитель немецкого языка нашей школы Штольц, что нас особенно удивило. Беспокоила и судьба урожая. Что бы ни ожидало впереди, каждый понимал, что хлеба стоят неубранными, поля — невспаханными, и надо принимать какие-то меры. И тогда бригадир Константин Иванович Февралев собрал всех механизаторов и поставил задачу — приступить к уборке хлебов, продолжить уборку урожая.
Снова, как неделю назад, перед эвакуацией, собралась наша тракторная бригада на полевом стане, где стояла уборочная техника, вернувшаяся на свои родные поля. Часть техники нами же была порушена, чтобы не досталась врагу, как требовали партия и правительство: при приближении фронта все разрушать и эвакуировать на восток, ничего не оставлять оккупантам. Так мы и поступили, а теперь с болью в сердце смотрели на свое «творчество». Бригадир Фирсов поставил задачу, вытекающую из новой обстановки:
— Как можно быстрее восстановить все, что можно, и подготовиться к уборке хлеба. Королев и Ареповский, отправляйтесь в райцентр, узнайте, что можно достать в МТС (машинно-тракторной станции) из запчастей. Все остальные немедленно начинайте восстановление разукомплектованной техники. На исправных тракторах и комбайнах завтра же с утра приступить к уборке хлеба. Этим займутся Мостовой, Волошин, Белозеров и Шишкалов.
До райцентра 12 километров — мы шли пешком, немного проехали на попутной телеге. В поселке было непривычно тихо, люди встречались редко, и те как-то торопились свернуть в переулок или во двор. Видно, страх и подозрительность уже закрались в души людей. На родной земле хозяйничали враги и их приспешники, предатели, которые ждали, затаясь, своего часа. И время их пришло вместе с новыми хозяевами, с оккупантами, с господами, которые принесли с собой «новый порядок» и требование — «Всё для великой Германии». Но пока еще грабеж и разбой для «великой Германии» не был организован, пока, в течение этой недели, оккупанты ограничились только расстрелом коммунистов и активистов, учителей и неугодных новому порядку лиц.
А перед нами, двумя колхозниками-трактористами, стояла требующая обязательного исполнения задача: разведать, что происходит в райцентре, особенно в МТС, можно ли достать запчасти, остались ли какие запасы горючего на нефтебазе? То, что мы увидели на территории машинно-тракторной станции, нас поразило: еще месяц тому назад в МТС нам — рядовым трактористам нельзя было пройти без пропуска или разрешения. В цехах и на складах соблюдался строгий порядок, чиновники-управленцы голову ленились поднять, чтобы удостоить взглядом посетителей, которые, казалось, постоянно здесь толкались, «пробивая» свои наряды и накладные. Теперь же на территории станции царили хаос и разруха: ворота были сломаны, цеха открыты настежь, в складах на полу валялись груды запчастей, шестеренок, подшипников и других автотракторных принадлежностей, шелестела оберточная промасленная бумага, везде разбитые ящики из-под автотракторных деталей. На все это мы смотрели с удивлением, какой-то невыразимой тревогой — как все неожиданно рухнуло, от бывшего ревностно соблюдаемого порядка не осталось и следа, как не осталось и тех, кто его неукоснительно поддерживал, прочно, казалось навсегда, усевшись в удобных начальственных креслах, в уютных кабинетах. Нет никого: кто-то ушел на фронт, кто-то исчез в неизвестном направлении, спасая свою шкуру, кто-то остался в поселке и затаился.
А пока — свобода, непривычная дозволенность: подгоняй телегу или автомашину, грузи эти недоступные ранее запчасти, запасайся, хоть магазин свой открывай. Непривычно все это было. Но нам предстояло спасать урожай, не допустить голода. С невеселыми мыслями мы вернулись домой, к своим товарищам, своим тракторам и комбайнам. К вечеру состоялось короткое совещание в правлении колхоза. Мы рассказали председателю и бригадиру то, что видели на машинно-тракторной станции, и было решено завтра же утром отправить нас на автомашине за запчастями и горючим для наших тракторов и комбайнов. К концу дня мы возвращались уставшие, измазанные, с полным баком горючего и нужными запчастями. Работа по восстановлению порушенной нами техники закипела. Дня через два в поле на уборку хлебов вышла наша тракторная бригада в полном составе. Я сел за штурвал комбайна, на трактор сел Вася Мостовой. Укомплектовал бригадир и другие агрегаты доморощенными комбайнерами и трактористами, и уборка хлебов пошла полным ходом.
Женщины и старики на телегах, запряженных лошадьми и быками, отвозили зерно от комбайнов на тока. Приближался конец августа 1942 года. Уборка хлеба шла к концу. Передали сообщение: трактористам и комбайнерам собраться в правлении колхоза. На собрании Константин Иванович поделился своим решением, что делать с собранным урожаем:
— Часть пшеницы раздадим колхозникам на трудодни, — сказал он, — остальное придется припрятать. Ходят слухи, что в некоторых селах немцы уже устанавливают свои порядки, видно и хлеб будут забирать для «великой Германии», а нам хоть подыхай при новых порядках. Так вот, решение такое: в ближайшие две-три ночи очистим четыре силосные ямы, что за двором правления, и ссыплем туда пшеницу, закроем соломой и замаскируем. Возможно, удастся спасти хлеб. Если никто из врагов об этом не узнает, хлеб сохраним, а узнает — и хлеб заберут, и головы наши полетят в придорожный бурьян. Сохраним это дело в тайне, сохраним и хлеб, а с хлебом не пропадем. Надо готовиться к тяжким временам. И так нелегко, под Сталинградом напряженные бои, страна потеряла хлебные Дон и Кубань. Новые хозяева, которые вот-вот появятся, выгребут все, оставят нас голыми и голодными и заставят вкалывать на них, иначе — расстрел или виселица. Сколько уже слетело головушек на оккупированной местности. Вот поэтому я обращаюсь к вам, хлопцы, надеяться не на кого, сами должны сделать то, что требуется по обстановке этой непростой.
По распоряжению председателя колхоза бригада из четырех женщин начала расчистку силосных ям. Они недоумевали, почему председатель требует так тщательно, аккуратно расчистить силосные ямы: если в них закладывать силос, так он, как известно, не нуждается в такой тщательной подготовке бункеров. Но председатель не мог объяснить им ничего, кроме того, чтобы все было хорошо зачищено и устлано соломой.
Уборка урожая подходила к концу. Хлеб перевозили с токов на колхозный двор в амбары, а часть пшеницы там же на токах выдавали колхозникам на трудодни.
Как была удивлена и обрадована мать, когда я въехал во двор на подводе с мешками, полными пшеницы. Радоваться было чему: сын заработал, без отца, своим трудом: есть хлеб, будет на что жить, будет чем кормить семью и живность во дворе. Пшеницу подняли на чердак, тщательно прибранный и подметенный, рассыпали ровным слоем и накрыли соломой, чтобы не бросалось в глаза, если кто посторонний туда заглянет. В других семьях тоже припрятывали пшеницу. Выдано зерно было всем колхозникам — в общем, председатель старался передать побольше хлеба колхозникам, так как неизвестно, что нас ожидает с приходом новой власти, власти грабителей и разбойников.
В конце августа обстановка изменилась к худшему: дошла очередь и до нашего села устанавливать новый, немецкий порядок. Где-то в последних числах августа в середине дня в село въехала и остановилась на сельской площади странная и непривычная для селян процессия: два мотоцикла и бронеавтомобиль, в которых сидели немцы. В мотоциклах по три солдата, в автомобиле четверо, как видно, офицеры или начальники, так как приехавшие одеты были с немецким щегольством, солдаты обычно в касках, а те — в фуражках, при галстуках и в перчатках. Мотоциклисты быстро объехали улицы и приказали всем жителям немедленно собраться на площадь, где господин офицер «будет проводить митинг, собраний и объявлений».
Все жители деревни потянулись на площадь. Был выходной день, и мы — механизаторы, тоже были дома. Уборка хлеба была в основном закончена, и бригадир разрешил немного отдохнуть и приготовиться к очередным делам в поле. Люди неторопливо, с опаской, с чувством надвигающейcя беды шли на сельскую площадь, подгоняемые окриками немецких солдат, снующих на мотоциклах по улицам села. Видно было, что торопятся они; много, видно, у них дел по установлению нового порядка на захваченной местности.
Два офицера лениво расхаживали около автомобиля, рядом вертелся третий, услужливо что-то объясняющий господам офицерам, видно переводчик. Четвертый из автомобильного экипажа, шофер, сидел за рулем, курил и лениво смотрел, как собираются русские подданные на собрание. Мотоциклисты закончили загон «ленивых русских свиней» на площадь и доложили господину офицеру. Тот бросил недокуренную сигарету, оглядел собравшихся — около сотни женщин, стариков и подростков, поднялся в автомобиль, куда взобрался и переводчик, и сказал ему несколько слов. Так как, видимо, процедура установления нового порядка на оккупированной территории была отработана, переводчик сам на плохом русском языке начал объяснять собравшимся, что в селе устанавливается новый, немецкий порядок, который сделает всех нас счастливыми, если мы будем строго соблюдать этот порядок.
— Назачайт немецкий староста, мы доверяй вам назначайт старост. Назвать фамилий кандидатур старост. Господин офицер торопит, надо делать бистро, шнеллер. Много селений надо выбирать старост. Бистро называйт кандидатур!
Переводчик замолчал. Молчала и площадь. Стояли понуро, ждали неизвестно чего. Кто может быть старостой, немецким старостой, кто может предложить кандидатуру для такого дела? Офицер, презрительно осматривая толпу, что-то сказал переводчику. Тот, поправив очки, заговорил нервно и зло:
— Господин офицер предупреждайт населений: нелзя молчайт, надо старост, за неповиновений солдат будет стрелять, шиссен, аллее шиссен!
Собравшиеся понимали, что надо искать какой-то выход, нельзя доводить этих бандитов до применения оружия, им ведь дать очередь по толпе ничего не стоит. Сельчане понимали, что сила и все права теперь не у них, а у этих чужих, озлобленных пришельцев с автоматами и пистолетами, для которых не существует никаких законов, ограничений, никаких чувств совести и жалости. Люди чувствовали и понимали, что ни уйти, ни убежать с площади нельзя, автоматная очередь настигнет многих на месте.
Бригадир Константин Иванович Февралев стоял в задних рядах, низко надвинув фуражку, молчал, как и все. Наконец послышались слова одного из стариков, обращенные к переводчику:
— Скажи своему господину офицеру, что мы общим собранием предлагаем в старосты нашего советского старосту, бригадира нашего Февралева Константина Ивановича. Ему доверяем править нами, его будем просить быть старостой.
Толпа зашевелилась, многие стали оглядываться, где он, Константин Иванович, выручит ли, согласится ли, ведь нет другого, кто бы взялся за это дело, не школьника же назначать или деда какого, а выбирать надо, не уедут эти разбойники, не назначив старосту.
Переводчик уже докладывал офицеру — кого предлагают в старосты и, повернувшись к толпе, прокричал:
— Господин Февралеф! Прошу подходить к господину офицеру, бистро, шнель!
В толпе зашумели: «Константин Иванович, поддержи, видишь дело какое, соглашайся, поддержим, ежели что, некого ведь больше!» Председатель стоял молча, и видно было, что ему трудно, что нет сил сдвинуться с места, пройти туда, где его требуют, ждут. Но стоявшие рядом подталкивали, уговаривали, и он стал медленно продвигаться вперед к бронемашине. Переводчик спрыгнул с машины и подошел к бригадиру:
— Господин Февралеф, господин офицер просит остаться, как толпа разойтись, будет указаний, а теперь стоять здесь.
Взобравшись снова на машину и опять переговорив с офицером, переводчик закричал в толпу:
— Господин офицер утверждает староста господин Февралеф. Все указаний и распоряжений будут переходить через староста. Всем ему подчиняйтся, иначе жестокий наказаний, очшен жестокий — расстрел. С сегодняшний день все вы поступиль распоряжений великий Германия, надо много работать, помогать великий миссий немецкий народ в установлений новий порядок в России. Скоро весь русский народ будет освобожден от болшевизма и будет укрепляйт великая Германия! Хайль Гитлер!
Немецкие автоматчики завели мотоциклы и стали теснить толпу, разгоняя ее. Митинг закончен, подчиненные великой Германии могут разойтись и приступить к работе на благо фюрера и его головорезов-фашистов.
Событие, связанное с выборами старосты, потрясло всех. Никто никогда не видел подобного трагического «театра». Уже год шла война, много было известно о бесчинствах фашистов на оккупированной территории, тяготы войны обрушились и на людей нашего села. Но все-таки война шла где-то там, на западе, и никто не думал, что фронт перекатится страшным валом через наши сальские степи и поселки, что немцы когда-нибудь появятся и в наших краях. Никто не думал, что Красная армия отступит до стен Сталинграда и мы окажемся в оккупации.
Тяжело переживал свое выдвижение на роль старосты Константин Иванович Февралев. Он родился и вырос в своей деревне, все годы при советской власти добросовестно трудился в колхозе. За трудолюбие, добрый характер, внимание к людям и делам колхозным был назначен бригадиром. Лишившись глаза на рабочем месте, стал инвалидом труда, отчего и на войну не призвали. Он готов был разделить со своими людьми все тяготы военной поры, все, что угодно вынести на своих плечах, только не это — оказаться в оккупации, да еще оказаться немецким старостой! Это не укладывалось в его сознании. Но дело обернулось вон как: теперь он староста села и должен строго выполнять все требования и указания новых хозяев, фашистов, ненавистных врагов своих. И народ, дорогие колхозники, обратились к нему — бери этот крест на себя, ведь кто-то же должен его нести. А если назначат чужого, провокатора? Не доведи Господь, получить такого в старосты, замордует, пустит по ветру, подставит под немецкий пистолет, услужливо накинет веревку на шею и выбьет стул из-под.
Всё это понимали сельчане, особенно старики, многие из которых пережили империалистическую и гражданскую, многие испытали на своих спинах нагайки в боях за советскую власть. Понимал, конечно, и Константин Иванович, но от этого было не легче на душе, и он несколько дней не выходил из дома, то метался по комнате, то лежал, напряженно раздумывая, что же делать, как обернутся дела, чем все это кончится.
Дня через три пришли к нему старики, долго сидели в хате, думали, советовались, просили бригадира собраться с силами, начинать дело в новой обстановке, другого выхода нет. Надо начинать руководить колхозом, фактически продолжать руководить, так как нельзя было допустить, чтобы работы остановились.
После совета со старейшинами Константин Иванович попросил помочь собрать колхозников на площадь для обсуждения предстоящих дел в новой обстановке, в которой оказалось оккупированное село.
Собрались на площадь быстро. Все хотели услышать — что делать дальше, как жить под немцем. Староста-бригадир, поднявшись, чтоб было виднее, на принесенный ящик, коротко высказал свое мнение о дальнейших делах в новой обстановке.
— Товарищи колхозники, вы видите, в какое положение мы попали. Видели новых хозяев, знаете о них немало. Цацкаться с нами они не будут. Не для того ведут войну и дошли уже до Волги. Все наше добро, да и нас с вами, как рабочую силу, будут угонять в проклятую Германию, пока не переломает им хребет Красная армия. А пока сила на их стороне. Нам надо готовиться к худшему. Мы не знаем, сколько продлятся бои под Сталинградом, не знаем, чем закончится эта борьба. Знаем только, что продолжаться бесконечно она не может. Видели сколько туда пошло войск и наших, и немецких. Видать, жестокая битва будет там, на Волге, и чья возьмет, сказать трудно. С обеих сторон силы огромные. Будем надеяться, что разобьют наши солдаты поганую немчуру, но это все еще впереди и далеко не ясно, какой будет исход сражения. А что касается нас — надо думать, решать, что делать, как вести дела, ведь прикатят опять гады в село не праздник устраивать, а грабить жестоко и беспощадно.
Константин Иванович бросал в притихшую толпу эти горькие слова:
— Мы тут посоветовались с нашими стариками и решили предложить такой план: первое — продолжить уборку хлеба и закончить ее, как можно быстрее, и свести весь хлеб в колхозные амбары, кроме того, что вам выдан на трудодни. Дальше мы решим, как быть с колхозным хлебом. Ясно дело, надо сделать так, чтобы ни одного килограмма не попало немцам. А вам советуем: немедленно начинайте убирать подальше хлеб, прятать надо. Ройте ямы в огородах, сараях или подвалах, устилайте соломой, ссыпайте пшеницу и другой хлеб и замаскируйте получше. Мы считаем, так надо поступить со всей ценной продукцией: свининой, говядиной, маслом и прочим, что можно хранить длительное время. Надо так, чтобы не нашли фашисты, даже если будут доискиваться. Стоим все твердо: нет ничего лишнего, только еле хватает для семьи.
Конечно, за это они не похвалят, кое-кого приставят к стенке, но такова участь, война идет, надо быть готовым ко всему. Но главное считаю, чтобы не завелся у нас предатель, не появились прихвостни немецкие, тогда все пропало, прикончат нас и сожгут все село. Надо внимательно присматриваться к тому, что делается вокруг. Если появился в селе кто новый, сообщить незаметно в правление, мне, чтобы разобраться, кто и зачем. А появятся немцы, будем смотреть по обстановке, как с ними вести разговор, от них всего ожидать можно, вплоть до самого худшего. Так что, надо держаться сообща, только сообща можно как-то бороться с трудностями и врагом. Я думаю, вопросы сейчас задавать не стоит, у кого что есть, приходите в правление, там разберемся.
Колхозники медленно расходились по своим дворам. Все ясно: Красная армия нас не защитила, мы под немчурой, и теперь одному Богу известно, что ждет нас впереди, кто останется жив, а кто сложит голову от фашистской пули, не на фронте, а здесь, в родном селе, среди своих друзей и товарищей. Надо сказать, что не было никаких планов или разговоров о партизанской борьбе, о подполье. Не было коммунистов или активистов, кто бы мог начать это нелегкое дело в сальских степях, где нет ни гор, ни лесов, ни болот, где бы можно развертывать какие-то партизанские базы, создавать отряды. Да с начала оккупации не прошел еще и месяц. Этим, скорее всего, можно объяснить отсутствие организаций для развертывания партизанской борьбы с оккупантами. Да и с кем ее было развертывать, в селе остались женщины, подростки да старики.
Колхозники дружно взялись за дело, чтобы сохранить что удастся из продуктов, одежды, нехитрых ценностей. Что было — все складывалось в ящики, мешки и закапывалось на огородах, в погребах, припрятывалось на чердаках домов и сараев. За три-пять дней в деревне уже трудно было найти лишний кусок сала или чего другого, что можно было припрятать и сохранить. Конечно, осталось немало и такого, что нельзя было укрыть. Те же масло, яйца, птица, коровы, овцы, другая живность — как ее припрячешь, не зароешь все в землю. Надеялись колхозники, что пронесет беду стороной, не знали еще, не испытали на себе новую немецкую власть, новый порядок, от которого уже стонало пол-Европы. Многим просто не верилось, не укладывалось в голове: как это так — придут чужие люди и начнут грабить, убивать среди белого дня ни за что ни про что, безо всякой вины.
По-разному думали люди, как обернется для них оккупация. Но к счастью, здесь не успела включиться немецкая, хорошо отлаженная машина по перекачке в Германию русского богатства, как это было на оккупированных Украине или Белоруссии. Этого не случилось лишь потому, что продолжался немецкий режим всего четыре месяца, с конца августа до середины декабря 1942 года, до того времени, когда разбитые Красной армией под Сталинградом немецкие и румынские дивизии были вынуждены отойти в обратном направлении, на Ростов, в Донбасс. Только это и спасло наши деревни и села от разграбления и угона людей в Германию. Нельзя забыть подвига советских воинов, в тяжелейших боях освободивших от врага Ростовские земли и живущих на них людей.
ОСВОБОЖДЕНИЕ
ноябрь–декабрь 1942 года
В сентябре закончили уборку хлебов, тайно засыпали колхозную пшеницу в силосные ямы и тщательно замаскировали под пахотное поле. Припрятали все, что можно, колхозники в своих дворах. Тракторная бригада продолжала вспашку полей. Не занятые общим делом колхозники работали в своих хозяйствах, на огородах. Все жили ожиданием перемен к худшему.
Доходили слухи о том, что в Сталинграде идет жестокая битва, что немцы прорвались к Волге, но Сталинград взять не могут, наши войска сражаются с таким упорством, что немцы натолкнулись будто на каменную, непробиваемую стену защитников волжской твердыни. Город разрушен, бои дни и ночи идут в разрушенном городе, тысячами гибнут фашисты среди развалин Сталинграда, но добиться победы не могут.
В наших краях, в глубоком тылу Сталинградской группировки было тихо, немцы не бесчинствовали в деревнях и селах, видно, не до этого им было; все резервы, тыловые части, полиция — все было брошено под Сталинград, так как там решалась судьба войны. Все силы, сосредоточенные в излучине Дона, и резервы, полученные за счет войск, снятых с других фронтов, были брошены в огонь Сталинградской битвы. Не до грабежа на захваченной территории было им сейчас, нельзя было распылять силы, пока не будет разгромлена Красная армия под Сталинградом и на Кавказе. А тогда наступит долгожданное время грабежа, разбоя и насилия, тогда пойдут в «великую» Германию эшелоны с рабочей силой и богатствами. Уж тогда они вытряхнут не только то, что осталось в наших закромах, сараях и погребах, вытряхнут души наши, приставив автоматы к затылкам нашим. По этой части опыт у них накоплен немалый с того мрачного для Европы 1938 года, когда полевые войска и эсэсовские части немцев начали потрошить малые страны в большой Европе: Австрию, Чехословакию, за ними последовало нападение на Польшу в сентябре 1939 года, затем неприкрытая подготовка к войне с Советским Союзом и наглое нападение на Страну Советов. Был накоплен у фашистов опыт грабежа и насилия, была немалая практика истребления сотен тысяч, миллионов ни в чем неповинных людей. Мы были на очереди, и никто нам не мог помочь, кроме Красной армии.
Второй год идет Великая Отечественная война, второй год бойцы на фронте и труженики в тылу напрягают все силы, чтобы разгромить врага, приблизить победу. Не появлялись пока новоявленные хозяева в нашем селе, не до этого им было теперь, когда в Сталинграде, в огне боев, в кромешном аду сгорали сотни и тысячи фашистов, выполняющих приказ своего фюрера и генералов: любой ценной, во что бы то ни стало взять Сталинград, который стоит на пути осуществления их дальнейших планов по установлению нового немецкого порядка не только в Европе, но и в остальном мире. Не появлялись новые хозяева, и в колхозе безостановочно шла работа по завершению уборки хлеба, вспахивались поля, заготавливались корма для скота на зиму. Колхозники делали свое привычное дело, чутко и тревожно прислушиваясь к тому, какие слухи доходили о сражении под Сталинградом, до которого от наших мест было не так и далеко, немногим более трехсот километров.
В районном центре, через который проходила железная дорога Ростов–Сталинград, мы выдели, как спешно перебрасывались эшелоны войск и техники на восток, к Волге, к Сталинграду. Не знали, не подозревали немецкие генералы, что бóльшая часть этой техники и войск в скором времени окажется в огромном котле, в окружении, и сгорит в огне Сталинградского сражения, а те, кто не попадет в котел, позорно побегут на запад, подгоняемые ударами наступающих войск Красной армии.
О том, что обстановка под Сталинградом складывается для немцев не лучшим образом, стало заметно в октябре 1942 года и в наших краях, в глубоком немецком тылу. В середине октября в село вошла немецкая воинская часть. Квартирьеры стали выгонять жителей из домов, расположенных на восточной окраине села, и превращать их в опорные пункты и огневые точки. Видно, надолго собирались закрепиться враги в селе, так как приближалась суровая русская зима. К ней гитлеровцы готовились: они рыли траншеи, оборудовали пулеметные гнезда и позиции для артиллерии так, что к этим позициям, пушкам и пулеметам можно было, в случаях необходимости, по тревоге и для боя пробраться по траншее, вход в которую находился в доме, где размещался пулеметный или артиллерийский расчет или эсэсовская пехота. Для этого рыть траншею начинали прямо в доме и выводили ее через разрушенный фундамент и часть стены к огневым точкам. Жителей разогнали по другим, незанятым домам.
В селе начался грабеж: немецкие солдаты ходили по дворам, шарили по кладовкам и сараям, сбивали замки с погребов и забирали все, что оставалось для прокорма семей — сало, масло, яйца, хлеб, волокли свиней, пристреливали их и сразу же разделывали и раздавали парное мясо своим поварам. В солдатских походных кухнях аппетитно варилась и жарилась свинина, баранина и говядина. Искали и требовали самогон. Пировали немцы, правда, не трогая местное население, никого не расстреливали, но обращались грубо, бесцеремонно давали прикладом по голове или рукам, если хозяйка, вцепившись обеими руками, плакала, голосила, не хотела отдать припрятанное добро или продукты. Колхозники укрывались в домах, погребах, прятались в садах и огородах. Некоторые уходили в более глухие, отдаленные села к родственникам, где, как им казалось, можно переждать тяжелое время. Ушел из села и староста Константин Иванович Февралев, как говорили позже, в глухое село, точнее на хутор Хахлачев, где жили его дальние родственники и где его не знали, да и немцев там не было. Не нужен был староста в селе, вот его и не искали ни немцы, ни свои. Немцы сами хозяйничали, грабили, как хотели, а селянам нечего было выяснять у старосты, бывшего бригадира, так как дела в селе остановились; колхозники, притаившись в своих убежищах, ждали, какая участь ожидает их и детей в оккупированном немцами селе.
Но недолго хозяйничали незваные гости. Недели через две, в начале ноября обстановка стала меняться. Видно было, что шла спешная подготовка к боевым действиям. Доходили слухи, что в Сталинграде окружена большая немецкая группировка, идут сильные бои в районе Котельниково. Это от нашего села не так далеко, километров 50. Значит, действительно погнали фрица от Сталинграда, погнали на запад, на Ростов. Покатился фронт в обратном направлении, гонит Красная армия ненавистных оккупантов, освобождает советских людей и советскую землю.
В конце ноября фронт приблизился, бои шли недалеко, был слышен орудийный гул, появилась наша и немецкая авиация, на наших глазах происходили воздушные бои. Через село прошла на запад разгромленная румынская часть или то, что от нее осталось. Расквартированная немецкая часть по-прежнему готовила сельские дома и выгодные участки местности к обороне. Немцы нервничали, видно, доходила до них информация об обстановке под Сталинградом. Фронт откатывался на запад. Мы чувствовали, видели, что что-то должно произойти в скором времени. Должны же прийти наши дорогие воины-освободители.
И они пришли! 20 декабря 1942 года ночью мы услышали автоматные очереди, крики немецких офицеров, отдававших команды своим солдатам, послышались разрывы снарядов, залаяли пулеметы, гул автомобильных моторов немецких машин — все перемешалось в грохоте боя. Пришла очередь брать решительной атакой наше село, освобождать от фашистов. Бой продолжался до середины следующего дня. Украдкой выглядывая из погребов и сараев, мы видели, как немцы в панике уходили из села, бросали разбитые бронетранспортеры, штабеля ящиков со снарядами, зенитные пушки, установленные в садах, бросали все, что мешало им спешно отходить, отступать под ударами наших бойцов.
Никогда не забуду день 21 декабря 1942 года. В село ворвались красноармейцы, в панике убежали разбитые фашисты, и в селе установилась вдруг непривычная тишина. Конечно, это была та долгожданная тишина, когда не рвутся снаряды, не хлещут пулеметные очереди. А потом на улицы села выплеснулась невообразимая радость. Все, кто мог, кто был в состоянии выйти, покинули свои укрытия и бросались встречать наших воинов-освободителей.
Матери, дети, старики — все были на улицах. Со слезами радости смотрели мы на этих смертельно уставших бойцов, небритых, худых, с вещмешками за плечами, с автоматами, винтовками и карабинами в руках, с патронными подсумками на поясах. Как они были дороги нам, мы бежали рядом с солдатами, командирами и торопливо совали им в руки все, что у нас нашлось, чтобы их угостить: хлеб, сало, молоко — все хотелось отдать им, нашим спасителям.
Освободившие нас части с боями уходили дальше, на запад. Дня через два после этого радостного события появился в селе наш староста-бригадир Константин Иванович, собрались колхозники на площади, и сказал бригадир:
— Дорогие товарищи, недолго пришлось нам быть под немцем, прогнала наша Красная армия этих гадов. Теперь главная задача: разыскать, собрать, свезти на площадь павших красноармейцев и командиров и достойно похоронить их в братской могиле на самом видном месте, на сельской площади. Не медлите, все, кто может, включайтесь в это дело. Немецких солдат — в общую могилу за селом, в овраге. Наших всех — на площадь для торжественного захоронения.
Печальная это была работа. Воинов, павших в ночном бою, находили в садах, оврагах, на окраине села, у реки, на огородах, свозили на сельскую площадь, где была уже приготовлена братская могила. Тяжело было смотреть на то, что происходило на сельской площади: на телегах и санях (уже подморозило и выпал снег) подвозили на площадь красноармейцев и командиров, павших в бою. Бережно клали их в ряд, вынимали документы и письма, чтоб передать потом в военкомат сведения о погибших, и опускали героев в братскую могилу. Провожали в последний путь неутешными слезами матерей наших, молчаливой скорбью стариков и подростков. 82 красноармейца и командира захоронили мы за двое суток. И больше сотни немцев, нашедших последнее убежище на земле русской.
Прощальное слово сказал бригадир Константин Иванович:
— Сердце обливается кровью, когда вдумываешься — погубили столько народа в бою за это небольшое село, а сколько их таких сел и городов было и еще будет на пути солдатском, пока не будет забит осиновый кол на последней могиле последнего фашиста, посягнувшего на нашу советскую землю. Оправдываются слова великого сына земли русской Александра Невского: «Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет. На том стояла, и стоять будет земля русская».
Это было последнее выступление Константина Ивановича перед колхозниками. Последнее в его жизни, так как она, эта его жизнь, круто изменилась буквально через несколько дней.
Через неделю после того, как было освобождено наше село и возвратилась советская власть в районный центр, НКВД приступило к расследованию и разбирательству: кто где был, чем занимался в период оккупации. Для выяснения этого Константин Иванович был вызван повесткой в райцентр. Это был последний день, когда его видели односельчане. Больше он домой, в село, не вернулся. Из района семье сообщили, что он — Февралев — арестован, как бывший староста, работавший на врага, и он, как враг народа, приговорен к лишению свободы.
Мы, односельчане, узнавшее об этом, были поражены, так как доподлинно знали все без исключения, что никаким пособником немцам он не был, что избирали его по просьбе односельчан, что он делал все, чтобы сохранить колхозный хлеб и добро колхозное. И сохранил его, не допустил конфискации, не дал немцам ничего, надежно припрятал колхозный урожай в тщательно замаскированных силосных ямах, да и другое колхозное добро было припрятано под его руководством. И вдруг, не успели отгреметь последние выстрелы по фашистам, как оказался он — бригадир колхозный — виновным перед советской властью, больше того — врагом народа он оказался, того народа, который защищал от фашистов и готов был, потребовалось бы, пойти под расстрел, но не дать в обиду ни колхозников своих, ни добра колхозного на разграбление.
И пошел по тюрьмам и лагерям наш бригадир Константин Иванович Февралев на 18 лет.Кончилась война, страна восстанавливала разрушенное хозяйство, залечивала раны, нанесенные войной, а без вины виноватый советский человек с клеймом «врага народа» тянул срок не в немецкой, а в советской каторге. Вернулся он в родные края через 18 лет, освобожден был по амнистии, объявленной после смерти Сталина. Вернулся больным, надломленным, подавленным трагедией, пережитой в лагерях, и вскоре умер так и не освобожденным от клеветы и несправедливости, не дождавшись оправдания, реабилитации.
Сколько лет прошло с тех страшных времен, но беззаконие, несправедливость не изжиты по сей день. И все-таки меня не оставляет надежда, что все ближе и ближе те времена, когда каждый будет получать то, что заслужил: герой — награду, враг — осуждение по закону. И я уверен в свои почти девяносто, что еще застану эти благодатные времена. Много примет их приближения, проявившиеся и в дни недавнего празднования всем миром 70-летней годовщины Сталинградской победы.