К 25-летию вывода советских войск из Афганистана
(о романе А. Константинова и Б. Подопригоры «Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер». Астрель-СПб. 2013)
Много по городам и весям России поставлено памятников советским солдатам, героям и участникам Афганской войны. Эти памятники по своей минорной тональности, по негромкой символике заметно отличаются от победных монументов, посвященных героям Великой Отечественной. Не потому, что на Афганской войне было меньше мужества и подвижничества, но потому, что ее принято считать кампанией низшего порядка, так как она велась не на территории Отечества. Долгие годы политической критике подвергалась история этой «ненужной» войны, умалялись ее значение и героика. Действительно, по классификации известного дореволюционного военного историка Антона Керсновского, Афганская война 70–80-х гг. XX века не подходит под критерий войны «высшего порядка», и ее жертвы кажутся неоправданными. Но только с расстояния прошедшего времени мы можем объективно судить о мере «ненужности» этой войны. Ведь и сам Антон Керсновский в силу своих идеализированных представлений считал «ненужными» ряд военных конфликтов, имеющих в конечном результате важное стратегическое значение для России. О такой «ненужной» войне, ведущейся вдали от границ собственного государства, но необходимой для того, чтобы оно не вело потом кровопролитную «нужную» войну в собственных пределах, рассказывает новый военно-исторический роман известных петербургских писателей Андрея Баконина (Константинова) и Бориса Подопригоры «Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер».
Это роман не только о войне и военных действиях. В многовековой традиции русской военной прозы задача и смысл произведения всегда были гораздо шире и многообразнее, чем только описание собственно военного события. Русскому писателю всегда были интересны историко-политические предпосылки конфликта, психология и духовная сила его участников, личность простого солдата с его «окопным» видением мира и мiра. Даже в произведениях, где не скрывалась отвратительная «физиология» войны, автор оставался верен поиску причин и осознанию ее смыслов, главный из которых можно назвать — святой любовью. Это совокупное духовно-нравственное понятие, имеющее глубокие исторические корни, произрастает из заповеди Христовой «...да любите друг друга; как Я возлюбил вас» (Ин. 15; 13). Такой любовью русские воины воодушевлялись на бессмертные подвиги во имя защиты Отечества, шли умирать «за други своя». Такой любовью пронизан новый военно-исторический роман «Если кто меня слышит», посвященный малоизвестным событиям Афганской войны.
Не претендуя на стратегический анализ событий, авторы рассказывают об Афганской войне от первого лица: ведь именно военному переводчику Борису Подопригоре принадлежит фраза, не только на военно-полевом уровне подытожившая афганскую эпопею: «За нами советских войск не осталось». «За нами», значит, за военными наблюдателями ООН, которых тогда майор Подопригора эвакуировал из Афганистана после выхода последней советской колонны. Да и Андрей Константинов, в прошлом тоже военный переводчик, участвовал в драматических событиях на арабском Востоке. Не навязывая своего мнения, писатели вводят читателя в глубинный мир своего, не отпускающего до последней буквы, романа, убеждая достоверностью собственных переживаний, допущений, сомнений.
Создание такого многопланового, органичного полотна, как роман «Если кто меня слышит», требует от авторов не критичного подхода к воспроизводимым событиям, но осознанной и созидательной любви. Только тогда художественная работа может стать близкой и интересной читателю. Только тогда основу анализа масштабного произведения могут составить размышления об ипостасях «святой любви». Этими же условиями достигается уровень истинности повествования. Во все времена степень достоверности художественного произведения вызывала особый интерес, так как традиционно была связана с нравственными критериями, с сущностными понятиями жизни. Свидетельство об истории, об истине произошедшего события определяется во многом мировоззренческой позицией самого художника, степенью познания им смысла жизни, отношением к смерти. В идеале это познание должно выходить на метафизический уровень. Иначе документальность вместо свидетельства об истине может приобрести физиологически отталкивающий, разрушительный характер. Несмотря на то, что в романе «Если кто меня слышит» много драматических сцен, трагических смертей, картин нечеловеческого унижения личности, произведение не оставляет ощущения безысходности. Наоборот, пронизывая роман, звучит в нем и развивается, как в пятичастной симфонии, тема одоления смерти, переходящая в жизнеутверждающий апофеоз победоносного Подвига-Примера, который должен оставить «надежду на то, что ему последуют. А еще — Легенду, способную на поколения вперед конденсировать память и электризовать совесть»... Эти слова, завершающие роман, звучат вдохновенно. Но для того, чтобы Легенда стала действенной, жизненной, читателю нужно пройти вместе с ее героями путь до конца, наполнив его переживанием собственного сердца.
Каждая глава романа, композиционно выверенного, с оправданно смещенной в последнюю часть произведения кульминацией, обладает художественной целостностью и самостоятельностью. Так, в первом разделе, названном «ВИИЯ», рассказывается об истории и курсантских буднях уникального советского Военного института иностранных языков, где готовили высококвалифицированных специалистов для работы в различных государствах мира. Слушатели и выпускники института принимали участие во многих конфликтах, объявленных и необъявленных войнах, защищали интересы страны на невидимом фронте. Главный герой военный интеллигент Борис Глинский, с которым мы знакомимся во времена его детства, не собирался быть военным, но «в строй» его поставило время. Не только династическое понимание, что есть «алтарь Отечества», но и профессиональная подготовка, способствовали формированию мировоззрения мужественного, умного офицера. Уже в первой главе авторы книги наделяют главного героя необходимыми для разведчика качествами характера: душевной отзывчивостью, смелостью, романтическим отношением к жизни, смекалкой, творческой страстностью.
В главе «Разведка» эти существующие прежде как будто по отдельности и проявляющиеся только по необходимости качества, под действием некоей центростремительной силы, а именно с приобретением профессионального опыта в структурах ГРУ, складываются в твердый, решительный и благородный мужской характер. Глава «Разведка» интересна не только с психологической точки зрения, но и познавательно. Впервые авторы показывают изнутри жизнь одного из аналитических подразделений ГРУ, жизнь совсем не романтическую, как она представляется людям, далеким от этих структур, но наполненную кропотливым самосовершенствованием-самовоспитанием. В этой главе авторы создают правдивый образ начальника главного героя, вызывающего глубокое уважение, — Петра Беренды, отказавшегося от своей благополучной карьеры из-за «почти белогвардейского представления о чести». Напоминающий героев русской классической литературы — благородный, сдержанный в проявлениях чувств, живущий по законам любви и милосердия, он, как лермонтовский Максим Максимыч, незаметно, но настойчиво опекает молодого офицера Глинского. Не потому что у Бориса родственные связи в генералитете, а потому что хочет передать ему свое видение, прежде всего, Праведности, и только потом, — скажем, знания о военно-промышленном комплексе вероятного противника. Авторами созданы достоверные образы русских офицеров, таких, о которых ты как будто не прочел в романе, но услышал от человека, которому доверяешь. Отсюда еще одно впечатление: роман состоит из череды не пафосных, скорее, будничных эпизодов, оправдывающих высокий «штиль» эпилога: «Русским военным разведчикам, не вернувшимся с боевых заданий, памятника нет...»
Тема судьбы советского офицера представляется одной из главных и детально раскрытых на страницах романа. Его авторы — подполковник и полковник запаса, наделяют своих героев пониманием, что служение, связанное с избранничеством, сродни вере. Как показано в романе, офицером нельзя стать без Присяги, то есть без обета, без верности данному слову. А верность слову — примета мученичества и... аристократизма. Истинные аристократы духа — святые и праведники, шли на смерть за свое слово, за свою веру, предпочитая и крестное распятие, и усекновение главы, и костер, и виселицу. Они оставили свой Пример, на котором долгие века воспитывалась аристократия живой действительности. Понимая, что вера любого человека в то, что есть живые, лучшие люди, поднимает дух, дает надежду, авторы романа применительно к своему герою воскресили этот Пример. Да, народу нужна живая, истинная аристократия, которая в советские времена формировалась в офицерской среде, потому что именно в ней, в жертвенном огне войн, закалилось понятие Идеала. Вот как о необходимости этого вечного явления говорил накануне богоборческих времен в России начала прошлого века философ Михаил Меньшиков: «Ни тело наше, ни дух не есть нечто окончательное. Наше истинное "я" лежит не в действительности, а в идеале. Жизнь есть бессознательный процесс приближения к этому идеалу, причем творящее начало нуждается в модели, как художник в натуре. Если есть перед глазами существо нам сродное и высшее, — наше собственное преображение идет быстрее» 1. Весь роман — история такого преображения главного героя и приближения его к Идеалу, причем преображения не умопостигаемого, но происходящего по какому-то невидимому и неумолимому закону бытия, ведущего Бориса Глинского к Подвигу, ради которого, вероятно, он и родился на этот свет и прожил свою короткую, но не исчезнувшую в веках жизнь.
Откуда в душе молодого офицера зажегся и разгорелся скрытый пламень подвижничества? Авторы романа подробно знакомят нас со многими эпизодами его жизни. Примером для молодого человека всегда был отец, участник Великой Отечественной войны, не спрятавший своего единственного сына от войны уже его поколения. Ему повезло с командирами, с товарищами, опыт общения с ними герой тоже использовал в своей «науке Любить». Вне «черно-белых» крайностей хорошее и дурное каждая душа видит по-своему. В сущности, мир, окружавший с детства Бориса Глинского, был прекрасен, наполнен музыкой любви, в том числе и к женщинам. Хотя трудно поверить, что какая-либо из трех его возлюбленных могла стать действительно родным для него человеком.
Тема любви — опорная тема романа. Зримый ее пласт — это истории отношений Бориса Глинского со своими близкими женщинами, отношений не банальных, но трудных, потому что не осененных истинной любовью. Несмотря на то, что каждая избранница Бориса обладает женской привлекательностью, по-своему любит Глинского, он находит в них, вероятно, в силу своей молодости и неопытности лишь временное чувство привязанности. Скромная Ольга — стала его первой женщиной, трудолюбивая, неяркая Людмила — подарила ему дочь, артистичная Виола увлекла страстными чувствами. Именно с ней Борис был, наверное, счастлив более всего, несмотря на то, что «любовь-страсть» Виолы оказалась любовью мучительной в силу своей безблагодатности. С образом прекрасной сексуальной танцовщицы-цыганки связаны эротические сцены в романе, которые хоть и оправданы логикой событий и литературной модой, кажутся все-таки искусственными вкраплениями. Потому что не отражают отношений настоящей любви, любви животворящей и врачующей, любви верной и облагораживающей, в развитии которой жена становится «любимым творением». Жаль, что в таком большом, таком подробном произведении нет благодатного женского образа, посредством которого в большей степени можно было бы усилить и выразить природные свойства характера главного героя, приведшие его к свершению Подвига.
Герой романа — Борис Глинский — это новый, вернее, хорошо забытый «старый», герой современной литературы. Молодого офицера, с его природным, социальным, конкретно-историческим и духовным содержанием личности, можно рассматривать в системе «типологических свойств» и реалистической, и романтической концепции человека, имеющей богатые традиции в русской классической литературе. Притом что авторы романа изображают главного героя подчиненным детерминирующим внешним силам, его воля, разум оказываются не вполне от них зависимыми. Несмотря на то, что в романе мы не находим ни самоанализа, ни оценки главным героем собственных поступков, очевиден процесс преодоления им своего «физического характера» — бушующих страстей, понимания узости служебной функции и т. п., наблюдается отраженный со сдержанной художественной выразительностью процесс совершенствования и развития личности. Герой все более и более проникается необходимостью ответственности и за свои поступки, и за судьбы мира. В связи с этим вызывает интерес художественный метод, который используют авторы романа для реализации поставленной задачи.
Сложное взаимоотношение реализма и романтизма в поле русской классической литературы исследуется давно, со времен ее «золотого века». В романе «Если кто меня слышит», расположенном в художественных координатах этих направлений, формально наблюдается социально-психологическая мотивация поступков героев, реалистические с элементами документальности обстоятельства действий. Но кровотоком, скрытым пульсом этих действия все же можно назвать романтическое видение действительности, проникнутой идеалом любви. Несмотря на то, что синтез этих двух разнородных мироощущений в романе происходит все-таки на реалистической основе, романтизм выражается в соблюдении фундаментального для человеческой природы закона сохранения любви. По аналогии с законом сохранения энергии для изолированной системы, в которой энергия может переходитьиз одной формы в другую, но ее количество остается постоянным, сохраняется, перераспределяясь, и количество любви в системе времени и места действия романа. Находкой авторов можно считать художественный прием сужения этого места действия, а именно, жизненного пространства главного героя. От размеров всей России — через афганскую заставу — оно постепенно сужается до камеры в крепости, что приводит к особой концентрации действия, его повышенной напряженности и драматичности, так же как и к концентрации любви, находящей свое разрешение в Подвиге. В связи с этим кажется промыслительным, что Глинскому ни в одной из женщин не удалось найти свою единственную, родную. Она бы привязала его к земле, а он остался верен единственной возлюбленной — Родине, обладающей небесной ипостасью. О проявлениях этой настоящей «святой любви» к единственной возлюбленной главного героя — к его России рассказывается в афганских главах романа: «Война», «Крепость», «Бой».
Это главы, тяжелые по эмоциональному воздействию, напряженно ведут к трагической развязке. Служба Бориса в Афганистане начинается как будто благополучно, кажется, ему сопутствует удача или помогают ангелы, и он выходит живым из многих боевых операций. И в мире, где, как говорят мудрые люди, без Промысла Божиего не упадет и волосок с человеческой головы, для чего-то Борис остается в целости-сохранности. Для чего не раз судьба миловала Глинского? Только в конце романа становится ясно — ему уготована погибель не в стычке с бандитами, но славная смерть в Сражении с силами зла.
На долю главного героя романа выпало сражение физическое, идеологическое, духовное. По скудным сведениям, в крепости Бадабер, расположенной в Пакистане вблизи афганской границы, томились десятки пленных советских и афганских солдат. Там же располагались лагерь подготовки отрядов моджахедов и склады с оружием, которое предназначались против «шурави». «Узнать. Помешать. Освободить...». Такой, на первый взгляд фантасмагорический приказ получил Борис Глинский, владевший местными языками и обладавший необходимыми навыками и офицерской амбицией. План, казалось, был разработан скрупулезно — «профессионалами и патриотами». И ум, воспитанный на здоровом скепсисе, и бессмертная душа, не убоявшаяся страданий, предопределили неминуемое... Под видом плененного моджахедами «шофера-геолога Николая» его забрасывают в крепость, где он получает имя Абдулрахман.
Авторы нашли тонкий философский ход: «игрой» имен — Борис-Николай-Абдулрахман («Раб Милосердного») — обратили внимание на сущностные различия мировых религий — христианства и ислама. Мировоззренческое различие между ними определяется главенствующими воспитательными устоями. Если в христианстве свидетельством Истины служит Слово Божие, то в исламе — в том числе, экспансия поведенческих норм. Сегодня, когда радикализм угрожает России, эта тема вызывает «прикладной» интерес. Афганские реалии в этом смысле могут быть, по меньшей мере, информативны, подтверждаемые востоковедческими дипломами авторов.
Дикость и ненависть, царящие в крепости, не поддаются осмыслению. Авторы романа неоднократно приводят их ужасающие подробности для того, чтобы создать картину разгула разрушительных сил, парализующих Божественные энергии Любви. Это ощущение усиливает и обилие здесь ненормативной лексики. Она вызывает категорическое неприятие, конечно, не только на уровне литературного произведения, но заставляет задуматься о самой тенденции. Невозможно отмахнуться от этой данности, от этой современной особенности, когда не только в солдатской среде, но каждодневно на улицах и вблизи учебных заведений слышится мат из уст молодых людей и даже миловидных девушек. Здесь речь надо вести не об уровне культуры, а о степени духовной деградации.
В оправдание авторов, однако, следует сказать, что использование ненормативной лексики в художественном произведении — не их открытие. Вспомним, что это примета революционных перемен, либерализации нравов. Взять хотя бы пример творчества «врага парнасских уз» Ивана Баркова, поставившего своей целью пародировать, осмеивать, обзывать все, что имело приметы классицизма. Во-первых, это был один из приемов борьбы с отживающим художественным методом, во-вторых, стремление обратить внимание на оборотную сторону жизни, ввести в поэзию прозу низов, что способствовало, как казалось авторам, демократизации литературы. Крепкое русское словечко использовалось для унижения аристократического искусства, его героики. В романе «Если кто меня слышит» ненормативная лексика является тоже приметой либерализации общества, но кроме того используется еще в одной проекции: для усугубления отрицательной характеристики персонажа. Так, обращает на себя внимание особая насыщенность такой лексикой эпизода, где рассказывается о посещении крепости американкой русского происхождения госпожой Бэрн, в действительности — эмигранткой Людмилой Земелис-Торн, в задачу которой входило склонение всех пленных к отказу от Родины — к самому противному для человеческого существа предательству. Вот где солдаты дали себе словесную волю, так что образ этой симпатичной на вид блондинки оправданно становится одним самых омерзительных в романе.
Конечно же, такие лексические вольности — свидетельство катастрофического нарушения человеческой природы, связанного с духовной деградацией, как следствием потери человеком своего исконного образа. О том, каким этот образ был у каждого пленника, авторы романа со щемящими подробностями рассказывают в мини-новеллах, вкрапленных в повествование. И эти маленькие истории из довоенной жизни, художественно емкие, иногда лиричные — лучшие свидетельства благодатной человеческой природы. Восстановить ее в первозданной чистоте возможно лишь исцелением души, освобождением энергии Любви, стремлением к тому совершенству, которого достиг через свой подвиг герой романа, не выбиравший слов лишь тогда, когда без именно этих было не обойтись.
Несмотря на то, что авторы романа в соответствии с очевидными культурологическими тенденциями наших дней рассказывают о Подвиге, не называя реальными именами духовно-идеологические его корни, произведение обладает воспитательным значением и имеет идею, которая раскрывается и композиционными, и стилистическими средствами. Роман сложный, напряженный, динамичный, хотя иногда встречаются тормозящие, слишком подробные описания действий. Слово в произведении используется в объективно-изобразительном качестве, то оно, по терминологии Михаила Бахтина, выступает, как двухголосное, а то и многоголосное, сочетаются разнородные языковые элементы, произведение не грешит патетикой, но насыщено деталями, которые авторы оправданно используют и для характеристики персонажей, и для большей выразительности события. Так, например, отмеченные факты, что на Востоке казнь без пролития крови считается позорной, или, что у «духов» принято надевать обувь побежденного врага, добавляют драматизма и эмоционального переживания за узников крепости. Да и само слово «крепость», являющееся названием главы, символично в своей семантике. Это может быть не только место действия, но и крепость характера ради выживания, и крепость (пусть — крепкость) уз с пленными, которые с большим трудом и риском удалось установить Борису. Но это, прежде всего, крепость «святой любви». Без нее невозможно было создать не физически, но духовно превосходящий недруга бастион сопротивления.
Здесь, в крепости, пленники ощутили забытое в нашем обществе Чувство Ближнего. Измученные унижениями, голодом и наркотиками, еле живые солдаты, и русские, и мусульмане-афганцы, оказались друг другу настолько близкими, насколько они никогда бы не смогли стать в мирной жизни, подверженной культу эгоизма. И Борису Глинскому они стали роднее всех его бывших некогда любимых женщин: именно к этим горемыкам испытал он чувство сострадания, сделавшее и его, и его подопечных Выше и Сильнее. Эта сила открыто заявила о себе в «матче смерти», когда пленники сразились с их охранниками. Связанный с матчем эпизод можно назвать кульминацией романа. Вошли в игру сломленные пытками и голодом пленники, а вышел, как в русской сказке, сплоченный отряд, победивший с «нефутбольным» счетом 7 : 2. «Шурави обнялись и встали в круг, соединив головы. И в этом кругу они все ощущали что-то очень важное. Какое-то единение, духовное родство. Они снова осознали себя бойцами — причем бойцами, способными побеждать...»
И они победили, смертью смерть поправ. Восставшие солдаты вызвали на крепость, а значит и на себя огонь пакистанских войск, которым были уничтожены и они сами, и арсенал, и гарнизон крепости, и находившиеся там моджахеды. Сколько жизней русских солдат, против которых предназначалось это оружие, было тем самым спасено?! Мы не знаем настоящих имен героев, но список русских фамилий, приведенный авторами романа в конце книги, кажется, не вызывает сомнения, так же как и существование капитана ГРУ Бориса Глинского. Очень хочется, чтобы они были настоящими. Ведь и крепость была, и футбольный матч был, и восстание было. И смерть была настоящей. Настоящими были и мудрые, но не всегда удачливые (такова правда жизни!) начальники Глинского, у большинства из которых имеются реальные прототипы. Да, все они в романе были настоящими, хотя бы потому, что только настоящие души источают спасительную любовь, которая не сгорает в пламени взорванной крепости, но по своему непреложному закону сохранения любви остается в данности под названием Родина, за которую приняли смерть герои.
И не важно, что в те, уже отошедшие от нас времена, она не откликнулась на звучащий рефреном вопрос Глинского «Ну, где же ты, Родина?..», «Ну, где же ты, Родина?..» Да и что можно было ждать в ответ, если ему была предопределена смерть во имя жизни. Родина промолчала, и это, может быть, благо. Потому что, как говорил Федор Тютчев, «мысль изреченная есть ложь». Мысль не сказанная хранит некую божественную тайну, которую теперь каждый из нас должен раскрыть, исходя из собственного опыта «святой любви», подсказывающей, что это к нам сегодняшним обращается капитан Глинский с призывом «Если кто меня слышит...» Это мы должны услышать его свидетельство о живой действительности Подвига, который, свершившись в ограниченном пространстве, не имеет границ в Вечности...
1 М. О. Меньшиков. Вечное воскресение. Русский вестник. Москва. 2003. С. 57
