Немолчная флейта

О поэзии Виктора Иванова

                                           Есть в небе немолчная флейта.
                                           Ей вторит на бренной земле
                                           Поющее сердце поэта.
                                                                                                Виктор Иванов

Виктор Иванов родился в 1945 году. Имя Виктор означает Победа. Но для семьи Ивановых рождение сына было не простым семейным счастьем. В самом начале войны прямым попаданием снаряда были убиты их пятеро детей, прятавшихся во время артобстрела в окопе, вырытом около дома в Лигово — предместье Ленинграда. А вскоре здесь оказались немцы, и несчастных родителей, едва успевших оплакать погибших, погнали в эстонский концлагерь. Позднее семью переместили в Финляндию, поскольку жена была финкой. В конце войны финские власти выслали Ивановых обратно в Советскую Россию. Скитальцев тут же отправили под конвоем на спецпоселение — в деревню Сидорково Ярославской области. Там и родился долгожданный ребенок. В память об одном из сыновей родители назвали новорожденного Виктором. Это была их личная победа над всеми превратностями судьбы. «Я теперь живу за двоих», — говорит поэт.

Понятно, что такое необыкновенное рождение предполагает в дальнейшем исключительную судьбу. Но поначалу жизненный путь Виктора Иванова мало чем отличался от других: школа, армейская служба, философский факультет Ленинградского университета, аспирантура. Так со временем и получился бы из него заурядный доцент, заунывно талдычащий студентам основы марксизма-ленинизма. Но в 1977 году, накануне своего 33-летия, Виктор Иванов совершает, казалось бы, безумный шаг — уходит из аспирантуры и становится плотником. Конечно, подобный поступок мог быть продиктован только высшими силами. Ведь в его биографии теперь возникают новые — библейские — мотивы: пророческий возраст Иисуса и строительная профессия Иосифа. Впрочем, об этом событии он сообщает кратко и буднично, словно и не совершал ничего необычного: «бросил аспирантуру и надел крестик».

Воистину Виктор Иванов обратился к высоким духовным исканиям. Его заинтересовали восточные религиозные течения — дзэн-буддизм и даосизм. Одновременно увлекся удивительной культурой Востока, в первую очередь классической японской и китайской поэзией. Стал писать трехстишия — оригинальный вариант японских хайку, придав им русский национальный колорит. Отныне его жизненный путь и путь духовный органично соединились, устремившись к единой цели.

* * *

Как известно, подлинная поэзия несет в себе нескончаемую апофатическую глубину. По словам немецкого философа Фридриха Шеллинга, «поэзия есть бесконечное в конечном». Здесь восточная и западная традиции неизменно совпадают, отражая единую сущность предмета, который всегда таинственен, всегда изменчив, всегда насыщен «отзвуком торжествующих созвучий» (Владимир Соловьев).

В своем трактате «О трехстишии в свете традиции» Виктор Иванов отмечает, что трехстишие, которое он сотворяет, только «приподнимает завесу с предмета, слегка просвечивает его «божественный мрак», его неизреченную тайну». Согласно учению св. Дионисия Ареопагита, «божественный мрак» является главным атрибутом Бога, и поэт отнюдь не случайно использует данную дефиницию для обозначения собственных поэтических исканий.

Определяя трехстишие как асимметрию, как «неправильное» и «неустойчивое» стихотворение, как выражение самого движения, Виктор Иванов сравнивает его сотворение с «озаренным сознанием», которое стремительно входит «в однобытие с миром». В такой трактовке творческого состояния есть нечто, приближающее поэта к практике молитвенной аскетики, известной как «умное делание».

Эта особая духовная практика, начатая еще синайскими отцами-пустынниками (IV век от Р. Х.), совершалась через молитвенный подвиг, прежде всего через непрестанную Иисусову молитву. С ее помощью достигалась «исихия» (мир, безмолвие, покой), этимологическим аналогом которой является буддистская «нирвана». Так первоначальное увлечение даосизмом и дзэн-буддизмом в конце концов привело Виктора Иванова к осознанию собственных православных корней — к византийскому исихазму.

Это коснулось не только мировоззренческих установок поэта в целом, но и непосредственно его поэтического творчества. Именно в краткой Иисусовой молитве он увидел основу для русского классического трехстишия, расположив ее следующим образом:

Господи, Иисусе Христе,
Сыне Божий,
Помилуй мя, грешного.

«Трехстрочная молитва проговаривается так же, как и трехстишие: три ровных вдоха-выдоха», — заключает Виктор Иванов. Он, конечно, прав, ибо психосоматическая техника была необходимым условием молитвенного подвига, направленного на успешное достижение «исихии». При этом поэт не забывает об аллитерационной и ассонансной инструментовке стиха:

Ноша — небеса в очах.
Славно по Руси пешком
Стежкой предков странничать...

Здесь первая строка традиционно рифмуется с третьей (очах странничать), где полуударная рифма ослаблена и едва обозначена. В то же время начало первой строки и окончание второй скреплены диагональным созвучием (ноша — пешком). Такая утонченная инструментовка была характерна, например, для скальдического стихосложения, которое оказало огромное влияние на древнюю русскую поэзию, в частности на «Слово о полку Игореве».

В общем, Виктор Иванов научился использовать все благозвучие природной русской речи, способной отразить высокую духовную сущность каждого стихотворения. В свое время на это обратил внимание замечательный литературовед Адольф Урбан, который, рекомендуя к печати рукопись поэта, отметил «ее чистое, просветленное, нравственное начало, глубоко человечное, порой хрупкое, как многое в природе, но неизменно направленное в сторону добра, любви, духовного совершенства». А когда книга «Талая земля» вышла в свет (1990), академик Александр Панченко указал на ее уникальную неповторимость: «В двадцатом веке было много поэтических поисков, но Виктору Иванову удалось создать нечто принципиально новое в каноническом жанре поэзии».

* * *

Это признание, высказанное серьезными учеными мужами, не смутило Виктора Иванова — он не стал почивать на лаврах. Поэт продолжил свой путь, предначертанный свыше. Он поселился в сельской местности и срубил собственными руками дом на кордоне. С радостью занялся привычным сельским трудом — стал возделывать землю, собирать дары лесов и болот. Он и поныне ведет затворнический образ жизни, читая аскетическую литературу — труды христианских мистиков от св. Дионисия Ареопагита до св. Григория Паламы. И, конечно же, пишет трехстишия, которые не писать не может — подобно немолчной флейте, которая не может не петь. А еще поэт собрал свои стихотворения в одну полноценную книгу — книгу его жизни.