Бежала уточкой, норовя обогнать свою палку-костыль и удержать от налетающей пороши брезентовые крылья плаща. Я спешил, но старушка, видать, торопилась еще больше.
— Ты чего стал? — настороженно заглянула она в приоткрытую щелочку окна.
— Подвезти.
— А ты меня знаешь?
— Нет.
— Тогда почему стал?
— Снег начинается, вы торопитесь, я еду. Садитесь.
— Но ты точно меня не знаешь?
— Не знаю.
Ветер с разбега швырнул пригоршню снега в машину, на сшитый во времена развитого социализма плащ старушки, ее увитую венами руку, лежавшую на клюке.
— Бабуля, время! Едем.
Но она продолжала пристально всматриваться в меня, угадывая породу. Ни на кого в ее памяти не оказался похож, но просияла в озарении, найдя неопровержимый аргумент моего возможного коварства:
— А почему тогда другие проехали мимо и не стали? О-о, святая простота!
— Ну не знаю я, бабуль. Меня подвозили — я подвожу. За других не отвечаю. Поедете? — перебросил на заднее сиденье бутылки из-под пива.
— Но ты точно меня не знаешь?
— Точно. Не знаю.
Глянула на небо, по сторонам, открыла дверцу. Прежде чем сесть, сбросила дождевик, как в деревне снимают галоши перед тем, как войти в дом. Смотала брезент в рулон, прижала к животу: если испачкает, то себя. Осторожно усевшись, двинула зажатой меж колен клюкой, словно штурвалом в самолете — вперед.
Только набирать по здешним дорогам крейсерскую скорость — оставить на ней подвеску или вылететь в кювет.
— А что это у вас дороги такие разбитые?
— Так война ж была.
Не шутила, не ехидничала — правду говорила и верила в это.
Скрывая улыбку, отвернулся к окну. Молоденькие деревца, летом зелеными солдатиками бежавшие по косогору в атаку, сейчас, убеленные седым инеем, выходили из боя по колено в снегу.
Война, так война. «Мы вели машины, объезжая мины»... Сократил на свою голову дорогу по проселкам! Хотя, как ни странно, народ здесь тоже куда-то спешит.
— И куда можно торопиться в такую погоду?
— Так снег же понедельники не отменял! А у меня дед только по ним на рыбалку: говорит, меньше конкурентов. А нынче очки забыл. Несу вот, а то без них и без меня как слепой. Чего отказываться от правды: крайней-то я окажусь, что не проверила.
Похлопала по карманам: не попутал ли бес и ее? Вытащила перевязанный резиночкой очечник, как в шкатулочку, заглянула внутрь. Порылась в ворохе бумажек, оказавшихся под очками. Ноготком выцарапала с самого низа сотенную, удивилась, в дедовы же очки проверила ее на свет. Укоризненно посмотрела на меня. Ясно, отвечать за поведение всего мужского населения страны тоже мне...
— А божился, как иконе, что потерял. Вот теперь будет ему ни дар ни купля, — затолкала бумажку в карман кофты, зашпилила личный сейф булавкой. — Сам-то где живешь?
Ехали в сторону Украины, и кивнул назад:
— В России.
— А я дома. Пятистенник. Пятерых и родила, каждому по стене. Да только разбежались все. Кукуем с дедом вдвоем. Ты, видать, такой же. Летун? — ей очень хотелось оправдаться мной, чужим для нее человеком, что остались они с дедом одни не из-за плохих детей, а что времена нынче за окном такие.
За стеклом начинающаяся поземка била в грудь собравшихся на обочине воробьев. Сугробы, присевшие отдохнуть на поваленные вдоль дороги деревья, приглашали присоединиться, но нам посиделок не надо. Нам вперед, на Киевскую трассу.
Скосил глаза на панель приборов. Цифры в минутах сменяются быстрее, чем в километрах...
— А ты не летай быстрее своего ангела, — утихомирила попутчица, все замечая. — Раз сдерживает в пути, значит, хранит от беды, которая может ждать впереди. А мне вон там, около Барыни, останови, — кивнула на железный транспарант с дородной колхозницей, державшей в руках проржавевший сноп пшеницы.
— Почему Барыня?
— Так мы все работали, а она всю жизнь простояла с улыбкой. Стопроцентная правда, это я не перцем чихнула.
— Ясно. Далеко до озера?
— За тремя кустами. Добегу. А то дед заревнует, что на машинах без него разъезжаю, — поулыбалась несбывшемуся.
— Спасибо тебе, хоть и не знаешь меня. Авось и тебе когда от людей в нужную минуту вспоможется.
Помявшись, вскрыла сейф, на ощупь распознала его содержимое и положила на панель две конфеты:
— Вместо курева.
Огляделась, выходя: не унесла ли на хвосте чужое и не оставила ли чего своего. Раскатала обратно плащ, кивнула то ли мне, то ли небу за помощь и снова побежала, переваливаясь уточкой, к своему слепому деду-селезню. Поймать вам золотую рыбку!
А мне опять наверстывать время, благо до трассы тоже три куста. На таких одинаковых расстояниях от пересечения дорог обычно ставят храмы...
Ударить по газам не получилось и на Киевке. На первом же пригорке, собрав гармошку из нетерпеливых, мальками дергающихся легковушек, полз трактор-«петушок», издевательски кивая всем задранным ковшом. Сколько не имей лошадей под капотом, а подчиняйся второй скорости трактора. Тянись следом, читай указатели, смешавшие красоту и политику — «Красная поляна», «Красный бор», «Красная коммуна», «Красный колодец». Не хватало еще какой-нибудь «Красной синьки» — в Питере в двадцатых годах назвали так завод, выпускавший побелку. Но там был революционный подъем, а тут едешь как на быке. Давай же, то ли брат, то ли сестра «Беларусь», мне еще возвращаться назад!
Рвануться вперед всем скопом смогли, лишь выскочив на пригорок и получив обзор.
Всем скопом внизу и остановил своей волшебной палочкой выбежавший из-за автобусной остановки счастливый гаишник. Вот же засада в прямом и переносном!
Я оказался в веренице последним, и мог лишь молча наблюдать, как толстый от бронежилета капитан собирал, словно жирный котяра сметану, паспорта и водительские удостоверения. Вальяжность гаишника убила добрый десяток минут, и пришлось поверх водительского протянуть служебное удостоверение — своего-то должен отпустить.
Усы кота-капитана сжались, но только лишь для того, чтобы сдержать улыбку при старшем по званию. Постучал документами по палочке. А она ведь черно-белая, как наша жизнь...
— Скоро у нас будет как на Кавказе, товарищ полковник.
— А что на Кавказе?
Я только что прилетел оттуда, завтра возвращаться обратно, потому иронии не принял. Хотя интересно услышать о «родных» местах со стороны.
— А там у каждого нарушителя есть оправдательный документ, — поведал капитан. И не преминул подчеркнуть свое пребывание в «горячей точке». Может, и затевал весь разговор ради этого: — Неделю назад в Нальчик летали на усиление. Тормозим парнишу лет восемнадцати. Улыбается — я свой! И показывает листок стандартной бумаги, на котором на ксероксе переснято удостоверение его двоюродного брата. Из вневедомственной охраны. Так что все может быть, — капитан развел руками, размышляя, отдавать ли документы.
В другой раз пояснил бы ему разницу между парнишей и полковником, ксероксом и ксивой, проверкой документов в Нальчике и лежкой под огнем артиллерии в Аргунском ущелье. Но я спешу, меня ждет в госпитале мой друг Лешка, вызвавший этот самый огонь на себя. У меня нет времени на разговоры с тобой, капитан.
Тот мое презрение почувствовал, неторопливо заглянул в машину. Сдерживая эмоции, я глубоко вздохнул: делает ведь все законно и правильно. Я сам приучал подчиненных точно так же осматривать подозрительный транспорт. По замершему взгляду проверяющего понял, что сам же и оставил тому зацепку — бутылки из-под пива! Но не оправдываться, не обращать внимания, перевести разговор...
— Но можно узнать, что мы нарушили? Пошла прерывистая разметка...
— Товарищ полковник, а как вы думаете, неужели мы здесь случайно стоим? Там выставлен знак «Обгон запрещен». Ждите, вызовем, — капитан еще раз глянул на вещественные доказательства и, пропустив только-только подъехавший трактор, пошел к спрятанной за автобусной остановкой машине.
Зато поземка ярым нарушителем дорожного движения пересекала двойную сплошную, вылетала на встречку, переваливала отвал и неслась в снежное нетронутое безмолвие полей. Мне бы ее вольницу и безнаказанность. Хотя бы на сутки!
Прикрыл глаза, откинулся на сиденье. Пока все складывается против того, чтобы я успел к сроку в Севсько — старинный русский город Севск, расположенный на границе с Украиной. Но ведь все равно успею, иного выхода нет. Просто придется гнать. А попутчица правду сказала про опасность впереди. Довез бы ее с очками до озера, не уперся бы в «петушка». Вот и не верь приметам. Хотя и другая пословица есть: тише едешь — никуда не приедешь...
Гудок гаишной машины вернул к реальности: меня звали. Арестованная вереница рассосалась, только один из водителей звонил по мобильнику, явно поднимая на выручку знакомых. Мне поднимать некого, мои все в Чечне...
Мнущийся около машины капитан мурлыкал в усы песенку, за рулем оказался майор. Это лучше. В одной звезде больше мудрости, чем в четырех капитанских жажды власти над людьми.
Не ошибся. Тот вертел в руках мое удостоверение, придумывая причину задержки.
— Вы... вы слегка увлеклись скоростью, товарищ полковник.
— Даже не спорю, — поднял я руки.
— Не пили сегодня?
— И вчера нет. Вторые сутки за рулем. И надо успеть к утру вернуться в Москву. Аэропорт Чкаловский. Моздок, — произнес я паролем путь из точки А в точку Б. Гражданским они ничего не скажут, людям в погонах это как путь из варяг в греки.
Майор понял и оценил, что я не выпячиваю Чечню охранной грамотой.
— Подождите немного, сейчас товарищ отъедет, — кивнул на звонившего.
Тот уезжать без прав не собирался, зато заглянул внутрь машины капитан:
— Куда Васю?
Майор скосил на меня глаз, но посчитал за своего и отдал распоряжение:
— Гони обратно.
Через минуту мимо нас на гору, подгазовывая себе синими точками-тире, весело побежал «петушок». Теперь уже ясно: собирать очередную партию лохов. Не знаешь, что лучше: Кавказ со своей наглостью или родная глубинка с подвохом...
Мою горькую усмешку майор попытался не увидеть, но оправдаться посчитал нужным:
— Самое гиблое место. За смену две-три аварии. А так хоть сдам ее без трупов.
Стопка отобранных водительских прав на панели перед стеклом не тянула на свидетельства о смерти, но даже если она перекроет один некролог, капитан-кот не зря слизывает с пригорка свою сметану. Вот только если бы не исподтишка...
— Осторожнее, товарищ полковник. Дорога скользкая.
— Спасибо. Справлюсь.
Снег кружил уже по-взрослому, с уверенностью в свои глубокие тылы. Фуры на трассе начали сбиваться в паровозики, и обгонять их без риска схватить лобовое столкновение сделалось практически невозможно. Но я обгонял — спасибо, товарищ майор, за задержку. Понимаю ситуацию, но самолет ждать не станет. Но вначале надо добраться до Севска, родины моего друга, которого я подставил под пули.
— Держись, родная, — я сжимался в пружину, чтобы не вильнуть и не цапнуть колесом снег на обочине. Тогда точно принесут цветы, так неестественно алеющие среди дорожных отвалов, и мне. Сейчас нельзя. Никак нельзя.
Ангел, наверное, выбился из сил поспевать за мной. Держись, брат! Сам меня выбрал, не я тебя. С другим бы наверняка лежал на диване...
Самыми одинокими, несмотря на их прокол с ГАИ, на зимней трассе кажутся автобусные остановки. Но когда впереди замаячила маленькая фигурка, сгорбленным столбиком стоящая у дороги, я закачал головой: не-ет! Я что, один на всей трассе? А если бы не приехал? Все бы так и остались стоять и бежать своим ходом? Подберут те, кто не так спешит...
Сзади накатывали железнодорожным составом фуры. А стоял, кажется, пацан. Что ты тут делаешь в снегопад? Тоже на рыбалку или уже с нее? Подарю Лешке после госпиталя удочку, приедем с ним на его Брянщину и засядем у лунки на все дни недели. Кроме понедельника.
Лишь бы выжил!
— Быстрее! — я выбросил дверцу перед парнем.
В зеркало заднего вида надвигалась снежная круговерть с мощными фарами внутри. Они мигнули, предупреждая об обгоне, и я прикрыл глаза: все, второй раз мне эту грохочущую, клубящуюся в снегу массу не обойти. Парень-парень...
Тот, похоже, уже не надеялся, что его кто-то подберет. В легкой курточке, кроссовках, вязаной шапочке, паренек полусогнутым ввалился в машину и остался на сиденье в этой же позе, совершенно равнодушный, что с ним будет происходить дальше. Фуры, волнами качая машину, проносились мимо, и я направил на нового пассажира все вентиляторы от печки. Пропустив весь затор, выехал на дорогу. Возвращаться все равно в темноте.
Несколько минут проехали молча. Паренек оживал постепенно: сначала зашевелился, потом сел поудобнее, огляделся.
— А я все равно думал, что кто-то добрый найдется и не даст замерзнуть, — совсем как старушка перед этим, кивнул в благодарность. Протянул руку: — Леша.
Пальцы были холодными, но зубы уже не стучали.
— Привет, Леша. Моего друга тоже так зовут. Сколько же ты стоял?
— Часа два.
— А куда добираешься?
— В Суземку. К крестному.
До поворота на Суземку было километров восемьдесят, после него еще тридцать…
— А почему не на автобусе?
— Билет 120 рублей. А мамка дала только пятьдесят три. Водитель не посадил.
— Надо было ехать?
— У меня сегодня день рождения, пятнадцать лет.
— Поздравляю.
— Спасибо. А крестный еще летом обещал подарок. Как вы думаете, что он может подарить?
— А он знает, что ты едешь?
— Нет. Но он же обещал!
Господи, в какие дикие края я попал! Что это за страна такая, полная наивных людей — Брянщина! А если крестный забыл про обещание? Или, хуже того, лежит пьяный? Или просто уехал и дом закрыт? Леха ты Леха, голова два уха...
— Бери конфету, — кивнул ему на свой утренний заработок. Сам не успел вытянуть шею и осмотреть колонну, а сосед уже облизывал фантики синим языком. Значит, краска на обертках поганая...
Дорога пошла волнами, сведя видимость к нулю. Рисковать попутчиком, да еще в его день рождения, стало непозволительно. Ну и ладно. Передохнем. А еще лучше — дозаправиться на обратную дорогу и перекусить. При таком движении все равно одинаково со всеми подъедем к суземскому повороту.
— Перекусим? — кивнул на заправку.
Лешка недоверчиво поднял глаза, торопливо согласился, пока я не раздумал.
— Что взять?
— А можно сосиску в тесте? Такие бывают, я знаю.
— Иди выбирай, пока заправлюсь.
Именинника нашел у витрины — он словно сторожил вожделенный бутерброд недельной заветренности.
— Вон она, — прошептал с облегчением часового, сдавшего пост.
— Садись туда, — кивнул я на дальний столик. Наклонился к девчонке за стойкой: — Тому парню — хороший кусок мяса. С полной тарелкой картошки. Салат со всей зеленью, какая есть. Еще... давайте компот с сырниками. И сосиску в тесте. А мне кофе. Покрепче.
За столом Лешка перегнулся, чтобы не слышали остальные, брянским партизаном-подпольщиком прошептал:
— Сзади иностранцы сидят. Видите? Думал, хохлы, а прислушался — нет, я по-ихнему понимаю. Наверное, молдаване.
Подошла девушка с полным подносом, принялась выставлять тарелки. Леха проводил каждую завистливым взглядом, но увидев свой заказ, облегченно выдохнул.
— С днем рождения, Лешка, — я сдвинул все порции к нему.
— Это мне? Все? — голос парня дрогнул, в глазах показались слезы. Не удержавшись, покатились по худым щекам, булькнули в компот. — А я еду и есть хочу. Еду и хочу есть...
— Я машину посмотрю, а ты ешь, — оставил именинника одного. Кофе можно и в кабине попить...
Допить не успел. Утирая рот, выбежал с зажатой в руке сосиской попутчик. Может, боялся, что уеду? Нет, Леха, ты земляк моего друга. И имена у вас с ним одинаковые! А значит, я тебя не оставлю.
— Там был такой кусок мяса! — убедившись, что я на месте, начал именинник с самого восторженного. Видать, и впрямь мать не смогла наскрести на билет, если парень забыл, когда сытно ел. — Такой кусище! Спасибо.
Улыбнулся счастливо, по-хозяйски уселся на сиденье:
— А у меня теперь получается, что я в Москве был и в кафе. И на метро ездил. Там, чтобы попасть в него, надо сначала карточку купить и приложить к желтому кругу. Я два раза проехался по эскалатору — и привык сразу. Только вот народу там — табуны. Та-бу-ны народу!
Он еще рассказывал, как надо вести себя в Москве, чтобы не потеряться, как сторониться цыганок. А главное, не покупать продукты в первом попавшемся магазине. Потому что если обойти несколько, то хоть на пять копеек, но товар найдется дешевле...
— Леха, вон поворот на твою Суземку. Люди стоят, значит, автобус скоро придет. Я бы довез до конца, но очень спешу. К твоему тезке, он раненый лежит. Обещай, что сядешь на автобус.
— А пешком и нельзя. Волки завелись. Не дойду.
— Это тебе на билет, — протянул ему деньги.
Я сидел сбоку, но Лешка посмотрел вверх, словно они свалились оттуда. А может, чтобы просто проморгаться. Прекращай это мокрое дело, брат! И не заражай других.
— Спасибо за пожертвование.
Тебе спасибо, Лешка. За твою наивность и открытость. Что оказался одного имени с другом, на которого я ненароком, но навел врага. Я, когда останавливался, не знал, что у вас одно имя. Но пусть получится, что и таким образом я отмаливаю свой грех. Теперь одна просьба ко всем святым — чтобы был дома твой крестный...
А мне — все! Лимит остановок исчерпан. Хоть пожар, хоть наводнение, а мой путь только к колодцу на окраине Севска. Рядом с женским Крестовоздвиженским монастырем. В госпитале Лешка попросил воды из него. Не просил, конечно, а лишь помечтал, облизывая сухие губы:
— Воды захотелось. Из нашего колодца...
— Воды просит, — сказал я врачу, когда вошли к нему в кабинет. В углу рядом со скелетом стоял кулер, но я уточнил:
— Из колодца около дома.
— Это было бы, между прочим, очень кстати, — вдруг поддержал главврач. Себе налил в чашку из кулера. Набросив на скелет халат, приподнял поникший череп анатомического пособия, ставшего вешалкой. — В природе все просто. Человек на 80 процентов состоит из воды, и ее структура полностью совпадает только с той, которую он пил с рождения. Так что если больному питаться пищей, которая окружала его с детства, и пить воду из родного колодца, выздоровление пойдет значительно быстрее.
В тот же вечер я отыскал военный борт на Москву и договорился на обратный вылет. Двухлитровые пластиковые бутылки из-под пива — это набрать воды Лешке. И завтра утром я должен стоять с ней на аэродроме, если хочу успеть к повторной операции.
— Сегодня ночью были голубые пакеты, — усмехнулся Лешка тогда в реанимации. Пакеты для вывоза умерших и впрямь делают разного цвета — черные, голубые, золотистые... — Двое ночью захрипели и... А я лежу и приказываю себе дотянуть до утра. Чтобы уж если душа летела над землей, то... на рассвете, а не в темноте. Почему-то это оказалось важным...
Уставился в высокий потолок. Однако открылась дверь и вошел бог земной — наш военный хирург Васильич. Постучал для меня по часам — ты просил минуту...
— Это я виноват, Васильич, — уговаривал я его накануне попасть в реанимацию. — Я вышел с ним на связь.
— А мне сказали, что он сам вызвал огонь на себя.
— Да, но все наоборот. То есть сначала он ушел со своей группой брать главаря. Трое суток сидел в норе как мышь. А я не знал. Никто не знал. А тут внучка родилась. Он так ее ждал!
Хирург прищурил глаз, прикидывая наш возраст. Да, не мальчики. Но что делать, если на Кавказе воюем мы, деды. В Афгане ждали рождение своих детей, на Кавказе — уже внуков. Страна не воспитала замены, Кремль с Белым домом, как шерочка с машерочкой, барахтались все эти годы в нефтяных, митинговых и барахоличьих проблемах...
— И что? При чем здесь внучка?
Врач намеревался остаться непреклонным. Было от чего: через три дня у Лешки повторная операция и лишний раз волновать пациента — всем дороже.
— А я стал выходить на него по связи. Поздравить. Я так часто пробивался в эфир, что он испугался: что-то случилась. И ответил. И его в этот момент самого запеленговали «духи». Так он из охотника сам превратился в дичь. Потом уже был бой и огонь на себя.
— Понятно. Тебе одна минута. Он очень слаб. Дай Бог продержаться критические три дня.
Три дня кончаются завтра. А я пока за 500 км от Москвы плюс полторы тысячи от столицы до Моздока.
Снег чуть поутих, но переметы лежачими полицейскими пытались сбить скорость. Но только не сегодня и не для меня. Впереди показалась знакомая, нарастившая себе дополнительный хвост колонна. Говорил же, что придем одновременно. Слева дозорными пошли дома с окраины Севска, и первый купол от Москвы — как раз Крестовоздвиж...
Я не понял, почему вильнул хвостом летящий по трассе снежный вихрь. Но из него выпала, оторвавшись от общей колонны, последняя фура. Машина на глазах, перед глазами, стала крениться, хватать перепуганными колесами воздух, перегораживать путь. Я летел прямо под этот падающий двухэтажный дом, тормоза бессильно завизжали на скользкой трассе, меня закружило, и последнее, что увидел, — это обрыв. То ли крикнул, то ли подумал:
— Все!
Последний раз перед опасностью закрывал глаза при первых прыжках с парашютом, будучи лейтенантом. Потом запретил себе подобное. Поэтому, раз не помнил, что произошло при падении, значит, потерял сознание. Кратко, на миг, но случилось...
Да и когда пришел в себя, ничего не увидел: раскрывшийся жабьим ртом капот закрывал обзор. Прислушиваясь к себе, возможным травмам, повернул голову в сторону насыпи. И понял, что обманывался зря, что я все же разбился: сверху меня крестила монахиня. С черным клобуком на голове, с большим наперстным крестом поверх мантии и рясы с широкими, развивающимися на ветру рукавами. Значит, наместница монастыря. Может, самого Крестовоздвиженского. Но как смогла так быстро оказаться здесь? Ангел позвал? Хирург зря поднимал голову скелету...
Только как могла подняться на небеса вместе со мной и кабина? Может, я все же на земле? И жив?
Толкнул дверцу.
К машине, скользя и падая на крутом склоне, торопились люди.
— А должен был перевернуться, — услышал недоуменное.
— И косточки должны были лежать в рядок по насыпи.
Пока же по насыпи от моей машины шла всего одна колея. Значит, правая сторона Рено летела по воздуху. Старушка-попутчица не зря назвала меня Летуном. Знать, не подобрали еще цвет для моего мешка...
— Будь скорость поменьше, перевернулся бы. Как пить дать, — продолжали со знанием дела оценивать мою аварию любопытные.
Фраза напомнила про Лешку. Снег хотя и спас, приняв меня с машиной, как в ватную стену, но из этого рва теперь не выбраться до скончания века. Они, придорожные сугробы, давно звали меня на посиделки.
Только загорать на морозе, похоже, светило не одному мне. Из разорванного брюха развалившейся поперек дороги фуры вывалились мешки, перегородив и обочины. Задранные вверх колеса продолжали наматывать время. В голос дрожал треугольным нутром одинокий дорожный знак крутого поворота: ясно, что он не виноват, но дело для России знакомое — наказать невиновных и поощрить непричастных. Тем более что трасса остановилась в обе стороны.
Любопытные разделились — одни шли смотреть фуру, другие оценивали мой полет. И только матушка, не двигаясь, продолжала шептать в мою сторону молитву. Я благодарно кивнул, подумав, что надо попросить помолиться за Лешку...
— Не вытащим. Перевернется, — вокруг моей машины продолжали топтаться, утрамбовывая снег, мужики.
Склон и впрямь слишком крут, и второго фокуса с полетом он, конечно, не допустит. Пробиваться вперед дело не менее гиблое — снег по колено, за рвом хоть и хилая, но лесополоса, а дальше заснеженное поле. Единственный выход — это оставить машину и добираться в Москву на попутках. Но ведь и попуток нет...
— Попробуй завести. На ходу хоть? — посоветовал парень в унтах. Вот так надо зимой собираться в дорогу, по-сибирски. А то вырядился в полусапожки...
Черпая ими снег, залез в машину. Не без тревоги повернул ключ. Есть! Толку от этого никакого, но завелась. И на табло горит красным контуром аккумулятор. Ясно, что это второстепенно, но с времен учебы в суворовском училище предупреждали: в армии все красное несет опасность.
— Аккумулятор показывает разрядку, — открыв окно, прокричал парню.
— Глуши.
Вслед за «сибиряком» в мотор нырнул шустренький, подпрыгивающий из-за малого росточка мужичок. Наверняка пахал колхозные поля. Сделайте что-нибудь, мужики! Авось получится!!
Вернулись с уловом, показав всем разорванный ремень генератора. Тут даже если выбраться на дорогу, аккумулятор в одиночку, при морозе, проработает не более пятнадцати минут. Потом машина заглохнет и превратится в остывающий кусок железа и пластика. Влетел! По всей системе координат!
Зато парень не думал сдаваться.
— Мужики, у кого-нибудь ремень есть?
Несколько человек пошли к своим машинам, и вскоре с насыпи один за другим прилетело сразу четыре лассо.
«Сибиряк» выбрал по размеру самый близкий к оригиналу, снова нырнул под капот. Вернулся из забитой снегом преисподней озадаченный. Одного взгляда на меня ему оказалось достаточно, чтобы понять: я тут ему не помощник. Мужичонка-механизатор тоже втянул голову в плечи, став ниже поднятого капота: в тракторе все проще, там с матерком как с ветерком, при одном молотке да отвертке можно объехать все поля...
— Кто-нибудь помнит схему, как надевать ремень? Здесь восемь шкивов.
Вниз, оберегая копчики, спустилось еще пару человек. Только бы не бросили, только бы у мужиков получилось! Они стали спорить, рисовать на снегу расположение шестеренок, угадывать ход ремня. От меня им и впрямь не было никакой пользы, и я вскарабкался на дорогу. Водитель фуры сновал вдоль рассыпанных мешков, оправдываясь перед кем-то по телефону. Пробка росла на глазах. Извини, Леха. Но я правда очень хотел тебе помочь...
— Храни тебя Господь, — подошла тихо игуменья. — Ангел-хранитель тебе крылышки подстелил.
Согласно кивнул. Все же успел он за мной. Вернусь в Моздок и выпишу ему увольнительную на сутки!
Но во взгляде настоятельницы читалось и осуждение за скорость, и попытался оправдаться:
— К вашему монастырю ехал. Там рядом колодец есть.
— Есть. Сами берем из него. Вкусная вода.
— За ней и ехал. Другу.
— Из самой Москвы? — монахиня посмотрела номер на моей машине.
— Из Чечни. Он ранен.
Матушка перекрестилась, зашептала молитовку. Поглядев на вставшие намертво вереницы машин с обеих сторон, отошла, достала мобильник. Если ей на вечернюю молитву, то тоже не успеть. Хорошо, что хоть я ни перед кем не виноват...
В конце пробки, убирая с дороги любопытных, закрутились под вой сирены проблесковые маячки знакомой гаишной машины. Позже всех, но все равно вовремя. Вызовут тягачи, кран, — что-нибудь ведь сделают. Не удалось майору спокойно завершить смену.
Одного взгляда ему хватило и оценить обстановку, и узнать меня. Капитана послал к фуре, мне укоризненно прошептал:
— Предупреждал же — осторожнее! Я, что ль, хотел этого?
Гаишник не погребовал спуститься вниз, окунуться вместе со всеми в мотор, вытолкнув плечом мужичонку. Потом нарисовал для «сибиряка» в воздухе загогулину, для гарантии повторив ее на снежной схеме. Поднялся обратно, на ходу вытаскивая мобильник.
— Алло, Вася? Трос есть? Дуй на Севский перекресток, надо будет протянуть машину по полю.
Через два часа Вася на «петушке» набивал колею по снежной целине, «сибиряк» вырубал окно в просеке, водители, черпая туфлями снег, спускались толкать мою «Реношку». Сверху крестила теперь уже всех игуменья. А по белому полю, словно черные воронята, утопая в снегу, шли от Крестовоздвиженского монастыря монашки с бутылями воды...