Крохоборы

Нельзя недооценивать работу литературоведов-текстологов, которые порой буквально спасают погибающие рукописи, восстанавливают утраченные списки, способствуя раскрытию реальных тайн древней или новой истории.

Правомерно и достойно, когда подлинный документ, подлинное слово прочитывается, обретая первоначальную форму и содержание. Работа проводится ради спасения подлинности исторически существовавшего текста. Иной цели в такой работе наверно и не может быть.

Иное дело, когда имеется вторичная заданность, ради чего и распутываются отнюдь не утраченные тексты, а черновики, напрочь отвергнутые авторами. Издавна подобных текстологов называли крохоборами — это и в прямом смысле этого слова, и в переносном.

Невольно внимание задерживается на С. Бонди, как на одном из авторов, работавших именно с черновиками Пушкина. Показательна в этом отношении работа «Вот Муза, резвая болтунья». (С. Бонди. Новые страницы Пушкина. М.: Мир, 1931). С первых же строк автор предупреждает: «Чтение Пушкинского черновика напоминает иногда решение шарады или ребуса». И уже это не может не насторожить. У шарады и ребуса имеется определенная, заложенная данность в единственном числе; в шараде черновика данность можно сочинить или переиначить — и это ложь, подтасовка. Показательным такого рода и является черновик «одного из трех посвящений к “Гавриилиаде”»... И «каждое издание сочинений Пушкина давало его текст по-своему, и везде он представлялся каким-то набором отрывочных групп стихов, в которых трудно уловить связь». Вот ведь как! Пять-шесть соавторов Пушкина по черновику! Но уже и здесь наталкиваешься на недоумение. Помилуйте, ни в каких черновиках Пушкина даже намека на «Гавриилиаду» нет. Да и поэма бездоказательно и нахально приписана Пушкину, хотя, известно, поэт в письме к Вяземскому прямо называет автора поэмы — князь Д. Горчаков. Крохоборов это не интересует — они заявляют даже о трех посвящениях! Но ведь это же откровенная выдумка, продуманная заданность. В те годы уже готовилось юбилейное академическое издание произведений Пушкина — требовалось увековечить «Гавриилиаду», как пушкинский подлинник. И даже с посвящением, хотя бы в соавторстве с Бонди. (И ведь отработали идею — увековечили!)

В своей работе Бонди стремится к открытой объективности: он предлагает транскрипцию черновика, хотя фактически от себя вставляя, скажем, вымаранное и непрочитываемое слово «преступной». Предлагается фотокопия черновика — и это, действительно, набор мало связанных между собой слов и строк, значительная часть которых зачеркнута. Можно предположить: делал поэт наброски, что-то для памяти — и все это выбросил в корзину. Ну и оставьте в покое чернильную отработку...

Но живет в грешном человеке лукавое любопытство, да и цели лукавые нередки. А вдруг именно здесь Пушкин и написал что-нибудь потешное или грешное, так что поджилки затрясутся... А тут и слова «израильскому платью»! Открывается для крохобора вседозволенность — увязать «шараду» с «Гавриилиадой». Это же то, что так необходимо советскому пушкиноведению.

«Любопытно, по-разному передавался текст этих стихов в разных изданиях.

Пропустив более ранние публикации — Бартенева (один из примечательных крохоборов. — Б. С.), («Рус. Арх.» 1881, 1, с. 218), Якушкина («Рус. Стар.», 1884, апрель с. 97); Ефремова (Пушкин, изд. Суворина, VIII, с. 185) и др. — начнем с Академического издания (т. 2, с. 45). Там вместе даны только четыре стиха:

Вот Муза, резвая болтунья,
Которую ты столь любил.
Она раскаялась, шалунья,
Придворный тон ее пленил...

Однако уже в издании Брокгауза-Ефрона, замечает Бонди, под редакцией Венгерова напечатаны еще два отрывка, причем стихи-уродцы. Зато Брюсов в том же Венгеровском издании в статье о «Гавриилиаде» размахнулся куда как широко: тут и «опасные стихи», «Преступной жертвует игрой»... Затем руку прикладывает Томашевский (1923); и для издания ГИЗа (1930) оформили более складные вирши... И, наконец, Бонди взялся по рифмам из отдельных слов в соавторстве с Пушкиным составлять посвящение. Так родилась новая «черновая классика»:

Вот муза, резвая болтунья,
Которую ты столь любил.
Раскаялась моя шалунья:
Придворный тон ее пленил;
Ее всевышний осенил
Своей небесной благодатью;
Она духовному занятью
Опасной жертвует игрой.
Не испугался, милый мой,
Ее израильскому платью,
Прости ей прежние грехи
[И] под заветною печатью
Прими [опасные] стихи.

С натяжкой это уже можно назвать стихами, но пушкинскими их не назовешь ни по мастерству, ни по авторству. Ведь у этих стихов косяк соавторов. И надо сказать, неплохо поработали: из того, что поэт не счел нужным даже переписать порядком, соавторы сделали посвящение к «Гавриилиаде». И крохоборы добились своего: коллективно поставили стихи в Академическое издание, тем самым еще раз оболгав Пушкина.

 

* * *

Я хорошо осознаю, если опубликовать настоящее мнение, то публикацию или вовсе не заметят, или автора ее осмеют, назовут неучем и невежественным человеком — это в лучшем случае. Нет крохоборских выкладок, нет плетения тенет. А к этому уже привыкли основательно, возведя плетение словес в ранг науки.

И, тем не менее, я готов утверждать, что действия подобных ученых неправомерны и безнравственны, как если бы глазеть в замочную скважину в чужую спальную комнату. Мало ли что может написать человек в определенном настроении и состоянии, затем изрисовать, зачеркнуть и забыть об этой писанине...

И можно ли положительно ответить на вопросы:

1. Имеет ли моральное право крохобор составлять из разрозненных слов и строк посредственные стихи за подписью классика?

2. Можно ли сфабрикованные стихи ставить в один ряд с подлинниками автора?

3. Допустимо ли подобное соавторство, когда из бросового черновика политические послушники «конструируют стихи» принципиального значения?

4. Как можно без каких-либо доказательств роднить вымученное крохоборство с «Гавриилиадой», которая и сама-то по себе всего лишь фикция?

5. Можно ли по реплике из частного письма: «Посылаю тебе поэму в мистическом роде — я стал придворным», — делать прямой вывод: Пушкин говорит о «Гавриилиаде»?..

Бонди в статье делает сноску: «Отметим, между прочим, что правильное чтение зачеркнутого варианта «Пример двора ее пленил» (прочитано Т. Г. Зенгер), вместо читавшегося до сих пор «Престиж двора ее пленил» дает возможность точно осмыслить не совсем ясный намек(?) окончательного варианта: «Придворный тон ее пленил». Даже вот эти три варианта:

Престиж двора ее пленил...
Пример двора ее пленил...
Придворный тон ее пленил...
согласитесь, не однозначны.

Так и всё здесь на расшифровке, на перестановках и всевозможной компиляции по собственному уму и заказу. Невольно возникает вопрос: допустимо ли в литературе, тем более в классической, подобное крохоборство? А ведь крохоборы потрудились в литературе весьма «плодотворно».

Итак, после черновика-ребуса, фотокопию которого предлагает Бонди, раскроем Академическое издание произведений Пушкина в переиздании 1949 года. Здесь уже на одних правах с «Полтавой» и «Медным всадником» красуется «Гавриилиада»! А на странице 91-й третьего тома соавторы Пушкина ставят версию Бонди «Вот муза, резвая болтунья...» И ни слова о косяке соавторов. Чистый подлинник! А на странице 412 в примечаниях читаем: «Вот муза, резвая болтунья». Черновой набросок посвящения “Гавриилиады”, адресованный, вероятно, Алексееву».

Вот так ставят точки над i. Здесь и поэма, и посвящение всего-то из мусора перечеркнутых слов. Но более того, если Бонди возможные, условные, слова заключал в квадратные скобки, то в издании скобки исчезли, да и весь текст отредактирован, появляются принципиальные знаки препинания, а строка «Не испугался, милый мой» становится «Не удивляйся, милый мой». Это уже доводка до «классики».

Вот так работают крохоборы, я бы сказал, политические крохоборы.