Антипод бессердечной культуры

Духовно-нравственный потенциал русской философии

Небрежение русской философией, и даже пренебрежение к ней, не иссякают. Недавно появившийся сборник интервью «Кто сегодня делает философию в России» (М., «Поколение», 2007) изобилует презрительными приговорами: «Русская философия за полной банальностью вообще не интересна» (Д. Е. Галковский).

Составители предоставили страницы А. М. Пятигорскому, который, судя по всему, активно дает интервью на сокровенную тему, по крайней мере, мне довелось познакомиться с его высказываниями в «Литературной России» за 16 июня 2006 года (24, 2260), где он был представлен как «известный российский философ», хотя такой титул редактор приписал явно вопреки воле интервьюируемого. «Никакой русской философии нет», — категорично пригвождает Пятигорский Россию к столбу безмыслия. Правда, вопреки логике, он в другой фразе утверждает: «Самостоятельных русских философов, кроме Розанова, не было». В третьей фразе список расширяется, но при условии, что философы именуются не русскими, а московскими: «Есть ли философы в Москве? Их всего четыре», — так отвечает наш бывший соотечественник, правда, называет из своего тайного списка одного: «Из ныне живущих могу назвать только одного Владимира Калиниченко. Это настоящий философ. Прирожденный русский философ». Итак, из трех-четырех фраз выстроилась цепочка от иллюзорности феномена русской философии, через единственного самостоятельного философа Розанова, к единственному прирожденному русскому философу. Правда, из всех рассуждений этого автора нескрываемо выпирает самое бесспорное — истинным философом, не русским, но имевшим отношение к России, остается лишь Пятигорский. Хотя, пожалуй, и иметь отношение к России он не желает, если обратиться еще к одному диалогу: «Должна ли русская философия быть литературой?» — «Простите, давайте для начала уберем слово «русская», — последовал ответ.

Далекий от философских дискуссий читатель может подумать, что речь идет о клиническом случае русофобии, но с горечью приходится свидетельствовать, что оценки русской философии как периферийной или эфемерной, не столь редки. Неясным в этих оценках остается одно: с какой культурой, или хотя бы территорией соотносят свои писания подобные амбициозные мыслители?

Не иссякло и идеологическое отсечение пластов русской философии. Воспроизведу суждения влиятельных авторов. Во время Российского философского конгресса в мае 2005 года в Москве А. А. Зиновьев прочел лекцию, она опубликована в журнале «Философия образования» (2006, № 2), выходящем в Новосибирске.

Зиновьев, как известно, был выслан из СССР за литературную критику коммунизма, но с не меньшей страстью в последние годы жизни он клеймил и русское Православие, именуемое им тоже идеологией. «Православие — это феодальная дореволюционная дремучая средневековая идеология. Каким бы марксизм ни был <…>, тем не менее, эта идеология была на несколько порядков выше с точки зрения образования людей, просвещения»1.

Зиновьев немало написал сочинений по математической логике, его не заподозришь в алогизмах. Получается, что для него не только Ленин и Сталин, но и марксисты рангом пониже, вроде Марка Борисовича Митина, которого как раз Зиновьев, самый блестящий острослов Института философии АН СССР, называл в свое время «Мрак Борисович», а вот эволюционировал к тому, чтобы считать его «на несколько порядков выше», просвещеннее Ильина, Бердяева, Флоренского, Эрна, Булгакова, Зеньковского, Красавина.

Подытожу затянувшееся цитирование современных воинствующих отрицателей духа русской культуры, неотъемлемой от традиционной религии, созидавшей всю историю нашего отечества, редким по ненавистничеству призывом Ю. И. Семенова, автора монументальной и прочитанной многими в 60-е — 70-е годы XX столетия книги «Как возникло человечество» (М., 1966). Итак, даю без комментариев этот шедевр: «Русская религиозная философия была мертворожденной. Некоторое время она существовала, как упырь на живом теле философской мысли России. В последние годы была предпринята попытка гальванизировать этот труп. Но долго это продолжаться не могло. Чтобы не заражать живых, покойник должен быть похоронен. И чем скорее, тем лучше»2.

Существует ли национальная философия, или по определению, по замыслу, по своему месту в совокупности знаний и творчества, философии противопоказано быть национальной, ведь она претендует на постижение предельных оснований бытия?! Если быть последовательным в такой постановке вопроса, то следует усомниться и в персонификации философии. И тем не менее, хорошо известно, что в отличие от науки, которая лишь косвенно и ритуально чтит своих первопроходцев, философия, как и искусство, как и художественная литература — это непременное авторство; нет иной философии, кроме поименно представленной, ибо чтобы прикоснуться к темам философии, надо вновь и вновь открывать Платона, Декарта, Канта, Хайдеггера, Лосева.

Пытались не однажды выразить все существо философии в разнообразии ее проблем, но даже и при таких попытках неизменными оказывались опорные имена: никак не заговорить о логике без Аристотеля и Гегеля, а философская антропология ущербна, если не безжизненна, без Григория Нисского, Макса Шелера или В. И. Несмелова.

Национальный облик философии не всегда ярко выражен, но все-таки не случайно утвердились словосочетания — греческая философия, французский экзистенциализм, американский прагматизм и тому подобные.

Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель с их критицизмом и системосозидательством неотделимы от немецкого духа и культуры. Можно что-то заимствовать из их философии, развивать какие-то сюжеты, но в своей полноте их сочинения могли появиться только в Германии.

Философия персонифицировано выговаривает, прежде всего, национальные проблемы, через них устремляясь к Абсолюту, через них становясь интересной и востребованной для других национальных культур. Немецкий мыслитель В. Шубарт, знаток русской художественной литературы и философии, отмечал: «Можно без преувеличения сказать, что русские имеют самую глубокую по сути и всеобъемлющую национальную идею — идею спасения человечества»3. Эта идея осознана и отражена русскими философами, писателями — от Ф. М. Достоевского до И. А. Ильина и даже А. В. Гулыги.

Когда в 80-е годы, на излете существования большого нераздельного государства — Советского Союза, стало возможным во все большей степени говорить о русской религиозной философии, для меня этот вопрос не был равнозначен возможности изучить и пересказать идеи наших философов прошлого, ибо главный вопрос в другом — возможно ли преемство исканий в русской философской традиции? В 1990 году я пытался несвоевременно предложить на философском факультете Ленинградского (Санкт-Петербургского) университета, где работал четверть века, создание новой кафедры — русской философии, подчеркну, именно русской философии, а не ее истории только, то есть, чтобы возник коллектив, способный не только комментировать учения, концепции прошлого, но всматриваться в противоречия сегодняшнего бытия, стать самосознанием народа, изувеченного принудительной идеологизацией, отторжением от исторически укоренной веры, развивать темы философии, заявленные русскими мыслителями и существенно ими разработанные.

Такая задача оказалась преждевременной. «После перерыва» (С. Хоружий) не может в одночасье появиться слой философов, подхватить эстафетную палочку русской философии. Даже те, кто смогли общаться с живыми носителями русской мысли, не всегда схватывали в ней самое глубинное, сокровенное, а может быть, они оказывались не вполне людьми русской культуры по воспитанию, по мирочувствованию. Наиболее зримо это обнаружилось в личности В. В. Бибихина, на протяжении ряда лет общавшегося с А. Ф. Лосевым, украдкой записывающего беседы с ним и оставившего нам, читателям, это сокровище. Казалось бы, один из образованнейших людей России, прекрасный переводчик, в общении с последним из уцелевших русских религиозных философов XX столетия, неминуемо должен был напитаться духом подлинно русского мышления и мировоззрения. Ничего этого в Бибихине обнаружить не удается. Он не стал, и не стремился стать, русским философом, даже в веровании его пригнуло куда-то к католичеству, то есть по меркам XIX века его трудно назвать русским человеком, ибо первейшим мерилом русскости тогда считали православную воцерковленность. Возможно те, кто лично общался с Бибихиным, знают иного Бибихина, мне приходится судить о нем по опубликованным трудам, а это не всегда абсолютно верное суждение о человеке.

Мы долго числили, например, Генриха Степановича Батищева в ряду теоретиков материалистической диалектики, и до сих пор он более всего известен своими трудами о диалектических противоречиях и соответствующей логике, о творчестве, о метаморфозах активности человека; не многие знают, что еще в 70-е годы он с сожалением говорил в частных искренних беседах, что Э. В. Ильенков, его учитель, своим талантом реанимировал угасающую силу марксизма, и что в последние годы жизни Батищев осознал себя русским человеком, православным, устремленным к монастырю; при его аскетическом образе жизни такой переход был вполне реален. К сожалению, Г. С. Батищев, обладавший высочайшей философской культурой, не успел сказать свое слово в собственно русских сюжетах философии, хотя дело не только, и не столько в сюжетах, а во внутреннем стержне размышлений: на основе диалектической культуры и нового для себя освоения религиозно-философской литературы он мог шагнуть к такой трактовке творчества, личности, которой не знает европейская традиция философствования.

Русские философы XIX — начала XX веков редко рефлексировали по поводу собственного вклада в философию. Симптоматично, что две яркие статьи о русской философии были написаны для немцев, на немецком языке — это попытки объяснить европейцам особенности русских исканий: «Русская философия» А. Ф. Лосева (1919) и «Сущность и ведущие мотивы русской философии» С. Л. Франка (1925). Если Лосев не страшится говорить о национальных достоинствах отечественной мысли, то Франк, приверженец научной философии, лишь в этой статье для немцев отступает от своей приверженности рационализму. Приходится оговаривать это обстоятельство, так как в других работах, особенно в полемике с Эрном, верх берут его рационалистически-европейские привязанности. «Статья Эрна, — писал он, — сплошной панегирик русской философской мысли… Такого огульного и безмерного национального самомнения в области философии нам до сих пор не приходилось встречать»4.

«Национальное самомнение» Эрна (Арефьева Владимира Гавриловича) проявилось, если прочитать его статью, в том, что он противопоставил рацио западной философии и логос русской философии, обоснованно, как доказано многими исследователями за истекшие десятилетия, соотнося русскую философию с греческой; русский логос у Эрна троичен: космический, дискурсивно-логический и божественный, в то время как западная мысль из этой троицы сохраняет лишь дискурсивно-логический компонент.

С. Л. Франк желает оценить русскую философию мерками европейского научно-рационалистического мышления, но это желание не реализуется у него последовательно. Пытаясь отыскать прообразы европейской философии в России, он обращается к сочинениям Льва Лопатина «Положительные задачи философии», хотя не удовлетворяется вполне им и поясняет: «Но лишь с работы Николая Лосского «Обоснование интуитивизма» (1905) возникает специфически русская научно-систематическая философская школа, которая, может быть, позднее превратится в своеобразный эталон для русской научно-философской традиции»5.

В то же время, прекрасно зная о вненаучных формах философствования не только Шопенгауэра и Ницше, но Сократа и Платона, Франк допускает и в русском исполнении вненаучные вольности. «Собственной формой русского философского творчества выступает свободно написанная статья, которая крайне редко посвящена какой-то определенной философской теме <…> и затрагивает глубокие и важные мировоззренческие вопросы»6. В то же время, Франк, обозревая поле метафизических исканий русских мыслителей (писателей, богословов, а не только тех, кого бесспорно он мог бы отнести к профессиональным философам), приходит к обоснованному выводу о том, что «главным содержанием русского философского мышления является религиозная этика»7, в которой добро превращается в онтологическую сущность мира, последнюю требуется не только постигнуть, но ей покориться, то есть речь идет о религиозной онтологии, совпадающей с внутренним содержанием жизненных устремлений нации.

От такой постановки вопроса — совсем короткий шаг к констатации фундаментального вклада русской философии в нравственно-духовную проблематику человечества. Духовная жизнь личности, нации, человечества — не менее значима для философских размышлений, чем все иные, признанные бесспорно философскими вопросы.

«Самая плоть русской души уже пронизана зачатками духовности»8, — проницательно отмечал В. Ф. Эрн, — Россия — страна величайшего напряжения духовной жизни»9. Это величайшее напряжение духовной жизни не могло не отразиться в вершинных достижениях русской философии, которую И. В. Киреевский обоснованно назвал духовной философией.

Пристальное внимание к духовности, к духовной жизни личности и народа пронизывает все поиски русской мысли, в какой бы форме она ни выражала себя — в форме ли собственно рефлексии, в форме ли богословско-философских сочинений (как это часто было у Флоренского, Флоровского, Ильина, Булгакова и др.), или же в литературно-художественных жанрах. Духовно-нравственные искания высшего назначения человека, постижение абсолютных координат человеческого бытия, эти задачи и задания русской философии, определившиеся историческими особенностями ее культуры, становятся все более востребованными в мире, ибо разрастающийся утилитаризм, кризис идеальных оснований национальных культур побуждает искать пути сохранения духовности10. Бессердечная культура, о гибели которой много писал И. А. Ильин, не может быть вытеснена без человеческих усилий, а усилия эти станут осмысленными, если взоры обратятся к антиподу бессердечной культуры — русской философии.

 

1 Зиновьев А. А. Постсоветизм // Философия образования. 2006. № 2. С. 8–9.
2 Семенов Ю. И. О русской религиозной философии конца XIX — начала XX века // Философия и общество (научно-теоретический журнал). 1997. № 4. С. 137.
3 Шубарт В. Европа и душа Востока. М., 2000. С. 194.
4 Франк С. Л. О национализме в философии // Русской мировоззрение. СПб., 1996. С. 104.
5 Франк С. Л. Сущность и ведущие мотивы русской философии // Русской мировоззрение. СПб., 1996. С. 150.
6 Там же. С. 151.
7 Там же. С. 152.
8 Эрн В. Ф. Время славянофильствует // Эрн В. Ф. Сочинения. М., 1992. С. 386.
9 Там же. С. 383.
10 Подробнее об особенностях русской философии: Корольков А. А. Духовный смысл русской культуры. СПб.: Издательство РГПУ им. А. И. Герцена, 2006.