Так это было. Воспоминания о моем отце.*

* продолжение, начало «Родная Ладога» № 3 2017

Как я уже упоминала выше, цель моего рассказа донести до читателя правду о жизни в России, правду, которая была искажена и изуродована коммунистическими средствами массовой информации, фильмами и историей, которая переписывалась и переписывается до сих пор в угоду политическим требованиям или из-за незнания фактов историками. Примеров этому есть великое множество. 

Теперь мы знаем, как создавались фильмы. Думаю, что нет человека, не видевшего фильм С. Эйзенштейна «Ленин в Октябре», в котором нет ни одного кадра, соответствующего действительности. Драматическая картина взятия Зимнего дворца — ничего подобного не было. Никакого штурма, и все остальные сцены — это все фантазия кинорежиссера. А Путиловский завод? Я ясно помню по фильму, как в грязи и паутине умирали старики — работники завода и рождались дети в этой жуткой обстановке. Какой ужас! Какая несправедливость обманывать мир такими картинами! А ведь в это поверили не только русские люди, живущие в Советском Союзе, а весь мир.

В шестидесятых годах мы, уже живя в Австралии, смотрим новости и фильм «Парад победы в Москве». Этот фильм был преподнесен как документальный, а не художественный. Я запомнила имя продюсера (создателя) этой передачи, его имя Тейлор (Tailor).

И вот что пишет очевидец, мой отец, в своей книге «Воспоминания о Ледяном походе»:

«Мне пришлось посетить одну семью в Петрограде. Глава этой семьи — токарь Путиловского завода. Образование у него — законченная начальная школа. И что я увидел? Ему 49 лет. Сын — двадцатишестилетний, уже заканчивал Военно-медицинскую академию. Дочь только что закончила гимназию, по этому случаю у них был устроен вечер, на который я и был приглашен.

Квартиру они снимали на втором этаже по Измайловскому проспекту. Квартира из четырех комнат. Это было в начале 1915 года. В то время, как он мне говорил, на заводе по цехам уже начали подсовывать мастеровым листовки революционного характера. И кто этими листовками увлекался? Исключительно пьяницы, которые с нетерпением ждали получки, а как только получали деньги, шли не домой, а в кабак.

“Вы бы посмотрели, — говорил он, — что делается у ворот завода, откуда они уходят домой с получкой. Там их уже ожидают жены с детьми, стремятся увести мужей домой или взять у них деньги, которые они получили. Почти всегда их попытка остается безуспешной. Обычно получают вместо денег оплеухи”.

Папа спросил, почему же рабочие не дают своим женам денег?

“А вот почему. Он уже в этом кабаке задолжал. С этой получкой он приходит к хозяину кабака, с ним производит расчет, а что остается у него от получки, и если жена не отстает, отдает остаток ей, а сам остается пить. Хозяин ему отпускает в кредит до следующей получки. Семьи этих пьяниц живут в подвальных квартирах — нищенствуют”. Вот таким людям нужна была революция, а не тем, кто умел жить по-человечески».

Во время моей последней поездки «Паломничество по Святым местам России» в 2010 году я посетила храм, мимо которого мы часто проезжали, но он не входил в планы нашей экскурсии. Он меня заинтересовал, и, как я поняла потом, история этого храма оказалась для меня исключительно интересной, потому что он привел меня к тому месту, где все происходило, как описывал папа.

Это храм Воскресения Христова у Варшавского вокзала. История его возникновения мне показалась очень интересной.

В конце ХIХ века местность около Варшавского и Балтийского вокзалов была рабочей окраиной столицы. Служащие железной дороги и рабочие нескольких заводов составляли население ближайших бедных кварталов. Пыль набережной, кабаки, пьяные рабочие и грязные ребятишки были обязательной составляющей этого мира тяжкого труда и беспросветной нужды. Поэтому, понимая необходимость иметь церковь в этом удаленном от приходских церквей районов, Петербургское общество религиозно-нравственного просвещения ходатайствует перед городскими властями о выделении земельного участка для постройки храма. Первый деревянный храм Воскресения Христова, возведенный в 1894 году, стал поистине лучом света в темном царстве простой рабочей жизни. Ведь в нем помимо богослужений и народного пения проводились духовные беседы и чтения, на которые народ устремлялся тысячами. Вскоре появилась церковно-приходская школа, библиотека и читальный зал. Здесь же зародилось Александро-Невское общество трезвости, которое было необходимо тут, как воздух. Я помню из рассказов моего папы, как бедные жены рабочих приходили получать жалование своих мужей, пока они его не пропили. Только сейчас я поняла, где это происходило. Когда мы проезжали мимо этого храма, на мои вопросы: «Что это за храм»? мне отвечали жители Питера, что это храм, в котором молились жены мужей-алкоголиков.

Общество трезвости было открыто в 1898 году попечением настоятеля храма отца Александра Рождественского, и разрослось так, что в период расцвета насчитывало более 70 тысяч человек. Однако маленькая Воскресенская церковь стала тесна, и Государь Николай II утвердил проект трехпридельного храма архитектора Г. Д. Грима. Каменный храм был заложен 7 августа 1904 года, и, несмотря на трудное время Русско-японской войны и кровавых событий первой революции, праздник Рождества Христова был отмечен в новом просторном храме в 1908 году. 

Трудно поверить, что такое количество людей потянулось за помощью в храм, в школу, в библиотеку и в общество трезвости. Я купила в храме старые фотографии с представителями и членами комитетов этого храма, трудящимися в сфере образования и воспитания народа.

 

* * *

Познакомив читателя с жизнью крестьян, оренбургских казаков, рабочих, в частности, рабочего Путиловского завода, перехожу к описанию папой сибирского казачества.

Папа пишет: «Вот уже осень. Наступили заморозки, на смену осенних дождей, можно сказать проливных, пришла снежная слякоть, которая облепила у коней гривы и хвосты, а у нас папахи. 

Я уже могу ездить верхом, боли в ноге нет, а поэтому, когда полк был в походе, я ехал со штабом полка.

В такое осеннее время мы пришли в одну из станиц Сибирского Казачьего Войска. Поселок большой, расположен вокруг озера, а потому ни одной улицы в нем не было прямой. По качеству и архитектуре дома выглядели беднее и хуже, чем дома у оренбургских казаков. Такое впечатление могло произойти из-за того, что отвратительная осенняя погода не может вызвать у человека хорошее настроение, а при плохом настроении и цвет розы покажется бледным. На улицах грязь растоптана скотом, а во дворах еще хуже.

Командир полка занял квартиру в доме священника. Дом этот был вблизи церкви, а я остановился поблизости в доме казака. Пришли мы в эту станицу уже под вечер, время было холодное, и чуть ли не из каждой трубы шел дым, разносящий “аромат” кизяка по всей станице. Хозяйка дома лет шестидесяти встретила меня очень ласково, можно сказать, с материнской любовью. Муж ее был угрюм и молчалив, даже не спросил, какого мы полка. Обыкновенно казаки очень любопытны, любят поговорить.

В доме было чисто и уютно. Комнаты были небольшие, за исключением столовой. В столовой, в стороне от большого стола, стоял мягкий диван и два мягких кресла, обтянутые плюшем малинового цвета, и небольшой круглый столик с курительным прибором. Эта сторона с двумя углами обозначала гостиную, но чем проигрывала эта уютная квартира, так это тем, что потолки ее были слишком низки, в особенности, где была соединена гостиная со столовой. Там создавалось впечатление, что потолок вас вот-вот придавит.

На дворе пристройки: амбар, кладовые, навесы для телег и сельскохозяйственных машин и прочее. Все это выглядело хуже, чем у оренбургских казаков и крестьян Пермской губернии.

Хозяйка дома моментально накрыла стол в столовой на одном конце стола на один прибор. Закуску поставила в больших глубоких тарелках. Там была свинина, баранина, большие куски холодного гуся, сальтисон, холодец, несоленые огурцы, сметана, творог. Хлеба, нарезанного, душистого, пшеничного — целая гора. Тут можно было накормить десяток голодных казаков. Когда я увидел такое обилие закусок, я спросил: “Отступающая-то наша армия не обидела вас в съестных припасах?” На что она мне ответила: “О нет, у нас проходили все днем, остановятся на часик, и опять уходят. Какой-то пехотный полк ночевал у нас одну ночь. Они больше все подсматривали хороших лошадок да покрепче телегу. У нас ведь скот далеко отсюда, на подножном корму, и табуны-то коней тоже там. Правда, забегают солдаты-то, попьют молочка с хлебом, и дальше. Ох, Боже мой, где же теперь мой Митенька?

Может, сидит у кого, как Вы, и думает, где же прилечь и заснуть? Еды-то у него много, ее везут в обозе сотни. Он ведь у меня командир сотни. Я Вас положу спать в комнату Митеньки на его кровать. Она ведь все время пустует. Он больше жил, а теперь, можно сказать, живет в Петропавловске. По слухам, Петропавловск уже заняли эти красные аспиды. Что будет дальше, одному Богу известно. Мы уж дали Митеньке самых лучших коней, а вот если придут сюда красные, отберут добрых лошадок даром”.

Я думал про себя, что вот этот край еще не тронут, если так говорит сибирская казачка.

Я уже в Митенькиной комнате. Комната небольшая, с таким же низким потолком. В ней односпальная кровать, письменный стол, два венских стула, этажерка, на ней около двух десятков книг — беллетристики, на письменном столе три фотографии под стеклом кабинетного формата. Одна фотография — производство Мити в прапорщики в летней походной форме, вторая фотография — он же в чине сотника в бекеше (шуба сибирского покроя в виде барчатки) и папахе, лихо заломленной на затылке. Третья фотография — девушка с большими ясными глазами, нарядная, в жакете в виде венгерки. Воротничок, полы, борта и папашка опушены мерлушкой из мелких барашков.

Когда мать Митеньки приготовляла мне кровать, успела рассказать мне о третьей фотографии. “Вы, наверное, думали, что это Митенькина невеста? Правда, эта девушка очень нежная и хорошая, но для нашей-то семьи она не совсем подходит. Она дочь нашего отца Серафима. У них вся семья больше занимается музыкой да пением, а к нашей казачьей работе она не приучена. Нам надо такую, чтобы она не только мне помогала по дому, но чтобы умела и за скотом ходить”.

Когда я ей сказал, что ее сын, будучи командиром сотни, будет жить там, где стоит его полк, она сразу опешила и на минуту задумалась, на лице у нее выразился испуг за потерю своего сына, как будто до этого она никогда не думала, что он будет жить от нее отдельно. Оказывается, любовь матери предъявляет права такие, что она не мыслит, чтобы сын ее мог жить с женой своей где-то отдельно, пока она жива. Надо заметить, что если у матери один сын, многие из них так же мыслят, как мыслила мать Митеньки.

Хозяин дома во время ужина даже не зашел в столовую. На мой вопрос, почему он не ужинает со мной, она ответила, что они в кухне угощаются.

Когда я проходил в отведенную мне комнату, я почувствовал запах самогона, и веселый разговор с моим ординарцем был слышен из кухни.

Не могу умолчать о сибирском казачестве. Оно так же восстало, как и оренбургское казачество. У сибирского казака в 1919 году, несмотря на войны германскую и гражданскую, дом был, как говорят, полная чаша. Точно такое же было богатство, как у оренбургского казачества. Их поселки и станицы — не что иное, как постоянная резиденция для семьи, где он растит детей, а главный капитал у казака-сибиряка наращивался в табунах лошадей и гуртах крупного рогатого скота и гуртах баранов. У оренбургского казака точно так же, но плюсом являлись плодородные земли. Факт налицо, что Россия была богата живностью и злаками, и все это богатство принадлежало крестьянам и казакам. 

В русском мужике до революции мы видели глубокую веру в Бога, веру чистую, такую, как только может верить дитя. Всегда в нем присутствовало сострадание к ближнему. Не отнимешь у него и хлебосольства. Эти качества в русском человеке сочетались, они являлись основой для мирной и дружной жизни с иноплеменными народами. А мало ли у нас таких соседей? Укажу только тех инородцев, которые занимались исключительно скотоводством. От Омска, Петропавловска, Челябинска на юг — киргизы, калмыки. От Иркутска на юг — буряты, монголы. Со всеми этими народами наш русский мужик и казак жили в дружбе, взаимоотношения их зиждились на полном доверии. Вследствие доброты, свойственной русскому человеку, происходило сращивание всех народностей в одну общую семью, и эта семья составляла Российскую империю.

Наш русский народ почти 300 лет находился под игом татар, а когда Россия стала великой — он оставался тем же, каким был раньше. Он никому не мстил за прошлое. Тому, что доброта русского человека никогда не угасала, можно привести много примеров и доказательств. Например, в Уфимской губернии татары пользовались большими земельными наделами. Эту землю они сами не обрабатывали, а сдавали в аренду нашим русским мужичкам. Наши русские обрабатывали эту землю и даже жили на ней. Когда приезжал хозяин этой земли — татарин — к русскому мужику, чтобы получить аренду, он этого татарина сажал за стол, угощал его чаем и называл его князем. Надо сказать, что татары очень любили, когда их называли князьями, тогда он и аренду не требовал и только просил “на чай”: “Моя люби чай чарга”. 

И так веками у них сохранялись добрые взаимоотношения. Не было между ними ни ссор, и не поднимали они между собой исторических (политических) вопросов, и также не существовало национальной ненависти друг к другу.

Вот таким был русский народ до революции. Даже не зная сам и не подозревая о богатстве своей души».

 

* * *

Отступление Белой армии, Ледяной поход, весь ужас происходящего в этом обзоре я не решаюсь писать. Это все есть в книге, но не могу обойти несколько драматических высказываний.

Читаю дальше. 

«Армия не могла полностью перебросить интендантские склады по железной дороге в одно указанное место, где бы можно было произвести выдачу военного обмундирования воинским частям. Для этого потребовалось продолжительное время, чтобы всех одеть в соответствующее обмундирование.

В Читу мы пришли в зимнем обмундировании — на голове папаха, на плечах полушубок, на ногах катанки и ватные брюки, а весна берет свои права, не спрашивая нас, готовы ли мы к встрече с ней. Эта весна была для нас так дорога, как Воскресение Христово. Этот Ледяной поход, полный страданий и лишений, отнял от нас здравое мышление, как будто мы были все время на застывшей планете, которую солнце уже никогда больше не обогреет. Десятки тысяч чинов Белой армии, плюс множество семей военнослужащих и беженцев стали подходить к городу Чите. Подходили двумя путями: один путь — воинские части, которые шли походным порядком, второй путь — это те, которые двигались в эшелонах по железной дороге вместе с больными тифом и выздоравливающими.

Не знаю, с каким радушием принимал нашу армию атаман Семенов, но квартиры для наших штабов были предоставлены. Чтобы не загружать город, войска были распределены по окрестным деревням. И только здесь войска почувствовали полный отдых, а прошлое казалось ужасным кошмаром.

Солнце нас уже пригревало, физического переутомления не было, воспоминания о прошлом не воскресали, никто не задумывался о том, откуда он сюда пришел, что он потерял — дом ли свой, где когда-то уютно проводил время со своей семьей, или то имущество, которое было нажито десятками лет и составляло его богатство. Он об этом не думал, а если это и приходило ему на мысль, он старался от этого избавиться, от этих воспоминаний, чтобы не подвергать свое измученное сердце страданиям и не омрачать долгожданные минуты счастья. Он уже слишком много выстрадал, и эта передышка под яркими, теплыми лучами солнца была подлинным счастьем. Он не обращал внимания, во что одет, он не стыдился идти по городским улицам в катанках, несмотря на то, что на этих улицах местами уже стояли лужи, а его размокшие катанки уже не имели форму сапога. Носок задран вверх, задник на боку, и казак идет на голенище, крепко придерживая винтовку на руке. Он уже не испытывал холода, не слышал свиста неприятельских пуль, он испытывал такое счастье, что в жизни вряд ли у него были такие счастливые минуты, какие он переживал сегодня.

А посмотрели бы вы, что делалось в эшелонах с семьями, в поездах с больными и ранеными. Открытые настежь двери и окна, все тянулись к солнцу, чтобы обогреться его лучами. Ведь люди ехали в простых товарных вагонах, которые нечем было отапливать.

Когда мы встали твердо на землю и оглянулись назад, перед нами открылась картина: весь пройденный нами путь был усеян конями и санями, и он не был узким и прямым, а ширина его была местами около трех километров. Все это говорит о том, что люди видят берег, видят село, и, как утопающий в море, старается скорее доплыть до лодки. Так и тут, чтобы не замерзнуть на блестящем льду, бросали упавших коней и шли пешком, обгоняя друг друга.

Невольно вспоминаются слова Достоевского: “...страдание — это есть жизнь, если бы не было страдания, где же удовлетворение?”

Через некоторое время все стало входить в нормальную колею, карантин был снят, постепенно полки за полками, дивизия за дивизией преобразовывались, сбрасывали с себя грязную одежду. Из неряшливого солдата превращался в солдата в приличной форме, на голове появилась фуражка, на плечах шинель с погонами, на ногах вместо катанок кожаные сапоги или солдатские ботинки с обмотками. Казалось бы, что значит форма, в которую переоделся солдат? Он остается таким же человеком, каким был прежде, но оказывается, нет. Вид солдата стал внушать доверие, что эти солдаты не толпа, а борцы, которых можно вести в любой бой. И действительно, как только все были переодеты, отдохнули, уже эти же люди стали мыслить не так, как мыслили в то время, когда они считали за счастье сменить на себе белье. Они уже сейчас думали не о праздной жизни, а их охватывала одна общая идея борьбы с большевиками.

Воинская дисциплина была та же, что и в Сибири. Если бы она была создана на принципе одной строгости, тогда надо полагать, что в тяжелые минуты солдаты могли бы превратиться в толпу, а у нас в армии существовало глубокое сознание долга перед отечеством. Это сознание воодушевляло нашу армию идти на подвиги и тяжелые переживания, а если суждено кому умереть, то умереть с честью».

«В Забайкалье нам пришлось встретиться с людьми, — пишет папа, — у которых не было единомыслия, что заставило нас обратить на это внимание. Забайкальское казачество в военное время выставляло 14 полков. Все эти полки участвовали в войне против Германии. Для пополнения действующих полков в Войске были запасные полки, в которые призывалась молодежь. На фронте была проведена мобилизация действующей армии, большевики повели усиленную агитацию в этих запасных полках, чтобы из них создать новые большевистские полки в противовес казакам-фронтовикам.

Вот с этим-то молодняком нам частенько приходилось сталкиваться в перестрелках за обладание некоторых населенных пунктов. Какая ирония! Эти люди, материально обеспеченные, не испытавшие ни в чем нужды, взяли в руки винтовку и пошли против своих же, что бы в результате прийти к полному разорению. Так сделали молодые казаки Забайкалья.

На богатство этого казачества нельзя не обратить внимания. Германская война длилась три с половиной года, гражданская война уже продолжалась около двух лет, а у забайкальского казака богатство не убывало. Система в производственном отношении не изменилась. Прибыль в скоте с каждым годом увеличивалась, и казак жил, как говорят, словно “Царь и Бог”. Из их слов мы слышали, что среди них были семьи, которые не знали счета своим табунам.

Наш полк стоял несколько месяцев в поселке Х. Когда подъезжаешь к нему, видны невысокие дома, не отличающиеся своей красотой. Невольно думаешь, что здесь люди живут в нужде, а на самом деле выходит точно по пословице: “Не красна изба углами, а красна пирогами”. При размещении наших казаков по квартирам почти в каждом доме было поставлено около пяти человек, и все они перешли на полное довольствие добрых хозяев и хозяек. Как бы эти хозяева и хозяйки ни были гостеприимны, казакам не хотелось злоупотреблять их добротой, поэтому они старались перейти на свой стол, принося мясо, приварок и хлеб. Хозяйки неохотно брали мясо, хлеб и приварок из сухих овощей, подвергали большой критике и неохотно варили. Хлеб отдавали свиньям, а солдат кормили своим хлебом.

Для Белой армии этот период отдыха в Забайкалье явился наградой за все пережитое.

Я жил на квартире у забайкальского казака Ефимовича. Фамилии его я не помню. Приближался праздник Покрова Пресвятой Богородицы. В доме моего хозяина заметно началась суета, которой до этого времени не было. Утром вся семья стала вставать гораздо раньше. Вся эта активность происходила на кухне в доме и на летней кухне, которая была построена на переднем дворе в виде небольшого домика. Я подумал, что, вероятно, готовятся к какому-то торжеству. Мое любопытство заставило меня спросить хозяйку. Она ответила, что скоро будет праздник Покрова, поэтому и готовятся. С самим хозяином разговаривать не пришлось, потому что он часто уезжал на недели две к скоту или в гурт баранов.

Приготовление к празднику заключалось в следующем: стали резать свиней, поросят, гусей, уток, кур, а кто имел индюков, так и они попадали под острый нож. На летней кухне оказался огромный стол в виде верстака. На этом столе производилась разделка мяса и распределение его на разные блюда. Женщины приступали к стряпне. Очень принято у них варить в масле хворост разной формы.

Дом, где я жил, был разделен на две половины. Почти все дома были построены по этому типу. Входя в дом, вы попадаете в большую комнату, которая называется кухней, и одновременно служила столовой. Вторая половина — тоже большая комната — горница. Обстановка в горнице такова: в переднем углу стоял большой стол, вокруг него дюжина венских стульев, но при необходимости можно поставить и две дюжины. У двух стен по большому дивану, и у третьей стены очень широкая кровать, отгороженная ситцевой занавеской. Полы, кровать и диваны не крашены. Видно, что на постройку дома и обстановку много денег не затрачено. Все сделано своими руками, за исключением венских стульев. Приготовления же к престольному празднику в этой семье, как у крупного помещика.

Вот и пришел праздник. Погода прекрасная, день солнечный, тепло. Раскрылись в домах двери и окна, и стал раздаваться гул общего разговора. Вскоре этот гул превратился в пение старых традиционных песен, и весь этот казачий поселок превратился в общий жизнерадостный муравейник. Смешалось все — песни, гармоники, балалайка, пляска и свист. 

Столы ломились от яств и самогона как у моего хозяина, так и в каждой избе. Рюмки, стопки и даже чайные стаканы наполнялись самогоном. Должен заметить, что их самогон не имел этого неприятного и специфического запаха, свойственного обычному самогону. Также они приготовляли различные настойки, не только брусничные и малиновые, но и из целебных кореньев.

Ни офицер, ни казак не могли избежать этого общего разгула. Отказаться было нельзя. Отказ наносил хозяину большую обиду. Если не зашел к нему в дом и не отведал ничего из приготовленных закусок или не выпил рюмку настойки, хозяин сочтет, что он недостоин того, чтобы у него не отведали закусок и выпивки.

Праздник этот продолжался несколько дней. Первый день — полная свобода мужчинам. Они шли куда хотели и приглашали к себе кого хотели. В этот день у стола увидишь только самую старую хозяйку, и та не присядет, а только следит за порядком. Молодые же казачки знают свою работу в кухне по мытью посуды. На второй день начинается гулянка семейных казаков. Тут уже приглашают семьями в гости. Гостей они приглашают к обеду, чтобы к вечеру освободиться для уборки дома и по двору — напоить и накормить скот, подоить коров, пропустить молоко и прочее. Несмотря на то, что они любили гулять, хозяйство они не забывали. Порядок этих гулянок был установлен не хозяевами, а хозяйками. У тех, у кого было большое родство, праздник продолжался до двух недель. Без причуд, конечно, не обходилось. Те, кто начинал с первого дня пить “по полной”, к концу праздника уже не могли поддерживать компанию, садились на коня и уезжали в степь на простор, где ветер очистит голову от винных паров.

Ввиду такой грандиозной гулянки в полку назначалась дежурная сотня. Эту сотню сменяла другая, и так каждые сутки приходилось производить такой наряд. Меня поражало то, что у старых казаков укоренилась военная дисциплина. Пригласит к себе в дом, спросит кто в наряде, и тому крепкого не даст.

Когда наследник Цесаревич ездил в Японию, то по возвращении его из Японии на одной из станций Забайкальской железной дороги казак Шестаков для показа будущему Императору согнал табуны своих лошадей в количестве двадцати тысяч, принадлежащих ему одному. Наследник Престола осмотрел эти табуны. Шестаков сделал ему подарок в количестве двухсот пятидесяти лучших коней, для выбора которых была организована комиссия специалистов. Отборные кони были погружены и отправлены в Петербург.

Этот рассказ не был вымыслом. Уже будучи в Маньчжурии, я лично познакомился с Шестаковым, и он подтвердил, что это верно.

За роскошью забайкальский казак не гнался, несмотря на то, что средства позволяли. Одежду носил такую, чтобы была удобна для верховой езды. Не увлекался постройкой красивого дома. Это его, по-видимому, не интересовало, и соревнования в этом с другими казаками не было, зато соревнование в скотоводстве было развито. Любили выращивать коней-скакунов. Это им доставляло наслаждение. Очень часто устраивали конские бега, во время которых у них был общий праздник. Здесь они ставили немалые суммы на своих лошадей.

Когда я узнал подлинную жизнь забайкальских казаков, я стал упрекать себя за свое неведение. О казаках я знал только по книгам, а чтобы их узнать подлинно, нужно было с ними пожить. Так и вся русская интеллигенция — мало знала русские народы, населяющие отдаленные части Российской империи, поэтому и не умела ценить свое русское богатство. Ее больше влекли идеи запада.

Бывало, соберутся эти казаки-скотоводы и начинают разбирать политику сегодняшнего дня. “А ведь Бог попутал наши умы. Разве нашему народу нужна революция? Иностранцы, наверное, над нами смеются. Дураки мол русские — Царя убили...” 

И вот пришел день, когда нам пришлось перейти китайскую границу. Не доходя до города Маньчжурия километров шесть или семь, артиллерийская канонада затихла, также стала стихать и ружейная стрельба. Изредка где-нибудь услышишь одиночный выстрел, но свиста пуль уже не стало. Это затишье, разбираясь логично, должно бы принести некоторое облегчение, что ты остался жив, а на самом деле получилось обратное. Это даже объяснить трудно. Охватило неожиданно такое чувство, от которого можно только плакать или кричать. Мы не были готовы к этой минуте, сказать ПРОСТИ!

Кто не испытал аналогичных переживаний, тому трудно понять, что переживали мы в то время. Уйти со своей родной земли в чужую страну, куда нас никто не звал — было нелегко! Все богатства российские, которые были нажиты веками нашими предками, оставлялись в пользование победителя. Увидим ли мы тебя, Россия такой, какой ты была — не знаем. С такими тяжелыми мыслями мы находились в то время все, стараясь незаметным образом заглянуть друг другу в глаза, измерить его чувство страданий.

Подходим к границам Китая, и через Маньчжурию Белая армия движется на Владивосток.

За городом Маньчжурия нас встречали китайские войска и отводили в определенный район, где было отведено место для сдачи огнестрельного оружия.

Сотню казаков выстраивали в одну шеренгу с винтовками на плечо и с открытыми затворами. Медленно двигались сквозь строй китайских солдат, которые стояли шпалерами, наши солдаты сдавали оружие китайским офицерам, которые указывали, куда их складывать. После сдачи оружия полки направлялись в город для расквартирования. Квартиры были отведены в школах, городских театрах и в домах частных жителей.

Продолжительность стоянки в этом городе зависела от погрузки в эшелоны и отдыха коней. Пехотные части грузились и немедленно отправлялись. Конницу погрузить было невозможно — недоставало вагонов, поэтому некоторые полки отправлялись в походном порядке в город Хайлар.

Казакам было жаль расставаться с оружием. Они долго носили его за плечами, чистили и ухаживали за ним, как за своими конями. Заботились главным образом о походе, о коне и о карабине. Карабин — это вид походной винтовки, но гораздо легче по весу и короче, поэтому этот вид ружья был принят в кавалерии.

Никакое правительство не позволит присутствие чужой вооруженной армии у себя на территории. Какие бы ни были дружественные договоры у Китая с царской Россией, наша армия была обязана подчиниться требованиям правительства трех восточных провинций. Не сдавать оружия было нельзя, и так наша армия этому правительству наделала много хлопот и принесла большой материальный ущерб.

Для пропуска наших войск через всю Маньчжурию к станции Пограничная были сгруппированы китайские войска из всех трех восточных провинций на Маньчжурскую железную дорогу. Железнодорожный транспорт был полностью использован для перевозки наших войск. Коммерческие операции по перевозке грузов были остановлены. Пассажирские поезда шли не по графику. На служащих железной дороги легла большая нагрузка, им пришлось работать лишние часы. Целая вереница поездов шла к станции Пограничная, отсюда отправляли пассажирские поезда и все воинские эшелоны на станцию Гродеково. Это первая станция в Приморском крае.

Во время поездки нашей Дальневосточной армии по китайской территории на протяжении 1500 километров не было никаких эксцессов ни с жителями китайской национальности, ни со служащими железной дороги, несмотря на то, что здесь, в Маньчжурии, большевиками была уже проведена большая работа. На нас железнодорожники смотрели как на врагов. 

Со дня революции прошло уже три года и девять месяцев. После Февральской революции пришла Октябрьская, а потом наступила Гражданская война, которая продолжалась более двух лет. Казалось бы, за такой период времени к России у китайского правительства должно бы быть утрачено доверие, но китайское правительство не нарушило старый договор, несмотря на то, что не извлекло для себя выгод. Белая армия, оказавшись на территории Китая, уже не являлась армией, как защитница старой России, что могло дать право китайскому правительству интернировать ее на своей территории, но не пропускать в Приморье через всю Маньчжурию. Но прошли десятки тысяч солдат, казаков, офицеров и их семей беспрепятственно.

Если эти два государства — Россия и Китай — воскреснут, встанут на национальные ноги, то эти добрососедские отношения Китая к русскому народу Россия не забудет.

 

* * *

Правительство Приморской области, чтобы пользоваться доверием народа, объявило свою программу, где было сказано, что цель этого правительства — свергнуть правительство большевиков в России, сделать созыв Учредительного собрания, куда должны войти представители всех классов населения и народностей, чтобы оно могло бы избрать Российское Правительство. Такая программа народу была приемлема, ибо Всероссийское правительство было бы выбрано всеми представителями от народа и по воле его.

Каппелевская армия пришла в Приморье, не имея при себе огнестрельного оружия. Офицеры сумели привезти с собой револьверы не в кобуре, а в кармане. Шашки у офицеров и казаков были при себе.

Пехотные полки были расквартированы первое время во Владивостоке, Никольск-Уссурийске и Раздольном, а казачьи полки были размещены по деревням. Население Приморской области состояло из казаков-уссурийцев, из старых переселенцев, можно сказать, аборигенов, и из переселенцев начала ХХ века. Эти переселенцы приехали с Украины. Сели они на эту землю крепко, основательно обрабатывая ее. Построили не хутора, а большие села и деревни, которые были заселены земляками. Казачьи полки Оренбургского войска были размещены по этим деревням.

Прежде чем что-то сказать об этом народе, невольно вспоминаются слова великого русского мыслителя и критика Белинского: 

“Невозможно представить себе народа без религиозных понятий, облеченных в формы богослужения. Невозможно представить себе народа, не имеющего одного общего языка, но еще менее можно представить себе народа, не имеющего особенных, одному ему свойственных обычаев”.

Эти люди, живя на Украине, где много земель принадлежало помещикам, мало имели своей земли, а когда приехали в Приморскую область, на земельные просторы, они почувствовали свободу. Сами они рассказывали, что, приехав сюда, стали помещиками. За десять лет они успели построить школы и церкви в своих деревнях.

Мы пришли в деревню Павловку во время Великого Поста. В это время было уже тепло, только в глубоких оврагах на северной стороне можно было увидеть снег, а на полях уже кипела работа. К Страстной неделе посев уже был закончен. Сельскохозяйственный инвентарь был уже составлен под навесом переднего двора. На последней неделе Великого Поста ежедневно был слышен колокольный звон к обедне и вечером к всенощному бдению.

На этой неделе говеющих было много, мужчин было больше. Редко среди них встретишь старушек. Женщины уже отговели на первой неделе или на крестопоклонной. Ученики всегда говели на Страстной неделе.

Как все было продумано, проверено и строго! Как по расписанию выполнялись все обязанности — от учеников школьного возраста до старческого. Не было такой молодежи, которая бы говорила, что будет замаливать грехи, когда состарятся, что часто мы слышим в эмиграции. Всю Пасхальную неделю никто не работал.

Наступила Радоница — поминовение усопших. К этому дню была особая подготовка. Готовилось все то, что любили усопшие за свою бытность. Готовились закуски разных сортов, пекли блины и вареники, крашеные яйца, и, конечно, не обходилось без горилки, запасы которой были в каждом доме. Ехали на кладбище всей семьей, чтобы отслужить панихиду. В телеги загружали закуски, квас, засолы и всю семью. Приехав на кладбище, расстилали брезент и полога на начинающую зеленеть травку и раскладывали все, что привезли с собой. Потом ждали священника, который быстро обходил могилки, чтобы отслужить литию. Могилок еще было мало, больше детских. Кладбище новое, и люди не все старожилы.

Как только батюшка отслужил литию и благословил трапезу, семья приступала к поминовению усопших, начиная с просфоры и кутьи, а после этого начинали выпивать и закусывать. Радоница — это поминовение усопших, оно принимало форму пикника, поминали друг у друга, и к вечеру, уже крепко напивались, душа рвалась к песне и к веселью.

На кладбище петь было нельзя, поэтому, как только садились в телеги, затягивали на все голоса песни, и если лихо неслись кони, то они прокатывались по улицам на своих борзых с песней.

Были и такие люди, которые шли на кладбище пешком. Они возвращались домой уже крепко подвыпивши горилки, в обнимку по нескольку человек и обязательно с украинской песней. Таков был обычай в день Радоницы.

На Красную горку справляли свадьбы. Время было свободное, особенно у тех, кто не проводил в это время построек, а делал только заготовку строительных материалов. Ведь свадебная гулянка отнимала немало времени. У кого большое родство, свадебное гулянье продолжалось до двух недель. В таких случаях у них существовала определенная система. Весь мужской пол в эти дни до обеда успевал работать по хозяйству около дома, а женщины, в особенности те хозяйки, которые сегодня принимали гостей, были заняты приготовлением закусок. Если начало свадьбы прошло без всяких шероховатостей и дружно, они с первых же дней решали — с общего согласия — у кого и в какой день собираться. Этот план у них не нарушался, ибо принять гостей — надо много чего приготовить. «Если у Грицька были такие закуски, а я, Павло, чем хуже Грицька»? Ввиду того, что семьи были большие, гостей в каждом доме собиралось около сорока человек. За стол садились около двух часов дня, а разгонная чарка горилки могла быть только в 11–12 часов ночи. Гулянки, особенно свадебные, любили все женщины. Здесь они могли свободно веселиться и выпить горилки, как и мужики. В это же время они изучали рецепты друг у друга, определяли вкус закусок и печенья и, конечно, каждая хозяйка старалась не ударить лицом в грязь.

По определению хозяйственных порядков, здесь многие матери делали выбор для своего сынка — из которого дома ему можно взять жинку.

Такими же желанными гостями были на свадьбах наши казаки и офицеры. Ведь в каждом доме было таких квартирантов по четыре-пять человек. Большинство офицеров, соблюдая правила вежливости, не хотели своим присутствием нарушать, вернее, стеснять свободу хозяев во время гулянки, но это им не удавалось.

Сама хозяйка наливала две рюмки крепкой настойки, ставила на поднос, подходила к вам, брала одну рюмку, выпивала всю до дна, опрокидывала ее на поднос вверх дном и запевала: 

Эх, выпила я, похилыла,
Сама себя похвалила, 
Що я паньского роду
Пью горилочку, як воду!

Этим она показывала пример, как нужно выпить эту рюмку. Не выпить нельзя, обидишь хозяйку, а выпил эту рюмку, значит, ты уже их гость, должен садиться за стол.

Общий вид деревни после Радоницы и свадеб был такой: у кого были свадьбы, там после обеда слышались веселые голоса и песни, а кто не участвовал в свадебных гулянках, те работали с утра до вечера по дому и по хозяйству. Делали пристройки, ездили за бревнами в лес, женщины вспахивали гряды в огороде, приготовляли парники для огурцов, сеяли лен, а что за зиму напряли, из этой пряжи надо было ставить кросна и ткать холсты.

У каждого дома на улице стояли козлы высотой в рост среднего человека. На эти козлы закатывали бревна для распилки на доски. Эту разделку бревен делал сам хозяин. У каждого многосемейного хозяина была своя продольная пила. Двадцатилетний сын вставал на низ под бревно и заменял пильщика-специалиста. Распиленный лес на доски разной толщины складывали в штабеля для просушки. В это время проходила разделка бревен и постройка домов.

Семьи у этих переселенцев были большие. Совсем не редкость встретить в одной семье трех женатых сыновей, живущих с семьями в родительском доме. Все это объясняется тем, что они приехали в этот край не так давно. Рассуждают они так: надо сначала потверже встать на ноги, а потом уже будем думать о выделении своих сыновей и общими силами начнем им строить хаты.

Семейная дисциплина у них была строгая, можно сказать, чуть-чуть похожа на “Домострой”. Несмотря на то, что старший сын своим внешним видом почти похож на своего отца, а без разрешения батьки он ничего по своей личной инициативе делать не будет — все по указанию отца. Такое явление удивляло многих из нас. В праздничные дни, когда ставили горилку на стол, отец наливал в рюмки всем, включая детей 5–6 лет, и по рюмке заставлял выпить и этих малышей. Считалось, что если дети приобщены к горилке с детства, они не будут пьяницами, когда вырастут.

Мать — глава над снохами и дочерями. У нее дисциплина даже строже, чем у отца. У каждой женщины в семье есть определенная обязанность, и никто не смеет ее нарушить. Например, одна сидит за кроснами. (Кросны — это упрощенный ткацкий станок с бердами и челноками. Такие станки были в каждой семье.) Она ткет холсты, половики, коврики. Другая женщина ходит за скотом, доит коров, пропускает на сепараторе молоко, сбивает сметану на масло. Третья кормит свиней, домашнюю птицу, а мать сама с остальными на кухне у русской печи приучает своих дочек к стряпне и начинает готовить приданое для старшей дочери. Дивчина на возрасте, надо быть готовым к сватовству.

В больших семьях я наблюдал сам, как во время обеда в рабочие дни младшая сноха накрывала на стол, наливала из большого чугунного котла в большую миску борщ. Все садились за стол и хлебали из этой миски деревянными ложками, а младшая сноха ела стоя, не имея права садиться. Она должна была есть и следить, чего не хватало на столе, и как только чего-то недоставало, она добавляла. 

Еда у них была неплохая. В скоромные дни борщ с мясом, чаще со свининой, на второе — гречневая каша, залитая молоком. После такого обеда чая не было, подавался квас. Вот здесь и вспомним слова Белинского, которые так подошли бы к переселенцам с Украины: “Если у этих людей отнять религию и лишить их своих обычаев, разве можно бы увидеть в них такую полную жизнь в материальном отношении, такую стройность семейной тишины, сохранившуюся семейную дисциплину, которая никого не угнетала, а еще более украшала семейную жизнь; свойственные им обращения друг с другом, природную мягкость в произношении слов, которые составляли гармонию”.

Я не слышал, чтобы они между собой ссорились, и не видел раздраженных лиц. Иногда видишь и чувствуешь сам, что уже достаточно причин для ссоры, а получается так, что вовремя переходят на шутки. Я говорю только о людях крепко выпивших, а среди трезвых даже не услышишь споров.

 

* * *

В предыдущей главе я писал о переселенцах с Украины, чтобы читатель имел представление о российских народах, о их нравах, обычаях и социальном положении. Я также обратил внимание на деятельность царского правительства, которое предоставляло право российскому народу занимать плодородные земли, отпуская людям для этого долгосрочные кредиты на переселение. От этих переселенцев я слышал, что кредиты отпускались на 49 лет, что давало им возможность развить сельское хозяйство. Они сами говорили, что приехали на поселение, имея в семье работников, которые через десять лет становились богатыми людьми.

Теперь посмотрим, как жили старожилы, которые приехали в Приморскую область раньше — по своему почину. Некоторые работали при постройке Уссурийской железной дороги и остались там на жительство, а многие раньше посылали туда своих ходоков и переезжали туда. Много коммерсантов привлекало к себе Приморье. Они вели там торговлю и оставались навсегда. Эти старожилы обосновались там давно, они не похожи на переселенцев с Украины.

Семейная дисциплина у них не та, семьи у них гораздо меньше. Женатого сына отец долго при себе не держал, а отделял для самостоятельной жизни. Эти жители тоже занимались хлебопашеством. Много сеяли гречихи, занимались пчеловодством. Жители сел и деревень, находящихся недалеко от маньчжурской границы, занимались контрабандой. Провозили по лесным тропам много спирту очищенного, около 90 % крепости, китайскую чесучу и китайские шелка. Старожилы Приморской области — народ универсальный. Они ремесленники, многие из них имели кузнечные мастерские. Они также коммерсанты, рыбаки, охотники. Урожай гречихи там был обильным. Смотря на них, невольно сознаешь, какая же богатая наша Россия. Сколько лет уже тянется война, более десяти миллионов человек было поставлено под ружье, а матушка Русь всех кормила, обувала и одевала, и еще целые области оставались нетронутыми со своими богатствами. Познакомившись с российским народом и с их материальными богатствами, так и хочется громко сказать:

“Россию грабят все, кому не лень”. Кто же до этого допустил? Большевики, революционеры, интеллигенция, которая себя считала и открыто называла “народниками”, но сама не знала свой народ, а может быть, народ свой они не любили и не хотели знать?

Сколько было в Сибири народных учителей в школах, которые жили на квартирах у крестьян-сибиряков, чалдонов. Один занимал горницу на полном пансионе, платил в месяц за все 6 рублей, а жалование получал от 25 до 30 рублей в месяц. Жалование выплачивалось по желанию — в золотых рублях или в кредитных бумажках. И этот учитель, русский интеллигент был революционером.

Во Владивостоке, в Никольск-Уссурийске и в Раздельном очень много проживало китайцев. Этот народ принадлежал к торговому классу. В упомянутых городах у них были специальные ряды магазинов и лавок со всевозможными товарами. Эти торговые ряды назывались китайским базаром. Царское правительство не запрещало им торговать, а также многие из них обрабатывали землю для посева. Народ очень трудолюбивый. Они жили лучше, чем на своей родине».

«Как мне помнится, — пишет папа, — с 29 февраля у них наступает Новый год. Хозяина с семьей, и меня в том числе, арендаторы пригласили на обед. Этот обед продолжался более трех часов, причем все это время нужно было беспрерывно есть, потому что блюда сменялись одно за другим, и если Вы не отведали одного или другого блюда, хозяева остаются очень обижены. За столом с нами сидели четыре компаньона, старшие по возрасту, а остальные компаньоны выполняли роль официантов. С полотенцем через плечо подносили из кухни новые и новые блюда.

Китайский Новый год не есть только религиозный обряд “конфуцианства” и поклонение их многочисленным богам. К новому году они в обязательном порядке заканчивают все торговые и хозяйственные операции. Производят расчеты по всем долговым обязательствам, закрывают счета дебиторов и кредиторов, производят годовой учет и баланс переносят в новые книги. Вся работа начинается снова в новом году.

Празднование китайского Нового года продолжается целый месяц, только бедный класс, который не смог себя обеспечить к новому году для “чифана”, празднует 15 дней, но последние 3 дня “праздник фонарей” празднуют все. Кухня у всех классов населения превосходная. Готовятся все лучшие блюда по вкусу и количеству. Живя еще на своей русской земле, мне привелось быть на китайском новогоднем обеде. Не помню, где я раньше прочел об отчете международной выставки по кулинарии, которая имела место в 1910 году в Париже, на которой китайская кухня взяла первое место. Поэтому на этот обед я шел с большим интересом.

На этом обеде подали холодных и горячих 42 блюда и только после этого приступили к обеду. Во время закусок пили маленькими чашечками “ханьшин” в подогретом виде. Надо отметить, что запах отвратительный, но стоит пригубить (большими глотками пить невозможно), запах исчезает и открывается звериный аппетит. Очередной обед состоял из 12 горячих блюд: из свинины, рыбы и курицы, обязательно китайские пельмени, и последнее блюдо — традиционная рисовая сладкая каша, очевидно, приготовленная в сахарном сиропе. За этим обедом уже выпивки не полагается. После такого обеда на следующий день китайцы пьют только горячий чай.

Жители Приморской области с китайцами жили очень дружно. Расовой дискриминации не было. Этому народу революция была не нужна.

 

* * *

Надо полагать, что командование Белой армии вынесло решение отступать.

22 декабря 1922 года был для нас днем глубокой грусти. Этот день не забудет ни один человек из воинов дальневосточной Белой армии, да и его забыть нельзя тому, кто хотя немного любит свою Родину. В этот день только тот не показал своих слез, кто стыдился их и боялся показать свою слабость другим, а эта выдержка ложилась невыносимо тяжелым камнем на сердце, отчего у многих произошел “шок”, оцепенение, что выражалось в молчании.

В этот день наш полк отходил в арьергарде, приближался уже к границе Китая. Около 12 часов дня на линии таможенного поста наши цепи Пластунского батальона и офицерского взвода дали последний салют по коннице красных, преследовавшей нас. Салют этот был дан, чтобы отбить конницу, которая могла нас прижать к границе, а на границе были расположены китайские войска, и мы могли бы оказаться между двух огней. Конницу красных отбили, она отступила в беспорядке. Цепи наши сомкнули свои ряды, вышли на грунтовую дорогу, ружья на ремень, и пошли по дороге к границе спокойным шагом».

Возможно ли представить душевное состояние участников тех событий, трагедия которых заключалась в том, что надежды вернуться домой не было... Впереди была неизвестность, страх и тоска по потерянной Родине. Чужая земля! Многие ли смогли выжить в тех условиях? Сильные духом пытались устроить свою жизнь заново, не переставая верить и ждать часа возврата на родную землю. Среди них был и мой отец, который сумел найти себя в этой ситуации и получить возможность к достойному существованию. Таилась ли надежда в душе каждого вернуться домой? Реально ли было думать об этом?

Было далеко за полночь! Я прикоснулась к лампе, пламя содрогнулось и погасло. Книга борьбы, страданий, лишений, надежд закрылась навсегда.

Новая страница в жизни моих родителей была открыта, и каким-то чудесным образом я унаследовала любовь к России от мамы и папы. И несу ее до сегодняшних дней. По-видимому, семейные корни крепки.