«Время для спасения души...»

ПОСЛЕ ДОЖДЯ

Восходит солнышко над лугом,
Над миром, сущим тыщи лет.
И в каждой капельке упругой,
И в каждом миге — длится свет.
 
И каждой сущею частицей —
Всей сутью — ощущаю я,
Что с тем насущным светом длится
Душа бессмертная моя.

 

ВОСХОЖДЕНИЕ

К заветной маковке горы
Вершу свой путь тяжелый:
Все ближе звездные миры
И неоглядней долы.
 
И вспоминается в пути,
Как смертно не хватало
Хоть искры веры – чтоб дойти,
Дожить до перевала.
 


Бывало, свет иных вершин
Сбивал с пути вначале...
Но, здесь в предоблачной тиши,
На гулком перевале
 
Вдруг ощущается легко:
Что каждый стук сердечный
Созвучен поступи веков.
И верится: жизнь — вечна...

 

* * *

Поветшала скитская дубрава,
Понищал одеждами народ.
Лишь церквей намоленные главы
Золотят осенний небосвод.
 
Снова, Русь, в убогом одеянье
На заветный свет их ты спешишь.
Века и природы увяданье —
Время для спасения души.

 

БЕРЕЗЫ

Отъярились осенние грозы
И забрезжались в ясной дали,
Столь привычные взору, березы —
Златокрылые светы земли.
 
Замахали призывно ветвями,
Листвяным опереньем искрясь,
Прикровенно являя пред нами
Немирскую свою ипостась.
 
И, быть может, во дни увяданья,
Их нетленного вида страшась,
Просветлеет, стяжав покаянье,
Многогрешная чья-то душа.

 

ПАМЯТЬ

октябрь 1993
Я помню —
как молитвой и страданьем
Сам вихрь эпох насыщен был
в те дни,
Как жгуче прорицалось мне
в сени
Церковных древ,
что крон их увяданье —
Цветенью гефсиманскому
сродни.
 
Я помню —
жар кровавого прибоя
На временной мутнеющей реке;
И доллары в иудиной руке;
Тот бледный дом,
и площадь — поле боя —
В терновом заградительном венке.
 
Я помню
все —
от мук новозаветных
И до мытарства русских деревень —
Их крест несет
мой каждый
древний
ген.
 
И может, вас,
предавших Бога Света,
Лишь этот
путь наследственный наш
крестный
От вечной тьмы
искупит
в судный день.

 

* * *

В долгом омуте метели
Тонет черная река.
К часу пушкинской дуэли
Нет ни брода, ни мостка...
 
Только белая пучина
Стонет, словно человек.
Только ягоды рябины
Тихо капают на снег.
 
Только, вдруг, заколыхавшись,
Щелкнет ветка у виска,
Будто выстрел, прозвучавший
Сквозь метельные века.

 

ЛЕРМОНТОВ

Бородино листа,
Свеча горит,
а выше,—
Три сомкнутых перста, —
Так крестятся
и пишут.

 

* * *

                 ...безродный лепет
                 князь великий Дмитрий
                 не разобрал бы в той жестокой сече...
                                 Ю. Шестаков «Засадный полк»

Взбранила поле речевое
Иноязычных рыков рать.
И силы нет стихи слагать...
Лишь слово древнее, живое —
Потомкам русичей под стать.
 
Его реченье вечевое
Созвучно рокоту реки.
А за чертой береговою —
Как прежде — вражии полки.
И говор чуждый то и дело
Сечет,
            течет издалека,
И помутнела, побледнела
Река родного языка.
 
Но вновь,
            сплоченные молитвой,
Как древнерусские войска,
Стремятся буквы вдаль листка...
И полнокровная строка —
Сродни Непрядве после битвы.

 

НА БРАНЬ ПОСЛЕДНЮЮ...

                      Преосвященнейшему Константину
                      епископу Тихвинскому
Золотилось небо спелой рожью,
А в полях синели васильки.
Шел монах сумняшеся ничтоже
Вековой тропой, и кулики
Щебетали в долах васильковых
Под ржаною вязью облаков.
И лучилась к полю Куликову
Тропка летописною строкой.
 
Шел чернец строкой незавершенной,
Посох предержа в руце своей,
Мимо новорусских вавилонов,
Мимо стойких дедовых церквей.
 
А издалека, сквозь птичье пенье,
Сквозь халдейский ропот городов,
Доносился грозный гул сраженья:
Гром гранат, глухой, как стук щитов,
Посвист пуль, звучащий, словно эхо
Впившихся в простор ордынских стрел,
Лязг пропятых танковых доспехов,
Трубный гуд страстных монастырей.
 
Шел монах без устали и страха
На армагеддонское жнивье...
И служило посохом монаху
Пересвета древнее копье.

 

НА ЗАКАТЕ

Кружится вран над старой бороздою,
Где солнца щит ржавеет в ковыле.
И небеса — красны, как поле боя,
Как поле битв, истекших на земле.
 
И на кресте заросшем и былинках,
На каждой пяди вечности — окрест —
Горят, горят дождинки, как кровинки,
Как кровь солдат, излитая с небес.

 

* * *

Скрылись долы в густеющем мраке,
Стал стеной на пути темный лес.
Но созвездий заветные знаки
Засветились на свитке небес.
 
И светло из-под глади ледовой
Засквозили зеницы озер,
Словно знаками звездного слова
Их глубинный исполнился взор.
 
Верно, так же, под высью глубокой,
В бездорожье библейских песков,
Сквозь прозрачные вежды пророков
Звездно брезжались дали веков.

 

* * *

Иссяк закат. И ночь черна, как пашня.
Пишу, пишу... пашу лист белый я,
Чтоб трением пера о грунт бумажный
Возжечь хотя бы искру Бытия.
 
Чтоб в книге дней, объятой позолотой
Небесных нив, легко бы вы прочли
Хотя б щепотку строчек, где от пота
И слез моих — искрится соль земли.

 

ЗОРКАЯ СВЕЧА

Пронзают сумрак зоркие лучи,
Светло глядящей в зеркало свечи.
 
И, слившись с отражением ее,
Мой долгий взор лучится в Бытие,
 
Где ныне я... Мой род запечатлен
В необозримом зеркале времен.
 
И я, как в вещем полузабытьи,
Глазами внуков зрю в глаза свои,
 
Из глубины которых на меня
Взирают предки — горняя родня.

 

* * *

Цвели целительные травы
Под взором солнечным небес.
И, как Мамврийская дубрава,
Дышал иссопом русский лес.
 
В душистой дымке золотистой
Ягненок пасся на лугу,
И женщина несла тернистый,
Смолистый хворост к очагу,
 
Где, до поры, тая дыханье,
Заветно тлел огонь костра,
И старец, будто в ожиданье,
Стоял у ветхого шатра...
 
И голубь реял крестоносно,
И шло служенье муравья...
Все было значимо и просто,
Как в вечной книге Бытия.