* * *
А всадников было четыре.
А с ними — не я ли, не ты ли,
потратив мгновенья на сборы,
в сияющих медных кирасах,
вонзали зубчатые шпоры
в бока вороных и саврасых,
и в радости или в печали —
«Храни Его Боже» — кричали.
Ты помнишь — то было в июле.
С ленивых испуганных улиц
сметали прохожих пугливых
свинцовые длинные ливни,
но мы, Его солнцем согреты,
Его Августейшеству Лету
с наследником юным весенним
тогда присягнули спасенье.
О, если бы только успели!
Но в траурной птичьей капелле,
в осеннем пылающем храме
Ему изначально пропета
не слава, не «многая лета», —
протяжная «вечная память»,
и так же ала, как любая,
на белом Его голубая.
* * *
Кавалергарды без выстрела шли,
кавалергарды были в ударе.
Как на параде при Государе,
кавалергарды без выстрела шли
в лучшем гвардейском духе и стиле.
Медные трубы славу поют.
Кавалергарды пали в бою,
кавалергарды всех восхитили,
кавалергарды все полегли.
Мы не рассудим, рыцарство, или —
переиграли, перехватили,
силы напрасно перевели.
Ave, герои в белом и алом!
Но на февральский, мартовский вальс,
кавалергарды, именно вас
так Государю недоставало.
МАЛЬТИЙСКИЕ ЭТЮДЫ
Ливень прошел на рассвете, недолгий, но сильный,
тучи ушли в Королевство Обеих Сицилий,
и поминают недобрым изящные яхты
эту грозу, налетевшую с бухты-барахты.
Ливень прошел, я его не расслышал спросонок,
радует взор обновленная зелень газонов,
и забываю о будущей встрече с зимою,
слушая медленный вздох Средиземного моря.
Вечный прилив и отлив, без конца и начала,
волны лениво ласкают ступени причала,
и растворяюсь в сиятельном солнце осеннем,
в белом шезлонге у пальмы над синим бассейном.
Мимо в Тунис пролетают последние цапли,
я рассылаю нескромные фото в ватсапе,
тихо ленюсь, апулийские пробую вина
и о далекой русалке мечтаю невинно.
Здесь парадиз, но и в райских садах одиноко...
Строг за стеклом укоризненный взгляд осьминога,
рыцарский панцирь на огненно-алом омаре,
кисти кальмара и прочие фрутти ди маре...
Запоминаю, как шифр от чужого айпада,
абрис тенистых аллей президентского сада,
башен, дворцов и колонн золотистый песчаник...
Только, увы, наступает минута прощанья!
Знаю, все это пройдет, и исчезнет, и канет,
выветрит время мальтийские хрупкие камни,
но сохранятся в смешении тени и света
воспоминания этого позднего лета.
ОДА АРАГОРНУ
Держава твоя не от мира,
обманчивы вещие сны,
роняет колонны Пальмира
в холодное пламя войны.
Но имя наследника трона —
важнее, чем меч или ключ.
...Древес опаленная крона
на гранях оплавленных круч.
И эльфы, и люди, и гномы
пошли за тобою туда, —
в раскаты далекого грома,
в летящие наспех года.
С отвагой, досель небывалой,
в проломе заоблачных врат
кровавый рубеж перевала
у темного воинства взят.
Пылающий зрак Саурона
в рубиновом блеске стекла
угас, и по праву — корона
на кудри героя легла.
Доспехами павших ржавея,
желтеют сражений поля,
и милая, нежная фея
у ясеня ждет короля.
А дальше — легенды и сказки
рассказывать будем — не мы.
...Природы поблекшие краски
светлеют на грани зимы,
отыграны ноты «Славянки»
в прерывистом ритме дождей,
и дети гоняют ледянки
с курганов забытых вождей.
Драконьи погашены пасти,
иные грядут времена,
и прелесть наследственной власти
уже ощутила страна.
СОНЕТЫ ИЗ ЦИКЛА «БЕДНЫЙ ЙОРИК»
1.
Когда напудренный Пролог
сюжет рассказывает вкратце,
а с прошлогодних декораций
взлетает пыль под потолок,
(а с кружев грязь едва оттерли),
жаль, что спектакль довольно плох,
написан наспех монолог
и заикаются актеры.
Король игре такой не рад,
актеров гонят со двора,
пообещав потом повесить.
Но через несколько минут
и Их Величества начнут
свою шекспировскую пьесу.
2.
В Вестминстере и в Дании? Нигде,
где каждый шаг...
Да что нам — в каждом шаге,
когда испачкан кончик шпаги,
и жизнь расходится кругами по воде.
Не для тебя — стареть в законном браке,
не для нее — идти с тобой вдвоем.
Так верь во что-нибудь,
хотя бы в святость драки,
и в тот, у зеркала разученный, прием,
в тень короля в тени колонн и окон,
и брось в огонь ее забытый локон,
когда венок найдешь на берегу.
Сегодня ливень, солнце будет завтра,
но в пятом акте ни Господь, ни Автор
тебя и прочих не уберегут.
3.
Дождь проливной и скользкий склон пологий.
Попал в поток — придется к морю плыть.
Не мы решаем, — быть или не быть, —
когда суфлер диктует монологи.
Не мы решаем, — чет или нечет
покажут кости, и у края кручи
удачи ждем, надеемся на случай.
Но нам опять послал какой-то черт
такие роли — что мороз по коже!
Мы мечемся, кричим, и мы похожи
на вспугнутых кричащих черных птиц.
Один могильщик нынче пьян и весел,
поскольку он, —
сегодня, в этой пьесе, —
важнее прочих действующих лиц.
* * *
День седьмой,
светлый день творенья.
Недосказанность акварели —
белый след облаков на синем,
и глаза золотые — сына.
Люди, птицы, олени, лисы, —
как раскрашенные игрушки,
сто фигурок из красной глины
на краю гончарного круга.
А в начале, — в самом начале,
слово первое прозвучало
сразу радостно и печально,
словно крик ошалелых чаек
над туманной бездонной бездной.
Дух Святой протрубил в рожок,
и Господь, взглянув оробело,
вдруг увидел, что хорошо!
И, пугаясь огня и света,
в теплой Божьей руке согретый,
мир, скворчонок смешной и странный,
желтым клювом ладони ранит.
Больно, но — разве можно бросить?
Бог шагает тропинкой росной,
улыбаясь, кивает сыну.
...Тень тугих облаков на синем,
день седьмой,
первый день весенний, —
воскресенье.
* * *
А когда Он
с площади
нес свой крест к городским воротам,
в числе прочих
говорили с ним плотники:
«Римский ломаный
медный грош —
горсть гвоздей.
Ты ходил по земле
в дождь,
говорят еще — по воде.
Кто — уверует,
кто — посмотрит,
кто подумает: поделом...
Рабби, рабби,
доски намокли,
и поэтому так тяжело.
Грош последний,
грош медный,
черствый хлеб непраздничных чисел.
Мы работали, как умели,
Ты прости,
что так получилось».
* * *
Монастырские листья алы,
монастырские листья желты,
монастырские листья пали,
и в аллеях садовник жжет их.
На парчовом, ржавом и лисьем
почерк осени так нечеток,
но упрямо ложатся листья
на ажурный чугун решеток.
Что-то медлит карета в полночь,
вязнут в сельской грязи копыта.
В монастырской ограде вспомнишь
годовщину любви забытой.
Монастырские листья желты,
монастырские клены знали,
но дождями смыты и стерты
строки с вашими именами.
А рассвет в дорогу торопит,
от разлада оберегая,
и грибные дожди коробят
монастырских аллей пергамент.
* * *
Декабрь високосного года
дочитан почти до конца,
и ждет, холодея, природа
веления Бога-Отца.
Равнины ее и вершины
засыпали снегом ветра,
и огненный год петушиный
стучится в ворота Петра.
Простив первородное бремя, —
не вовремя сорванный плод, —
сюда вифлеемское время
свои караваны ведет.
От блеска рождественской ели
искрится в бокалах аи,
и ангелы тихо запели
небесные песни свои.
Сегодня у праздничной хвои
к раскрытому станем окну,
попросим у Господа вдвое,
слагая молитвы в одну:
«В волшебную ночь звездопада
помилуй, Творец, и спаси
от смерти, болезни и глада
народы и земли Руси!
И нас сохраняя, как прежде,
в сей звездный неведомый путь
дай веру в любви и надежде
и мудрости тоже... чуть-чуть!»
