Рассказ
Сочные травы заливного луга сияли россыпями бриллиантовых капелек утренней росы. Над тихими лесистыми берегами реки поднималось солнышко. Белые клубы тумана стелились над водой и таяли в нежном, чуть заметном, плавном движении. В прозрачной глубине небес не было ни одного облачка, она была заполнена бездонной синевой, в которой уже потухли последние утренние звезды.
Мальчишка, лет двенадцати от роду, выгонял на луг корову. Он выбрал место, где была погуще трава, и детской не по годам сильной рукой забил молотком в землю стальной крюк. Буренка принялась блаженно жевать сладкое разнотравье. Мальчик присел на бугорок, среди цветов проломника, астрагала и сияющих синих глазок васильков, он задумчиво всматривался в тающий туман над рекой, она манила его, река звала мальчишку своими хрустальными перекатами, нежной, летней прохладой, но мать категорически запретила ходить на берег. Его милая, нежная река была в каких-то трехстах метрах от их огорода и луга. Всего месяц назад он за считанные минуты стремглав пролетал это расстояние, влипая голыми пятками во влажную землю тропинки, что вела к реке, он бежал к заветному плесу и почти с ходу нырял с мостка в зеркальную гладь Айдара. Потом под крутым глинистым берегом драл раков, ловил голавлей на перетяжку, а под вечер с крестным дядей Сашей ставил донки на сома. Но теперь эти три сотни метров были непреодолимы, на его заветной тропинке вырос барьер строгого материнского запрета, на его землю невесть откуда обрушилась непонятная детскому уму война. Там, на крутом берегу реки, в лесистых зарослях обосновался полевой лагерь украинских вояк нацбатальона «Айдар».
Мальчик грустно смотрел в утренние дали. Корова, медленно передвигаясь по лугу, насколько позволял ей налыгач, мирно паслась. Веревка змеею ползла по траве вслед за буренкой. Незаметно к мальчику подошла худенькая девочка с красивым белым бантом, который был аккуратно вплетен в ее русые волосы.
— Ваня, можно я с тобой посижу? Мама пошла в магазин, а мне скучно...
Мальчишка вздрогнул от неожиданного появления сестренки.
— Фу, Катька, напугала!
— Ваня, смотри какой у меня красивый бантик. Это мамуля мне заплела, я с таким бантиком пойду скоро в школу, в первый класс. Ой, скорей бы, так хочется в школу, ты не представляешь!
— Красивый, красивый бантик, какая ты все-таки еще маленькая, Катька, просто ребенок.
Где-то вдали раздались глухие всхлипы разрывов. Низко над рекой, разрезая винтами утреннею тишину, с пронзительным свистом прошуршала пара боевых вертолетов. Они были раскрашены в желто-голубые цвета, на их пузатых бортах красовались грозные рога трезубцев. Вертолеты развернулись над лесом и ушли в сторону гулко грохочущего горизонта.
— Опять грюкают. Ваня, мне уже не страшно, раньше было страшно, а теперь почему-то совсем нисколечки не страшно.
— Это опять где-то под Лисичанском началось, — как-то совсем по-взрослому сказал Ваня.
Дети сидели на лугу, рядом паслась корова, в голубом небе стремглав носились стрижи, за рекой в лесу размеренно вела свой счет кукушка, и сквозь всю эту мирную красоту начинающегося теплого летнего дня тревожным колокольчиком прозвучали страшные слова этой хрупкой, маленькой девочки: «Мне уже не страшно, раньше было страшно, теперь совсем нисколько не страшно...»
* * *
Война пришла в их деревню в начале лета. Далекие раскаты и всполохи грозных разрывов тяжелых снарядов терзали вечерние сумерки почти ежедневно. Казалось, что где-то бушевала гроза, но то была другая гроза, гроза человеческого безрассудства, алчности и ненависти. Грохот боев отчетливо доносился к окрестностям деревни, этот пугающий гул будил по утрам, днем обычно наступало затишье, и мирное пение птиц превращало окружающий мир в естественное течение сельской жизни с ее привычными звуками и запахами. Под вечер, как по расписанию, все начиналось заново, со временем люди привыкли к этому грохоту.
Однажды, по деревенским улицам, лязгая гусеницами и завывая мощными моторами, проезжала военная техника. Ваня с интересом из-за забора смотрел на бронемашины, над ними развивались желто-голубые и красно-черные флаги. Одна из машин остановилась у их двора. С брони спрыгнули двое вооруженных автоматами солдат, они постучали в ворота, калитка была не заперта, и вояки вошли во двор.
— О, дывысь, Сэмэн, москалык.
Ваня с любопытством рассматривал непрошенных гостей, на шум из кухонной пристройки выбежала мать.
— Чего тут еще? — с тревогой в голосе обратилась она к солдатам.
— Хозяйка, нам бы воды набрать.
— Воды не жалко, вот колодец, сейчас ведро принесу.
Пока солдаты набирали в свои фляги и канистры воду, Ваня не отрывал взгляд от автомата. Настоящий автомат он видел не первый раз, но этот блестящий вороненой сталью, с откидным прикладом и подствольным гранатометом автомат, который висел через плечо у солдата, завораживал своей грозной, огненной силой, что таилась в его холодном, стальном чреве.
— Шо, москалыку, гарна игрошка? О цэ циею игрошкой мы сепоров та терористив гэть звидци погонымо!
— Ваня, марш в дом, сейчас же!
— А шо, хозяйка, чоловик твий не сепор случаем? Дэ вин зараз?
— Где мой муж одному Богу известно, душа его давно на небесах, чтоб вы знали, вдова я с двумя детками одна. Так что набрали воды и идите своей дорогой.
— У-у яка сурова тетка! Мы звильняты их прыйшлы, а вона лается. Ладно, Сэмэн, ходьмо звидци, а то ця жиночка нам в патлы ще вцепыться...
Бронетранспортер, завывая двигателями, уехал, оставив на деревенской улице клубы гари выхлопных газов и пыли. С огорода во двор вошла соседка тетя Клава.
— Наташа, что «освободители» к тебе заходили?
— Воду брали.
— А я испугалась, слышу, у тебя во дворе шумят. Это же «айдаровцы», от них что угодно можно ждать. Утром у магазина бабы шушукались, в городе Счастье эти изверги уйму людей перестреляли. Как нам с ними теперь рядом жить, за речкой возле нашей деревни они лагерем встали, окапываются. Ой, Наташа, беда, да и только.
— Не говори, Клава. Ночью стекла дрожали, из таких мощных пушек стреляли, что думала и хата развалится. Детишки вздрагивают, ужас! Ванечка постарше, а вот Катя плачет постоянно.
— А если по ним в обратку ополченцы станут бить, хана нашей деревне. Денис Павлович, председатель сельсовета, рассказывал, что под Луганском Новосветловку практически с землей сравняли. Сначала нацики утюжили, а потом ополченцы наступали. Бои там страшные были. Там тоже «айдаровцы» хозяйничали, поговаривают: и грабили, и насиловали, и людей в церковь согнали, хотели взорвать. Правда, али нет, но люди говорят. У нас-то еще тихо пока, а коли начнется, что будет? Я вот подумываю к дочке в Харьков перебраться, но дед мой уперся, говорит, что никуда не поеду со своей земли.
— Да и мне, Клава, некуда ехать, кто меня и где ждет с моими детками?
— Наташа, ты хоть погреб оборудовала, не дай Бог начнут утюжить по деревне?
— Да уж давно, топчанчик соорудила и пару матрасов старых снесла. Если попадет, то никакой погреб не поможет.
— Это так, Наташенька, вот уж дожились, так дожились...
Ваня сидел на лавке, слушая взрослый разговор, вычерчивал палочкой на земле круги.
— Мам, а чего они «айдаровцами» называются и кто такие москалики? Айдар наша речка, а они чего так кличутся? И какой я москалик, что за москалик?
— Ваня, иди лучше книжку почитай, слушаешь здесь взрослых. Или с Катей поиграй, а то скоро Веселуху поить пойдем. Иди, иди, милый...
— Наташ, ты корову на луг гоняешь?
— А куда же еще. Ты слышала, что со Слободы пастух подорвался, гонял коров за речку и угораздило бедалагу, на мину напоролся, ногу оторвало.
— В Слободе-то коров почти три десятка будет, а у нас на улице у бабы Мани три козы, твоя Веселуха, у меня бычок и у Вороновых корова с телкой, вот и все стадо.
— Все одно, Клава, где пастись-то? Луг почти весь истоптали, а до речки гонять боязно, скотина рвется к привычным пастбищам, а там говорят мины могут быть. Корова постоянно впроголодь. Добро, что жмыху малость осталось с прошлогодних семечек. Подпаиваю Веселуху, ее бы погонять, а тут на цепи сидит, молока убавила. Я уж в обед и не дою.
— Это точно, Наташенька, беда, да и только... Я вот думаю бычка забить да тушенки на зиму заготовить, но дед ворчит, мол, куда его такого худого бить, одна шкура да кости... Ванька-то твой подрос, парубок почти, смышленый такой, весь в тваго Николая. Это ему уж тринадцатый годок пошел?
— Первого сентября тринадцать будет. Послушный, но озорной, как все это в нем только вмещается. Души я в нем не чаю, и боюсь, как бы куда не влез еще. Все на речку поглядывает, рыбачок он у меня заядлый, весь в отца. А тут по весне крестный Сашка пристрастил его сомов ловить, как не зайду в сарай, все сидит Ваня снасти ладит, боюсь, как бы не сбежал на речку. Я ему объясняю, что опасно там. Он вроде бы понимает, но мальчишка ведь...
— А что про Сашку-то слышно, говорят в ополчении он?
— С весны ни слуху ни духу, после референдума ЛНРовского с казаками его в Новоайдаре эсбэушники арестовали, но от людей слышала, что он сбег, а тепереча, говорят, где-то под Лисичанском воюет. Мой Коля если бы жив был, наверное, тоже не усидел дома.
— Это точно, Наташенька, горячий казак твой Николай, царство ему небесное...
Муж Натальи Николай Горбушин был товарищем хуторского атамана Всевеликого войска донского, подъесаул. Он работал в местном лесничестве, а в свободное от службы время с хуторскими казаками возрождал былые традиции донцов. На Луганщине был создан Луганский округ донского казачества, куда вошли и казаки Новоайдарского района. Луганские казаки наладили связь с Войском Донским, участвовали в различных культурных мероприятиях, как на Дону, так и на родной исконно казачьей земле на берегах Северского Донца, Деркула, Айдара и Лугани. Потомки Кондратия Булавина, Иловайского и Платова возвращались к духовным истоком, к той корневой системе, которая была подрублена во времена гонений на казачество, точнее говоря, геноцида казачьего народа, который обрушился на головы донских казаков в результате изуверской политики советской власти во время Гражданской войны и коллективизации.
На все воля Божья, но гены и историческую память убить невозможно, она живет в сердцах и душах этих свободолюбивых людей, тружеников, пахарей. Да и казачьи станицы Луганская, Трехизбенская и десятки хуторов, которые стали именоваться деревнями и поселками, никуда не исчезли, сама земля всегда была в подмогу этим добрым, с открытой настежь душой, людям.
Казаки собственными силами построили в деревне церковь, небольшую, деревянную, но свою. Батюшка, отец Владимир, исправно служил, открыл казачью православную воскресную школу, люди тянулись к вере православной, оттаивали душой и сердцем. Деревня жила своей размеренной жизнью, но наступал украинский национализм, беспардонно врывался в жизнь и вековую культуру народа, по сути своей русского народа, православного и только по паспорту украинского...
Уже была организована в Киеве западными врагами русского мира «оранжевая революция», уже подросло на Галичине новое поколение «истинных и щирых украинцев». Уже националистическая пропаганда промыла мозги огромной части некогда доброго, с широкой душой народа, вбила в умы людские свою исключительность, и уже была привита им ненависть к братьям своим единокровным! Все беды на Украине от русских!
На уроках истории даже в деревенской школе заставляли говорить о новых «героях Украины» Бандере и Шухевиче, но взрастить любовь к «ридной неньке» насаждением чуждых ценностей было невозможно в здешних местах. Духовная прививка исторической памяти была и остается стойким противоядием. Против потока лжи и ненависти, которая обращена, прежде всего, против всего русского, стоит сила внутренняя, невидимая, коренная, и сила та в самом духе русском, мощном и непоколебимом...
Местные казаки привлекали к своей работе молодежь, проводились военно-патриотические сборы, не говоря уже о общедеревенских праздниках, праздниках православных, где всегда в центре событий были казаки.
Николай Горбушин был страстным рыбаком, мечтал зарыбить местный пруд и разводить рыбу, но его мечты были в одночасье оборваны трагической гибелью. За год до кровавых киевских событий на майдане, зимой двенадцатого года, Николай с друзьями поехал на рыбалку. Рыбачили на Северском Донце. Один из рыбаков, в поисках подходящего для ловли нового места, неожиданно провалился под лед. Николай не раздумывая бросился в полынью спасать тонущего товарища. Друга отважный казак спас, вытолкнув его обессиленное тело на стойкий лед, а сам не смог выбраться из ледяного течения Донца. Его достали из реки водолазы только через два дня и хоронили донского казака Николая всей деревней с воинскими почестями. Наталья, убитая горем, ночи напролет выплакивала горькие слезы по геройски сгинувшему мужу, но остались малолетние дети — Ваня и Катя, которых нужно было ставить на ноги. Собрав все свои бабьи силы в кулак, Наталья гнала печать-кручину, гнала дурные мысли, она стала жить только ради своих милых детишек.
И вот она новая напасть — в ковыльные луганские степи пришла война, вспыхнул Донбасс под напором поднявшего голову украинского неонацизма. Наталья плохо разбиралась в политике, но сердцем чуяла, зло идет на их землю от украинского национализма, от киевской верхушки, от хунты, что пришла с кровью майдана к власти, и если бы не дети, наверное, она уже давно бы ушла в ополчение.
На порог дома выбежала Катя.
— Мамуля, ты мне бантик завяжешь? Я в школу с Ваней играю.
— Завяжу, завяжу, Катюша, играйте.
— А вот что, Наталья, чуть не забыла, я с дедом Пахомычем вчера телевизер смотрела по спутниковой тарелке, батюшку нашего Владимира показали, в плену он у нациков. Ну, слава Богу, что жив, а то матушка совсем извелась. Я хотела ей сегодня утром рассказать об этом, пришла, а хата на замке. Соседи говорят, что матушка ушла с дочками в Луганск. Видать вовремя ушла, я видела, как у них на дворе рыскали мордовороты какие-то в камуфляжах. В дом не полезли, а гараж вскрыли, все перерыли, машину отца Владимира выгнали и уехали. Говорят, по дворам скоро пойдут с обысками, наших казаков вылавливать.
— Пусть идут, Клава, кого они здесь выловят, деда Пахомыча или меня с тобой?
— Ты бы, Наталья, форму казачью Николаеву спрятала от греха подальше. Что у них, отмороженных, на уме, ненароком найдут, потом поди объясни, что это за лампасы, да погоны у тебя хранятся.
— Я уж давно прибрала. Ладно, Клава, заболтались мы что-то. Ваня, Катя, айда Веселуху поить!
— Да-да, и я пойду деда кормить, цельными днями у телевизера просиживает. Все новости смотрит, а там, что не включишь, одно и то же: «Украинская армия освобождает Донбасс от сепаратистов и русских террористов...» Освободители хреновы!
Так и жила в эти летние месяцы 2014 года деревня, в постоянной тревоге перед порогом неизвестности, жила одним днем, так жил весь Донбасс, стонал и маялся от нахлынувшей братоубийственной войны...
* * *
Черный демон и белый ангел ведут бесконечное сражение на поле души человеческой. В этой битве разрываются судьбы людские на мелкие лоскутики грехопадения ненависти и безжалостной злобы с одной стороны, а с другой стороны, в слезном покаянии очищения и великой любви, вспышками Божественного Света, взлетает над землей правда и вера в победу добра над злом, света над тьмой; сшиты эти лоскутики злобы и вспышки озарения любви кровавыми нитками житейских ситуаций, мгновений, событий, из которых, словно из кирпичиков, выстраивается эпоха.
Наша эпоха развала, ненависти, клеветы и откровенной исторической лжи пронизана лучами понимания того, что только в единстве с Богом нужно искать дорогу к миру и благоденствию. Мы на пороге великих свершений, перед нами может открыться путь к сияющему своду нового, золотого века в судьбе всего человечества. Мы подошли к этой черте, за которой пропасть или взлет. За полуторавековой путь нашей эпохи, в безжалостной борьбе вывернуло мир наизнанку, раскромсало народы бесконечными, страшными войнами, трепетом тлена, гарью и стоном сотен миллионов сгинувших душ. Весы колеблются в этом сражении. И последняя, самая маленькая капелька может перетянуть и победить в битве, взять верх над бушующей пеной пустоты — эта капелька правды заключена в слезе беззащитного, святого ребенка, в капельке его крови, и кто прольет эту кровь, и выдавит слезу его — будет повержен и обречен на бесконечные муки ада...
Ваня и Катя сидели на лугу, сияющие лучи озаряли деревенскую округу, сплетение мирной тишины солнечного дня и грохот дальнего боя за горизонтом никак не могли ужиться в единой картинке мира, в этот мир ворвалась братоубийственная, самая подлая из всех войн — гражданская война, она перевернула сознание людей. Где искать выход из этого тупика, и как теперь его найти, когда пролито столько невинной крови и слез?
К ребятам подъехал на велосипеде соседский мальчишка, сверстник Ивана Витя Коробок.
— Привет, Ванька, поехали со мной, я тебе что-то покажу.
Витька жил неподалеку, через три двора от усадьбы Горбушиных. Иван частенько приходил в гараж к Витьке, где хранилось множество интересных отцовских вещей, здесь можно найти все, что угодно пытливой мальчишеской душе, но главное было то, что там хранился старенький мопед, который ребята всеми своими силами и умом старались восстановить, завести и наконец-то прокататься на этой чудо-машине. Отец Витьки Коробка еще ранней весной, до кровавых событий на Донбассе, уехал в Москву на заработки, и теперь в отцовском гараже Витька был главным. Его мать целыми днями была на работе, ранним утром уезжала в Новоайдар и возвращалась только поздним вечером. Ваня немного завидовал другу, его свободе. Витька дни напролет был предоставлен самому себе и поэтому нередко влезал в какую-нибудь шкоду, за что ему часто доставалось от матери, лупила она Витьку Коробка безжалостно и бесконечно. Но все эти воспитательные меры были пустой тратой времени и нервов, с Витьки, как с гуся вода; зализав раны после материнской экзекуции, он снова искал приключений.
— Ванька, у меня есть одна штука, ты обалдеешь, поехали покажу.
— Катя, иди домой, я с Витькой в гараж съезжу ненадолго.
— Ваня, а можно я еще немножко побуду на лугу, здесь так хорошо, я цветочков насобираю для мамы и пойду домой. Смотри, какие красивые васильки!
— Ладно, я к Витьке в гараж и назад, за Веселухой присматривай...
Мальчишки уселись на велосипед и поехали по проселочной дороге в сторону Витькиного двора. В гараже Витька, заговорщически посматривая на Ивана, спросил:
— Отгадай, что у меня есть?
— Ладно, не томи, давай показывай.
Витька достал с полки деревянный ящик из-под гвоздей и вытащил оттуда ручную гранату Ф-1.
— Ух-ты, где взял?!
— Где взял, где взял, купил...
— Дай посмотреть.
— На, только осторожнее, такая граната может и гараж разнести. У меня их восемь штук имеется. Я на велике катался, ездил на гору к Луганской трассе, это там, где блокпост ополченцев был, который вертолетами укропы разбили неделю назад, так вот, я в посадке рядом с блокпостом сумку нашел, а в ней гранаты были. Ванька, я думаю рыбы глушануть на речке. У нас нельзя, у нас на берегу нацики окопались, а вот в Горшковке, пожалуй, можно будет. Я завтра к деду собираюсь поехать в Горшковку, там есть на Айдаре подходящее место, заодно испытаем эту штуку. Поедешь со мной, вдвоем веселее будет.
— Ты лучше спрячь их подальше...
— Что, испугался?
— Ничего не испугался, ты видишь, что творится вокруг, война, а у тебя детство в жопе играет.
— О, еще один воспитатель нашелся. Отдай гранату, я сам завтра поеду, и смотри никому не говори о моей находке, а то рыло набью!
— Смотри, чтобы я тебе не набил, герой.
— Ладно, успокойся, Ванька, я пошутил. Бензина надо найти, сегодня мопед заводить будем. Попроси у деда Пахомыча литра три, я знаю, что у него есть, но мне он не даст, а тебя он любит.
— Хорошо, после обеда приду, Веселуху попою и приду. А гранаты лучше спрячь и не показывай их больше никому.
Катя собирала цветы, получался красивый полевой букет. Буренка, щипая траву, кружила по лугу, веревка запуталась за заднюю ногу коровы, Веселуха неуклюже топталась на месте, стараясь освободиться. Затем она, брыкнув всем коровьим телом, с силой рванула привязь, стальной крюк вылетел из земли и буренка, почувствовав свободу, зашагала в сторону реки. Катя увидела, что корова отвязалась, и помчалась за беглянкой.
— Веселуха, стой, ты куда!
Девочка попыталась ухватить налыгач, но детских сил не хватило удержать голодную корову. Веревка вырвалась из ее рук и железный крюк больно ударил девочку по ноге. Катя упала, но, превозмогая боль, поднялась и схватила палку, побежала следом за коровой, стараясь завернуть непокорную скотину, но Веселуха, обнаружив погоню, еще больше прибавила шагу. Девочка бежала за коровой и сквозь слезы кричала:
— Веселуха, милая, стой, прошу тебя, Веселуха!
Корова уже была почти у прибрежных речных зарослей, где широкой полосой росла сочная суданка. Буренка ворвалась в густую траву и жадно стала работать своими челюстями. Катя, прихрамывая, приблизилась к беглянке. Корова увидела пастушку с палкой в руках и рванулась мимо кустов краснотала, в это же мгновение раздался оглушительный взрыв...
Иван шел по дороге от Витьки Коробка, когда он услышал этот злобный, кровавый выкрик разорвавшейся мины, он увидел черный дым у реки, и что-то внутри у него оборвалось, сердце гулко застучало в груди. Он посмотрел в сторону луга и не нашел там ни коровы, ни сестренки.
— Катька!
Ваня бежал не чуя ног своих, он понял, что случилось что-то страшное, непоправимое, он бежал что было сил, и вот она — мрачная картина смерти предстала перед его глазами. Веселуха лежала на боку возле кустов краснотала, корова, испуская последний дух, храпела. Глазные яблоки беспорядочно вращались в глазницах, а из растерзанной множеством осколков, изрешеченной туши струилась багровая кровь. Катя лежала в траве, шагах в двадцати от умирающей скотины. Ваня бросился к ней, девочка тяжело дышала, по ее щеке стекала тоненькая струйка крови...
— Катя, Катенька, — шептал сквозь слезы брат. Ваня подхватил раненую девочку на руки и понес в сторону деревни. Он старался нести ее осторожно, нежно прижимая окровавленную детскую головку к своей груди. Катя открыла глаза и тихо сказала:
— Ваня, я бантик потеряла, где мой бантик, ты его найди, Ваня...
— Хорошо, хорошо, Катюша, обязательно найду, потерпи, милая.
— Ты не плачь, Ваня, мне нисколечки не больно...
Катя закрыла глаза. Со стороны деревни уже бежали люди, но Ваня не замечал теперь ничего и никого, он прижимал умирающую сестренку к себе и шел, шел...
Армейская противопехотная мина МОН-200, поставленная кровавой рукой убийцы, вспорхнула в мирную синеву небес и над донецкой степью пронеслась очередная волна бушующего горя. В зеленой траве на ветру трепетал белый окровавленный бантик, а на лугу лежал рассыпанный красивый букетик голубых васильков...